Дмитрий Янковский - Вирус бессмертия
– Так-так. А что наука скажет по поводу такого понятия, как медитативный транс?
– Понимаете, человеческий мозг устроен так, что во время сна у него остается работать некий сторожевой центр. Ну, чтобы разбудить, в случае опасного шума, к примеру. А вот в состоянии гипноза этот центр остается намного более активным и позволяет, минуя сознание, обратиться к подсознанию, например в целях лечения. Но человеку не обязательно для этого приходить на прием к гипнотизеру. На Востоке существует техника самогипноза, то есть медитации. Человек при помощи мантр и специальной музыки сам себя погружает в сложное состояние между сном и бодрствованием, после чего может оказывать воздействие на свой организм с помощью специальных зрительных образов.
– Вам известны какие-либо мантры?
– Нет, – развел руками Варшавский. – Я физиолог, а не этнограф.
Дроздов нахмурился и, теребя бородку, о чем-то глубоко задумался.
– Получается, что в медитативном трансе человек и не бодрствует, и не спит? – бормотал он себе под нос.
– Именно! – подтвердил высказывание Дроздова профессор. – Он может оперировать сознанием, но оно находится в очень заторможенном состоянии. Почти отключено. Это отчасти похоже на очень откровенную молитву. Извините, это все, конечно, устарело, но… факт. Факт!
– А сном заменить медитацию нельзя?
– Отчасти можно, если до самого момента засыпания фиксировать внимание на нужном образе. Но без специальной тренировки это, поверьте, немыслимо.
– Понятно, – энкавэдэшник улыбнулся и пожал профессору руку. – Ну спасибо, профессор! Спасибочко! Я вынужден откланяться, – Максим Георгиевич поднялся из кресла. – Благодарю за содействие. Дела, дела… Контрреволюционный не дремлет враг.
Профессор тоже поднялся.
– Заходите! Обращайтесь! Рад помочь Советской власти!
Они оба пропали из Вариного поля зрения. Потянуло сквозняком, негромко хлопнула входная дверь. Варвара на цыпочках подкралась к окну и, отодвинув гардину, разглядела среди заснеженного двора черную «эмку». Водитель смолил папироску, облокотившись о дверь. Варе показалось, что на заднем сиденье еще кто-то сидит, но разглядеть его в темноте салона было трудно. В глаза бросился только летный шлем, блеснувший кожей в падающем из окон свете.
Вскоре к «эмке» подошел посетитель Варшавского, сел в автомобиль, и машина укатила, растворяясь в круговерти метели.
Варвара снова взглянула на окно дедовой квартиры – свет уже не горел. Хорошо, подумала Варя, значит, соседка зашла еще и вечером и уложила деда спать. Надо будет отблагодарить ее.
Девушка вернулась на диван и снова укуталась в плед.
Опять она не могла уснуть. Только что увиденная сцена гипноза удивила ее гораздо больше, чем летчик в машине энкавэдэшника. Она и думать не думала, что живого, в полном сознании человека можно так легко заставить плясать под чужую дудку.
«Не ударься я носом о дверь, сама бы сделала все, что скажет профессор, – подумала девушка и поежилась от неприятного холодка. – Колдовство какое-то, иначе не назовешь. Может, оттого с Варшавским Советская власть и нянчится, что он любому может приказать пальцем себя не трогать. Прямо не верится. Кто бы сказал, решила бы – байки».
В голове Вари засела навязчивая мысль – а не гипнотизировал ли ее профессор? Может, и чаепития никакого не было? Уж больно странное действие произвел этот чай. Но с другой стороны, профессор знал ее с малолетства, они с отцом иногда встречались. Если он и применил бы гипноз, то уж точно не во вред. Только зачем? Хотя, может, и не профессор ее гипнотизировал? Может, этот странный китаец? Смотрел он странно, тут и гадать нечего. Но мог ли он загипнотизировать гостью профессора в его присутствии? А самого Варшавского? И вообще интересно, действует ли гипноз на тех, кто сам им владеет? Да и сам профессор хоть и знал ее с детства, но близким другом отца не был, и верить ему, как и всякому мужчине… Все они комсомольцы, ученые, начальники, а как до дела дойдет, так…
Чем больше Варя об этом думала, тем страшнее ей становилось. Странности, ничего не значившие всего полчаса назад, теперь казались угрожающими. Ведь под гипнозом человек ничего не соображает, с ним можно сотворить что угодно. Наконец Варя не выдержала и, сунув руку между бедер, исследовала сокровенное место. Там было обычно – никаких признаков чужого вторжения.
Варе стало стыдно за свои подозрения, но зато она сразу успокоилась и закрыла глаза. Теперь мысль о воздействии со стороны китайца казалась абсурдной. Приятный человек. И чай варит волшебный. Зачем ему гипнотизировать бедную девушку, пришедшую за помощью к другу отца? Просто чудесная способность Варшавского повелевать людьми без их ведома спутала мысли. Скорее всего, китаец не владеет гипнозом. Они ведь, кажется, совсем дикий народ. У них в Китае и паровозов-то вроде бы нет.
Варя подтянула плед к самому носу и перевернулась на другой бок.
«Не проспать бы завтра на фабрику», – подумала она механически и приготовилась уснуть, но, вопреки ожиданиям, сон не приходил. В темном, тяжелом, дремотном состоянии Варя ворочалась, отгоняя кошмары. Наконец не выдержала и, отбросив одеяло, поставила босые ноги на пол.
«Лучше почитать, – со вздохом подумала она. – А то от такого сна только утомлюсь больше прежнего. На фабрике-то образованием не сильно займешься, прямо стыдно, честное слово. Профессор вон какой умный, отец был ученым, а я – темнота. Прямо как деревенские, приехавшие на фабрику из колхозов. Отец, был бы жив, со стыда бы сгорел за такую дочку».
Варя решительно натянула платье и, шагнув к стеллажу, подняла взгляд, выискивая что-нибудь интересное для себя. Ее внимание привлекла пачка журналов под названием «Восток», выходивших в издательстве «Всемирная литература». Варя вспомнила, что именно об этом издании говорил Варшавский, когда рассказывал ей о клинописи. И решила, что найдет статью Шилейко и непременно прочитает ее. Тогда она сможет поговорить на равных с товарищем Зульфией, и, может быть, тогда Варю заметят на производстве и дадут направление в вуз.
Девушка протянула руку и наугад вытянула из пачки один журнал. Это был старый, выпуска 1923 года, номер. Варя перевернула страницу и сразу же наткнулась в оглавлении на статью Шилейко, который представлял отрывок самого древнего в истории человечества художественного текста в собственном переводе.
«Может, на моем платке отрывок как раз отсюда, – подумала Варя. – Наверное, Зульфия Ибрагимовна читала эту статью».
Варя с интересом открыла журнал и начала читать, стараясь не думать обо всех бедах этого дня, а как следует вникать в смысл статьи.
«До меня уже многие исследователи переводили текст эпоса о Гильгамеше на европейские языки, – писал Шилейко. – Не хотелось бы вдаваться в критику досточтимых коллег, но их переводы, в частности перевод Дорма на французский, изобилуют массой неточностей и отсебятины. Кроме того, они по большей части опирались на так называемый «классический», аккадский клинописный текст заклинателя Синлекеуннинни в одиннадцати таблицах (я, однако, предполагаю, что их было двенадцать, хотя бы исходя из того, что шумеры использовали шестидесятеричную систему математических исчислений, просто двенадцатая таблица не сохранилась до наших дней). Исследователи используют этот текст, несмотря на то, что совершенно определенно он представляет собой в высшей степени творческую переработку гораздо более ранних, еще доаккадских источников. Таким образом, в уже переработанный текст вносятся дополнительные переработки, в результате чего становится чрезвычайно сложно вычленить зерна истины. Особенно критично я отношусь к переводу Гумилева, выпущенному отдельной книгой в 1918 году. Несмотря на то, что автор неоднократно ссылался на якобы использование моих собственных рекомендаций в толковании «Гильгамеша». На самом же деле текст Гумилева является не чем иным, как перекладом французской версии Дорма, да еще в огромной степени переосмысленным самим Гумилевым. На мой взгляд, эту работу нельзя считать научной.
С моей стороны было бы крайне опрометчивым вовсе отказаться от перевода аккадского источника Синлекеуннинни, я трудился над ним несколько лет и уже подготовил перевод полностью. В скором времени ожидается его выход в издательстве «Всемирная литература» в томе «Ассиро-вавилонский эпос».
Однако сейчас я хочу привлечь ваше внимание к более раннему тексту, в котором также фигурирует Гильгамеш. Этот текст имеет серьезные смысловые отличия от более поздних, адаптированных версий. Так, например, Гильгамеш и Энкиду лишены всяких сверхъестественных черт, Гильгамеш является властителем города Урука, вполне человеком. Есть и более серьезные различия. По некоторым признакам текст этот можно отнести к периоду ранней шумерской цивилизации и датировать приблизительно 2700–2900 годами до нашей эры. Несмотря на то, что я занимаюсь переводом шумерских и вавилонских текстов давно, меня не покидает ощущение бездны времени, пролегшей между нами и людьми тех времен. В любом случае текст, написанный около пяти тысяч лет назад, можно назвать первым дошедшим до нас художественным произведением.
