Иван Белов - Ненависть
– Они и есть еврейская фальшивка! – горячо выкрикнул Руди. – Все мы знаем как в Америке умеют снимать кино! Им нельзя верить.
– Можешь не верить, – устало смежил веки врач. – Просто когда в следующий раз придешь в свою уютненькую, чистенькую больницу, на тебя будут смотреть тысячи зверски замученных мертвецов. Тебе выпишут лекарство, ты будешь здоров, даже не подозревая, что ради тебя, в стерильных подвалах научных центров, в адских мучениях, гибли дети, посмевшие родиться не с голубыми глазами. Когда увидишь очередную передачу о прорыве в немецкой медицине, ты вспомнишь эти слова.
Руди раздавлен, расплющен, смят, вывернут наизнанку. Поток чудовищной информации захлестнул с головой. Не верь, верить нельзя, это всего лишь наглая ложь, продуманная, извращенная, подлая ложь, призванная очернить немецкий народ. Дешевая еврейская пропаганда.
– Но, но…, – слова застряли в горле. – Если и так, эти тысячи жертв спасли миллионы жизней, разве не так?
– Совершенно верно, – неожиданно согласился Валерий Петрович. – Легко рассуждать, пока тебя не коснулось, пока зло далеко, эфемерно и не дышит в затылок. Но когда тебя положат на холодный, операционный стол, начнут вытаскивать органы и раскладывать рядом, запоешь по-другому. Вспомнишь о правах человека, Боге, любви и вселенском прощении.
Доктор поморщился, встал и вновь забренчал инструментами. Руди притих, руководствуясь единственным принципом: «никогда не спорь с человеком, который через минуту залезет тебе в рот заостренной железкой.» На душе гадко, мысли сумбурны. Убогая обстановка внушала еще более тошнотворное впечатление. Все должно быть по другому, все должно быть иначе…
За стеной послышались шаги, тихий голос позвал врача по имени.
– Сережа пришел. Сейчас займемся тобой, – пояснил Валерий Петрович. В кабинет просочился человечек похожий на мышку. Маленький, щупленький, глазки как бусинки.
– Это Сергей, мой единственный ассистент.
– Здравствуйте, – на немецком поприветствовал вновь прибывший, посматривая на Рудольфа со странным интересом. Заговорил с врачом, на ходу напяливая белый, не первой свежести халат.
Руди обреченно вздохнул и приготовился к худшему. Дальше наступил ад. Такой испепеляющей боли он никогда не испытывал. Валерий Петрович ковырялся в челюсти почти полчаса, с двумя перерывами на тихий звон стакана за дверью. Кромсал, расшатывал и сшивал с каким-то садистским наслаждением, ковыряя словно не в живом теле, а в куске охлажденного мяса. Все обязанности ассистента свелись к удержанию бьющегося в агонии пациента, подносе необходимых пыточных инструментов и замене круглых, железных тарелок, наполняемых кровью, соплями, бинтами, пеной и розовыми слюнями.
– А ты молодец, – сказал, наконец, врач и отступил, любуясь работой. – Думал не выдержишь.
Руди замычал в ответ неразборчивые проклятия и попытался вцепиться мучителю в горло.
– Хо–хо, полегче, потом отблагодаришь, – беспечно отмахнулся доктор и вытер со лба обильную испарину. – Устал я, пойду отдыхать. Сережа, посиди с больным пару минут, придет в себя, отпускай домой.
Рудольф распластался на кресле. Надо было там, в лесу умереть, чем так мучиться. Перед глазами темнело, хотелось расплакаться, выплеснув накопившееся за последние дни.
Ассистент мучителя воровато огляделся, выудил из банки окурок и прикурил трясущимися руками. Смешался, увидев, как за ним наблюдают и виновато пояснил:
– Курить очень хочется.
– Попросить нельзя, раз своих нет? – через силу выговорил Рудольф.
– Я, знаете ли, гордый, – потупил глазки Сергей. – Гордость просить не позволяет.
– А в помойке рыться позволяет?
– Это другое, я не могу объяснить, – лицо Сережи стало совсем печальным. – Вы немец, многого не понимаете. Извините.
– Я не немец.
– Для меня немец, – собеседник подсел поближе. – Расскажите как там у вас. Пожалуйста.
– Где? – не врубился Рудольф.
– В городах, настоящих, немецких городах. Вас ведь из города взяли?
– Из Эккенталя.
– Эккенталь, – пропел унтерменш.– Там все по-другому, не так как у нас.
– Немного получше, – усмехнулся Рудольф. – Свет, газ, канализация, телевизор. В магазинах полно продуктов высшего качества, одного пива больше сорока видов. Люди работают, учатся, воспитывают детей, на улицах играет музыка, открыты двери кинотеатров, кафе, баров и ресторанов. Под ногами не хлюпает грязь, и даже туалеты в домах.
– А сигареты? – затаил дыхание унтерменш.
– Сигарет сколько угодно. Никаких ограничений и дефицита, Рейх заботится о гражданах, дает работу и достойную зарплату.
– Как бы я хотел жить в таком чудесном городе, – мечтательно причмокнул Сергей.
– Я могу это устроить, – заговорщицки понизил голос Рудольф. – Выведи меня, и я замолвлю словечко.
– Нет, – глаза унтера округлились от ужаса. – Это невозможно, отсюда нет выхода. Я бы давно ушел, будь хоть крохотная возможность. Не могу больше жить в этом убожестве, среди быдла и дикарей. Ведь я не такой как они, я не одобряю их скотских методов, не пятнал руки в крови. Я люблю немцев и все немецкое.
Неужели попался варвар, способный соображать?
– Я так не могу, понимаете? – глаза унтерменша загорелись безумным огнем. – Я создан для иной жизни, среди достойных людей. Остальные привыкли, смирились, это извечная славянская, рабская черта, молчать и терпеть. Безумцы, цепляющиеся за прошлое. А что дало им это прошлое? Нищету, убожество, вечный холопский хомут. Надо жить сегодняшним днем, мир изменился. Объяснять бесполезно, я пытался по глупости, едва не остался без головы. Эти люди враги прогресса и всего человеческого. Они умеют лишь убивать. А с немцами надо сотрудничать, немцы - это сила, немцы – это развитие и прогресс. Мы можем быть полезны друг другу. Нужно учится сосуществовать, земли на всех хватит, пусть немцы заберут все чем распоряжаться мы не умеем, а взамен дадут нам порядок.
– Людям свойственно заблуждаться, – философски заметил Рудольф. – Местные обитатели, в основной массе, не так уж плохи. Например Егор и его семья. Я думаю ваш еврей запудрил ему мозги.
– Воронов? – прищурился Сергей. – О нет, он страшный человек, ему нельзя доверять. Я не знаю сколько ваших убил этот одержимый фанатик.
– Со мной он достаточно добр.
– Это до времени. Вы не первый немец кого он приводит из леса. Остальные не выжили. Люди говорят - это эксперимент, он хочет сделать из вас такого как он.
– Вряд ли получится, – недоверчиво хмыкнул Штольке.
– Вы его совершенно не знаете, Воронов ломает людей, пережевывает и сплевывает, – Сережа опасливо огляделся. – Этот человек дьявол, сошедший с ума после гибели сына.
– Сына?
– Старший, год назад. Мне не докладывают. Они, вроде, собирались взорвать мост. Из шести человек вернулись трое. С тех пор Воронов пропадает в лесу словно волк, придет, отдохнет и снова уходит. Он по локоть в крови. В этот раз притащил вас. Судачат, что вы похожи на его сына Николая, поэтому до сих пор живы.
– А я похож? – сжался Рудольф.
– Совершенно нет, – слабо улыбнулся ассистент. – В мысли Воронова не забраться. Опасайтесь его, не верьте ему, – он встал, подошел к столу и принялся сосредоточенно чертить на обрывке бумаги. Вернулся, сунул аккуратно сложенный листочек, и прошептал:
– Спрячьте, спрячьте немедленно, иначе нас обоих ждет смерть. Я нарисовал план деревни с ориентирами, приблизительно, как смог, я не географ. Если сумеете убежать, обещайте вернуться за мной. Скажите немцам, что я не такой как они. Обещайте.
– Обещаю, – выдохнул Руди, пряча бумагу во внутренний карман.
– Спасибо, а теперь уходите, – сбивчиво зашептал унтерменш. – Нам нельзя разговаривать, кругом уши, а я… я хочу жить. Идите и помните о своем обещании. Больше ни слова.
Рудольф проскользнул за дверь. Странный человек. Можно ли ему верить? А есть другой выход? По углам кухни сгустились чернильные тени, дрожащий свет едва теплящейся лампы прыгал по стенам. Хозяина нет, наверное спит, на столе пустая бутылка и остатки еды. Руди подобрался поближе, удостоверился, что никого нет, и взял нож с расколотой, наборной рукояткой и длинным, сточенным до шила лезвием. Сталь вселила уверенность. Теперь вооружен и опасен. Унтерменши странные люди, позволяют пленникам свободно передвигаться где вздумается. Можно поискать что-нибудь посерьезнее, но жадность губит.
Руди тихонько выбрался на улицу. От ночного холода развороченная челюсть заныла с новой силой. Темнотища хоть глаз коли, совсем рядом шумел спящий лес, выводили трели сверчки, на хмуром небе повисла белая луна, скрытая рваными клочьями облаков. Где теперь искать свои любимые нары? Стрелок интересный такой, ушел и трава не расти.
– Ну наконец-то! – раздался из темноты тонкий, девичий голос. – Я думала тебя там замучили.
