Марина и Сергей Дяченко - Темный мир. Равновесие
– Привет, – сказала я, стараясь держаться естественно. – Ну что, успокоил свою жену?
– Привет, – он улыбнулся. – Мы расстались.
И перевел взгляд на чемодан:
– После занятий пойду в общагу, вроде там есть какие-то шансы…
– Удачи, – пробормотала я.
– Спасибо.
Я повернула к своему корпусу. С каждым шагом мое смятение нарастало. С одной стороны, я радовалась за Мишу. Каждому здравомыслящему человеку понятно, что быть мужем Леры – слишком жестокое наказание за одну-единственную ошибку молодости. С другой стороны… я чувствовала, что имею прямое отношение к повороту его судьбы, а значит, вроде как за него отвечаю. Я в ответе за тех, кого приручила… что же теперь, личную жизнь ему устраивать?!
Но я начисто забыла о нем, когда увидела у входа в филологический корпус огромный блестящий мотоцикл. Мотоциклист снял шлем уже знакомым мне движением – он и медвежью голову вот так же снимал; из-под шлема показалось смеющееся лицо Сэма.
Девушки, торопившиеся на пары вместе со мной, одновременно замедлили ход: кто-то завязывал шнурки, кто-то ждал подругу, кто-то просто стоял, наслаждаясь солнечным днем.
– Привет, – меня разбирал нервный смех. – Я хотела тебе позвонить, но телефона-то не знаю…
– Запиши, – он вытащил свою трубку. – А еще лучше, скажи свой, я тебе перезвоню, у тебя высветится.
Мы обменялись телефонами на глазах трех десятков заинтересованных свидетелей.
– Ну что, ты решила свои срочные проблемы?
Я покраснела, как тысяча вареных раков:
– Да. Ты прости, мне страшно неудобно, я не хотела тебя обидеть.
Он прищурился:
– Я прислал тебе запрос на «Фейсбуке».
– Когда?!
– Сегодня с утра.
– А… я еще не видела, – я глупо и счастливо улыбнулась.
Сэм увидел кулон на моей шее:
– А это та самая штука, о которой ты рассказывала? Память отца? Которую ты потеряла?
– Нашла! – я засмеялась. – Нашла, представляешь!
– Я так и знал, что найдешь, – он серьезно кивнул. – А какие у тебя планы на сегодня?
– Н-никаких.
Он заговорщицки поманил пальцем:
– Я знаю одно место. Огромное хранилище старых самолетов под открытым небом. И я нашел там дыру в заборе…
– Сэм!
– Ага. Самолеты стоят в низине, вечером там туман… И когда закатное солнце его освещает… можешь себе представить? Ты сидишь в кабине, а вокруг… облака. Ты летишь. Помнишь, как у Экзюпери…
– Ты читал Экзюпери?!
Он сбился. Даже растерялся на мгновение. Провел ладонью по лбу:
– Ну да… А что такого? Так вот: сегодня по прогнозу ясный закат и легкий туман. Я перезвоню, будь готова к полету.
– Буду готова, – прошептала я.
Он кивнул, нахлобучил шлем и с великолепным ревом укатил по аллее. Я пожалела, что не ношу с собой свежих лимонов – чем-то надо было убрать с лица предательскую улыбку.
* * *Самолеты. Туман на закате. Облака. Сент-Экзюпери. Никогда в жизни я не ждала так сильно, чтобы занятия поскорее закончились и наступил вечер.
– Чего это ты такая веселая? – с подозрением спросила Настя. – Знаешь, Миша этот, Васильев, твой знакомый, в общагу ушел от своей… Ты меня слышишь?
Я не слышала. В своих мечтах я уже была в кабине, и розовые облака клубились под стеклом, и Сэм сидел рядом, мы вместе держали штурвал, и наши руки соприкасались. Да! Никогда в жизни мне так не хотелось дотронуться до другого человека. Взять ладонь. Коснуться щеки. Сегодня мы будем сидеть рядом в салоне самолета, в облаках…
– Лебедева, тебе эсэмэска пришла, – ревниво сказала Настя. – От кого из двух?
Но эсэмэска была от мамы: «Дашенька, я в Москве! Люблю тебя!» К тексту прилагалась картинка: мама на вокзале, на фоне поезда, с огромным букетом роскошных цветов. Я отметила, что она поменяла стрижку, прическу, оттенок волос, что одета подчеркнуто стильно и даже, кажется, похудела. Мама улыбалась в камеру – при полном макияже. Ни одному из своих прежних мужчин она так не улыбалась.
И мама тоже счастлива, подумала я и глубоко вздохнула. Как хорошо. Какой неожиданный, чудесный поворот судьбы!
Потом фотографии стали приходить каждые пятнадцать минут: вот мама на площади трех вокзалов, а вот она уже на Садовом кольце. Случайные виды, снятые из окна машины, и вот уже мама на Кремлевской набережной, вот уже на Красной площади, все с теми же цветами, все такая же довольная и счастливая.
На перемене я ей перезвонила:
– Мама, ты отлично выглядишь! Тьфу-тьфу!
В трубке рассмеялся ее новый, низкий русалочий голос:
– Доча, я просто счастлива! Сегодня поужинаем где-нибудь вместе, я хочу познакомить тебя с Германом… Мы решим и перезвоним тебе, ладно?
Эти ее слова – «мы решим» – задели меня больше, чем можно было предвидеть. Я вдруг подумала: а может, мне с Сэмом на этот ужин прийти?
Я тут же отогнала дурацкую мысль. Сэм может подумать, что я, как деревенская невеста, спешу его познакомить с мамой. Да еще с непонятным другом мамы, которого я впервые сегодня увижу…
Телефон завибрировал: снова пришла эсэмэска. Я рассеянно глянула на новую картинку…
На этот раз они снялись на смотровой площадке Воробьевых гор. Наверное, попросили сделать снимок кого-то из туристов. Мама улыбалась, порыв ветра бросил ей прядь волос на щеку…
А рядом стоял ее Герман. Я взмолилась, чтобы это была неправда, чтобы мне померещилось, чтобы глаза меня обманули…
Но это был он. «Доктор». Тень, Консервы, враг, которого мы упустили.
Трясущейся рукой я набрала маму. Прошел звонок, другой, я чувствовала, как струйки пота сбегают у меня по спине.
– Да-аша? – послышался в трубке ее голос, звучавший теперь тягуче и пьяно. – До-оченька… А мы тут…
– Где? – закричала я в трубку. – Где ты, мама, где находишься, адрес! Скажи скорее!
– Тут та-ак красиво! – она засмеялась нетрезвым смехом. – Мы пили шампанское…
– Где ты? Еще на набережной?
– Не знаю… Сейчас у Германа спрошу…
– Мама! Послушай, не сходи с места, никуда с ним не ходи, он…
– Э-э… Что-то пищит в трубке… Ничего не слышу…
Связь оборвалась. Я прижала ладонь ко лбу; ничего, ничего, мы справимся. Гриша сможет найти мою маму и открыть к ней рамку. Инструктор поможет… Мы навалимся все вместе…
Снова завибрировал мой телефон. На дисплее высветилось – «Мама».
– Привет, – сказал мужчина в трубке.
Казалось, капли пота на моей спине превратились в лед.
– Никому не звони, – сказал Герман, он же «доктор», он же древняя, очень опасная Тень. – Ты же хочешь ее увидеть – не в гробу?
– Если вы ее тронете…
– Дурочка, я уже ее тронул. Сколько она проживет, зависит только от тебя. И не надо угрожать. Смешно, в самом деле.
И снова оборвалась связь.
Меня дернули за локоть:
– Ты идешь на историю литературы?
Я молча помотала головой. Настя присмотрелась:
– Что случилось?!
– Ничего.
– Даша, слушай…
– Потом.
И, забыв на столе половину учебников, я бегом бросилась к проходной.
* * *На смотровой площадке гуляли туристы и торговали лоточники. Мамы не было, не было и Тени. Сколько я ни оглядывалась, стиснув в кулаке амулет, – никаких следов не нашла.
Я достала телефон, сама не зная, что собираюсь делать. Бездумно открыла мамины письма – и стала просматривать сегодняшние фотографии, от самой первой, у поезда. Но только теперь я глядела на них своим «особым взглядом» – зажав в руке кулон.
На первой фотографии мама выглядела обычно. На второй, у Ленинградского вокзала, она казалась старше своих лет. На фото с Кремлевской набережной ей можно было дать все шестьдесят, три фотографии с Красной площади старили ее каждая лет на восемь. На фото с обзорной площадки рядом с Германом-Тенью стояла глубокая старуха.
У меня подкосились ноги. Ужас отобрал волю, парализовал, пригвоздил к земле. Не осталось сил сопротивляться.
И тут же зазвонил телефон.
– Алло, – я не узнала собственного голоса.
– Ты созрела? – спросил он в трубке. – Поговорим?
– Чего ты хочешь?
– Так, ты резко поумнела…
– Отпусти ее.
– Давай встретимся?
– Тогда ты ее отпустишь?
– Тогда у нее появится шанс… Пройди двести метров направо от того места, где сейчас стоишь. Увидишь кафе. Я тебя жду… Только приходи на этот раз без молока, ладно?
Он смеялся.
* * *Воздух этого кафе был отравлен старым табачным дымом, и дышать им было так же просто, как вдыхать картофельное пюре. Был обеденный час, но помещение подозрительно пустовало. Единственный посетитель сидел за дальним столиком.
У меня заныло сердце. Я надеялась увидеть маму.
– Где она?!
Герман отодвинул кресло от темного тяжелого стола, приглашая садиться.
– Я хочу ее видеть!
– Не ты будешь ставить условия, о’кей?
Он казался совершенно спокойным и даже довольным. Он был садист. Паук, бинтующий муху и ведущий с ней задушевные разговоры.
– Сядь и заканчивай истерику, так ты маму не спасешь. Спокойно послушай меня.
