Вся Урсула Ле Гуин в одном томе - Урсула К. Ле Гуин
Слушая Кергеммега, я представляла себе, как могла бы выглядеть эта миграция сверху, эта лавина людей, устремившихся по тысяче троп и дорог на север. Наверное, это было бы немного похоже на наше северо-западное побережье лет сто или двести назад, когда весной каждый ручеек, каждая речка и река — от могучей Колумбии шириной в милю до крошечного родничка — становятся красными от идущего на нерест лосося.
Лососи, достигнув своей цели, мечут икру и умирают; и некоторые из анзаров тоже отправляются на север, домой, умирать. Чаще всего, это те, кто совершает миграцию в третий раз; те, кому уже исполнилось три года — а по-нашему, лет семьдесят, а то и больше. Некоторые из них так и не добираются до конца этого тяжкого пути. Измученные, они начинают отставать. Люди, проходя мимо старика или старухи, сидящих у обочины дороги, могут перекинуться с ними парой слов, помочь им построить какое-то убежище, оставить в подарок немного еды, но никогда не станут заставлять или уговаривать старого человека идти вместе с ними. Если старик слишком слаб или болен, они могут даже задержаться и пробыть с ним ночь или две, пока другой мигрант не займет их место. Если же анзары находят у дороги мертвого старика, то там же и хоронят его, непременно уложив на спину ногами к северу: так он все еще продолжает идти домой.
Много, очень много могил вдоль тех дорог, что ведут на север, сказал мне Кергеммег. Никто и никогда не сумел совершить четвертую в своей жизни миграцию.
Люди молодые, то есть те, кто идет на север впервые или во второй раз, спешат вперед, толпясь на высокогорных перевалах, а затем, точно ручейки, разливаясь по бесчисленному множеству тропинок, ведущих через бескрайние прерии Срединных Земель. Через какое-то время эти ручейки снова сливаются в реки, а по-настоящему достигнув северных краев, опять тысячами мелких ручейков растекаются по тамошним зеленым просторам, устремляясь в разные стороны — на восток и на запад.
Добравшись до прекрасной холмистой равнины, покрытой молодой травой, одна из маленьких групп мигрантов останавливается под начинающими зеленеть деревьями, и Мать говорит:
— Ну вот, мы и добрались! — На глазах у нее слезы радости, и она тихонько смеется нежным клекочущим смехом. — Шуку, ты помнишь это место?
И ее дочь, которой и полугода не было, когда они отсюда ушли — то есть, по-нашему, ей тогда было лет одиннадцать, — удивленно и недоверчиво озирается, а потом весело кричит:
— Но тогда это место было ГОРАЗДО БОЛЬШЕ!
А потом Шуку, наверное, смотрит вдаль, на полузнакомые луга ее родины, видит крышу дома их ближайших соседей и думает: интересно, а Киммимид с отцом, которые нагнали нас в пути и несколько раз ночевали с нами вместе, а потом ушли вперед, уже добрались до своего дома? Должно быть, они уже устроились, а это значит, что Кимиммид непременно зайдет к нам, чтобы поздороваться!
Ибо здесь люди, до сих пор жившие в столь тесном соприкосновении друг с другом, в состоянии такого социального и полового бесконечного промискуитета в своих южных городах, залитых солнцем, деля друг с другом помещения, постели, работу и развлечения, решительно все делая сообща, группами и толпами, моментально разбредались кто куда и подальше друг от друга; каждая семья занимала свой собственный отдельный маленький домик здесь, на этих лугах, или еще дальше на север, среди холмов, а может, и в самой северной части континента, в озерном краю. Но если анзары и рассыпались по просторам севера, точно песок из разбившихся песочных часов, то объединяющие их связи отнюдь не рушились: они лишь видоизменялись. Теперь они объединялись друг с другом не группами и толпами, не десятками, сотнями или тысячами, а парами — или семьями.
— Ах, вот ты где! — радостно восклицает Мать, когда ее муж, отец Шуку, распахивает перед своей семьей двери их домика. — Ты, должно быть, обогнал нас на несколько дней.
— Добро пожаловать домой, — торжественно говорит он, и глаза его сияют. Мать и Отец берутся за руки, слегка приподнимая свои узкие клювастые головы в особом, интимном и одновременно обязательном, приветствии. И Шуку вдруг вспоминает, что видела, как они это делали, когда она была еще совсем маленькой. Когда они жили здесь, в этом доме, где она и родилась.
— Кимиммид только вчера спрашивал о тебе, — говорит ей Отец и смеется тихим клекочущим смехом.
Весна идет, весна уже у них в крови! И теперь пора отправлять весенние обряды.
Через луг приходит в гости Кимиммид, и они с Шуку подолгу беседуют, прогуливаясь по берегу ручья. Вскоре — может, через день, а может, через неделю, — он спрашивает ее, не хочет ли она потанцевать.
— Ой, я не знаю… — Она колеблется, но, взглянув на него, такого высокого, стройного, с чуть откинутой