Вся Урсула Ле Гуин в одном томе - Урсула К. Ле Гуин
Когда я впервые оказалась в мире Хеннебет, я сразу же почувствовала себя, что называется, в своей тарелке — возможно потому, что выглядела так же, как они, да и поведением своим отчасти была похожа на них; во всяком случае, аборигены не проявили ни малейшего желания от меня сбежать. Я неделю прожила в одной из гостиниц, принадлежащих АПИМу (Агентству путешествий в иные миры), которое успешно функционировало здесь уже в течение нескольких местных кальп. АПИМ владеет множеством небольших гостиниц и роскошных отелей во многих популярных у туристов мирах, стараясь, впрочем, защищать от вторжения непрошеных гостей наиболее уязвимые территории. Затем я решила переехать в дом к одной вдове, содержавшей всю семью тем, что сдает комнаты с пансионом. Среди ее постояльцев все были местными, кроме меня. Сама вдова, двое ее детей-подростков и мы, четверо ее постояльцев — трое местных и я, — вместе завтракали и обедали; таким образом, я оказалась как бы членом чего-то, весьма напоминавшего семью. Все это были, безусловно, люди очень хорошие и добрые, а миссис Наннатула еще и превосходно готовила.
Язык хеннебет исключительно труден, и я с огромным трудом пробивалась сквозь его дебри, используя трансломат, которым всегда снабжает своих клиентов Агентство. Вскоре у меня даже появилось ощущение, что я начинаю понемногу понимать своих хозяев. Нельзя сказать, чтобы они испытывали ко мне какое-то недоверие; их замкнутость и застенчивость главным образом служили им средством защиты, так сказать, личного пространства. Когда они поняли, что я в их личную жизнь вторгаться не собираюсь, от их былой скованности не осталось и следа; да и я почувствовала себя в их обществе куда лучше и старалась по возможности быть для них полезной. Как только мне удалось убедить миссис Наннатулу, что я действительно хочу помогать ей на кухне, она, как выяснилось потом, была просто счастлива: ей давно хотелось заполучить себе ученицу. А вот мистеру Баттанеле требовался хотя бы один слушатель, и я с удовольствием слушала его рассуждения о политике (мир Хеннебет представляет собой социалистическую демократию, и управляют в нем различные комитеты — пожалуй, не слишком успешно, зато без каких бы то ни было катастрофических последствий). У нас также вполне успешно происходил обмен неформальной лексикой с детьми миссис Наннатулы, Теннго и Аннупом, очень милыми подростками. Теннго хотела стать биологом, а ее брат явно имел способности к языкам. Мой трансломат служил мне верой и правдой, но, признаюсь, язык хеннебет я выучила в основном благодаря урокам английского, которые давала Аннупу.
С Теннго и Аннупом я никогда не чувствовала неловкости, хотя это ощущение довольно часто возникало у меня во время разговоров со взрослыми людьми: мне начинало казаться, что я совершенно не понимаю, о чем они говорят, что между нами вдруг возникла огромная пропасть, некий бесконечный разрыв в континууме восприятия. Сперва я винила в этом свое плохое знание языка хеннебет, но оказалось, что все далеко не так просто. В нашем взаимопонимании действительно возникали некие провалы, и мои друзья хеннебет вдруг оказывались по одну сторону пропасти, а я — по другую, и докричаться друг до друга не было ни малейшей возможности. Особенно часто это случалось во время моих бесед со старой миссис Таттавой. Начинали-то мы замечательно. Болтали о погоде, о новостях, о ее новой вышивке, и вдруг ни с того ни с сего прямо посреди самой обычной фразы возникал непреодолимый языковый барьер.
— Я считаю, что стебельчатый шов отлично подходит для рисунков необычной формы, — говорила она, например, — но до чего же трудно оказалось изобразить целое здание с помощью таких вот маленьких «стебельков»! Я уж думала, мы никогда его не закончим!
— Что же это было за здание? — на всякий случай спрашивала я.
— Хали тьютив, — отвечала она, аккуратно вытягивая нитку.
Я слова «тьютив» никогда прежде не слышала. Мой трансломат перевел его как «святилище, святыня», но для слова «хали» он вообще никакого значения подобрать не смог. Я пошла в библиотеку и поискала его в «Энциклопедии мира Хеннебет». «Хали, — говорилось там, — это некий обряд, существовавший у населения полуострова Эббо примерно тысячу лет назад; данный обряд сопровождался также ритуальным танцем «халихали». В общем, я мало что поняла.
В другой раз миссис Таттава стояла на средней ступеньке лестницы, когда я проходила мимо. Я поздоровалась, и она восхищенно воскликнула:
— Вы только представьте себе, как их много!
— Много чего? — осторожно спросила я.
— Шагов! — улыбнулась она. — Один за другим, один за другим. Ах, какой танец! Ах, какой долгий прекрасный танец!
После нескольких подобных случаев я напрямик спросила миссис Наннатулу, нет ли у миссис Таттавы проблем с памятью. Миссис Наннатула, рубившая на доске зелень для тунум поа, засмеялась и сказала:
— О, просто она не совсем здесь. Но никакого склероза у нее нет!
Я пробормотала нечто невразумительное, типа «как жаль!», и моя хозяйка посмотрела на меня с легким недоумением, однако с улыбкой продолжила свою мысль:
— Она говорит, что мы с ней подходим друг другу, точно супруги в браке! Я обожаю с ней разговаривать. Это большая честь — иметь в доме такую аббу, а вам так не кажется? Нет, мне действительно очень повезло!
Что такое «абба», я знала: это был вечнозеленый кустарник, терпкие ягоды которого были немного похожи на ягоды можжевельника, и мы использовали их для приготовления некоторых кушаний. На заднем дворе у миссис Наннатулы рос куст аббы, а на полке в кухне стоял небольшой кувшинчик с сушеными ягодами. Но больше никакой аббы я вроде бы в доме не замечала.
Некоторое время я размышляла насчет той «святыни хали», о которой упомянула миссис Таттава. Я не видела ни одного святилища во всем мире Хеннебет, за исключением крошечной ниши в гостиной, где миссис Наннатула всегда держала маленький букетик цветов, или пучок тростника, или — вы только подумайте! — несколько веточек пресловутой аббы. Когда я спросила, есть ли у этой ниши название, она сказала: да, «тьютив».
Набравшись смелости, я спросила у миссис Таттавы:
— А где находится «хали тьютив»?
Некоторое время она молчала, потом наконец, глядя куда-то вдаль, промолвила:
— О, в наши дни это очень, очень далеко… — Потом взгляд ее прояснился, она повернулась ко мне и спросила: — А вы там бывали?
— Нет.
— Трудно быть в этом уверенной, — заметила она. — Вы знаете, я теперь никогда не говорю, что я где-то точно не была, потому что очень