Андрей Николаев - Трилогия об Игоре Корсакове

Рогозин лежал в отдельной палате на втором этаже. За окном перешептывались листья кленов, синели канадские ели. Георгий Борисович, презрительно выпятив губу, смотрел телевизор, переключая каналы, будто листал зачитанную до дыр книгу. На столе возле кровати стояли цветы, в вазе лежали фрукты. Увидев посетителей, он заулыбался, отложил пульт и приподнялся на подушках повыше.

— Игорек! А я уж думал, забыл ты про меня.

— Ты что, Борисыч? Как можно? Вот, мы тебе тут витамины принесли, — Корсаков приподнял пакет с бананами, апельсинами и персиками. — Лечись, поправляйся.

— Да этого у меня навалом, но все равно спасибо. А это… того… не принес?

— Чего того? — сделал круглые глаза Корсаков.

— Ну, это… — Рогозин был в явном замешательстве, — ну выпить.

— Георгий Борисович, — Анюта присела возле кровати и поправила Рогозину подушки, — вот вы поправитесь, и мы так погуляем, что Арбат ходуном ходить будет. А пока, извините, никак нельзя. Вы же на антибиотиках.

— Эх, жизнь-жестянка, — проворчал Рогозин. — А может, и к лучшему. Я ведь завязывать собрался. Вот, думаю, Игоря найду, меч продадим… — он посмотрел на дверь и понизил голос: — Ты чего-нибудь узнал?

— Узнал, Борисыч, узнал, — кивнул Корсаков, — только, боюсь, продать его не удастся. Я поговорил со специалистом. Точное происхождение меча непонятно. Клейма мастера на нем нет, а значит, дорого не продашь. Хотя работа редкая и сталь, из которой сделан клинок, уникальная.

— Эх, черт, опять не повезло, — видно было, что Рогозин расстроился.

— Ты не огорчайся раньше времени. Покупателя мы найдем. Может быть, даже я сам его у тебя куплю, — сказал Корсаков, ощущая на себе внимательный взгляд Анюты.

— Да? Ну, тогда ладно. А что с саблей?

— Тут есть несколько вариантов, — Игорь перечислил предложенные Гладышевым способы восстановления «карабелы». — Как скажешь, так и будет.

— А денег много возьмут? — забеспокоился Рогозин.

— Денег не возьмут — специалист, к которому я обращался, мне кое-что должен.

— Ага… Тогда пусть из той же стали кует новый клинок. Конечно, послабее будет, но все равно не чета новоделу. Выручила меня сабелька, ох как выручила. Вот поправлюсь, надо будет Тадеку позвонить, поблагодарить. А может, и съезжу к нему, — размечтался Рогозин. — Расскажу, с кем дрался, так ведь и не поверит пожалуй, а?

— Факт — не поверит, — согласился Корсаков. — Только рассказывать ничего нельзя, Борисыч. Во всяком случае, пока я не скажу, что можно.

— Жаль, — огорчился Рогозин. — Ты насчет ментуры договорился?

— Я договорилась, — сказала Анюта. — Все в порядке, можете не беспокоиться.

— Еще хотел попросить… Игорек, ты не заглянешь ко мне на квартиру? Эти уроды дверь вынесли. Красть, конечно, оттуда нечего, но все-таки…

— Говори адрес.

Едва Рогозин успел продиктовать свой адрес, как в палату вошла медсестра в белоснежном халате, обтягивающем приятные глазу формы. В руках она несла подносик, прикрытый марлей. Медсестра мило улыбнулась Рогозину. Корсаков даже позавидовал ему — в клинике с таким персоналом он бы и сам повалялся недельку. Рогозин насупился.

— Господа посетители, — пропела медсестра, — у нас сейчас будет обед, а потом больной должен спать. Ну, Георгий Борисович, будем делать укольчик, — она поставила поднос на столик возле кровати.

Анюта поднялась со стула, уступая ей место.

— Сколько можно? — простонал Рогозин. — И так всю задницу искололи.

— Сколько нужно, столько и можно.

Корсаков поморщился: с детства не любил уколов. Может, поэтому и на тусовках отказывался колоться. Колеса съесть, травкой подымить — пожалуйста, но совать в себя железо он отказывался категорически.

— Ладно, Борисыч, пойдем мы. Ты не скучай. Завтра или послезавтра мы еще приедем.

— Ты уж меня не забывай, — Рогозин повернулся на бок, страдальчески закряхтев.

Медсестра, держа в одной руке шприц, другой откинула одеяло, и Корсаков поспешно вышел из палаты. Анюта догнала его в коридоре, взяла под руку:

— Ух, какие мы нежные.

— Бр-р-р, — Корсаков передернул плечами. — Жуть до чего не люблю уколов.

В машине Анюта долго молчала, сосредоточившись на управлении: битком забитые улицы не располагали к разговорам. Корсаков дремал, откинув голову на подголовник. Наконец, уже на Смоленке он почувствовал на себе изучающий взгляд девушки.

— Почему ты так смотришь? — спросил он.

— Ты сильно изменился в последнее время.

— Мы сильно изменились в последнее время, — поправил Корсаков.

— Не пора ли нам поговорить об этом?

— А зачем? Мы ничего изменить не сможем. Мне кажется, осталось недолго до того времени, когда мы сможем определить, что из себя представляет подарок Лады Алексеевны: дар данайцев или подношение богов.

— Что-то тебя на пафос потянуло, — усмехнулась Анюта.

Корсаков всплеснул руками:

— А как можно без пафоса говорить об открывшихся у нас талантах? От бога они нам достались или от черта? Ты можешь заглядывать в будущее, слышишь голоса, имеешь смелость сравнивать себя с богиней, предводительницей Войска мертвых, бессмертной Хельгрой. Я бьюсь один против толпы оружием, которого до этого в жизни не держал, бросаю вызов магистру…

— Кстати, кто он такой?

— Спроси что-нибудь полегче, — вздохнул Корсаков. — Я знаю, что он руководитель организации, именуемой орденом. Задачи и цели организации мне не ясны. Весной орден мне помогал, а чью сторону держит магистр сейчас, я не знаю. Если уж на то пошло, то я даже не уверен, человек ли он.

— Однако, — протянула Анюта. — И что вы с ним не поделили?

— Его подручные чуть не убили моего друга, которому я отвез меч на экспертизу. В этом есть и моя вина: я позволил Вениамину сделать анализ металла, из которого изготовлен меч, но не предполагал, что состав стали настолько засекречен, что тайна стоит жизни Веньки и его жены. Я справился с людьми магистра, но он меня остановил. Мог бы и искалечить, если не прикончить, но не стал. Вместо этого сказал странную вещь: мол, пока вы, Игорь Алексеевич, не можете со мной справиться. Значит, настанет время, когда это будет в моих силах. И я, как пацан, который обещает своему обидчику вырасти и набить морду, пригрозил ему, а он отнесся к этому очень серьезно.

Анюта слушала его, хмуря брови. Корсаков закурил и уставился в окно.

— Напрасно ты это сделал, — сказала Анюта.

— Сам знаю. Однако не для схватки с магистром во мне пробуждается что-то противное моей сущности. Сущности человека. Не животное начало, нет, но что-то такое, чего я и сам побаиваюсь. Вот, объясни мне: Рогозин сказал, что, кроме него, никто из людей не видел напавших, а я прекрасно видел и справился с ними играючи.