Владимир Яценко - Десант в настоящее
Все длинноногие, все с тонкой талией.
И все Катерины.
Они очень живые и подвижные. Если бы не они, в этом могильнике было бы тихо, как в гробу. А так их весёлый смех слышен всюду. Мне кажется, что они одни заметили моё появление. Заинтересованные взгляды, попытки наладить общение. Здесь высокие потолки и широкие коридоры, но встреча с ними не обходится без мимолётного касания, приветливого жеста или улыбки.
Жизнь прекрасна. Если, конечно, речь идёт о человеческой жизни. Я был слишком близко знаком с оригиналом, чтобы получить удовольствие от женского внимания в этой ситуации. Никаких чувств, кроме растерянности и злобы, не испытываю. А они неизменно милы и приветливы. Может, у них остались какие-то воспоминания обо мне? Хотя, учитывая второе рождение и прошедшие пятьдесят лет, мне эта версия кажется сомнительной. Скорее, их внимание вызвано более простой причиной — появлением нового человека.
"— Василий, и что же, всем этим созданиям пятьдесят лет?
— Нет, конечно, — отвечает быстро и со скукой в голосе. — От первой генерации почти никого не осталось. Надо было вычистить эти конюшни от инопланетной мерзости. Ну, и потом тоже попадались недобитки, так что жизнь у нас была, сам понимаешь, не пляж на Багамах…
— И что же, на этих недобитков вы с ножами ходили?
Он тяжело вздыхает.
— Отто, я начинаю уставать от твоих колкостей, проверок и перепроверок. Я знаю, что в коридорах, редко используемых персоналом, ты разбирал пластиковую обивку и в некоторых местах под ней обнаружил оплавленные стены — следы неизвестного теплового оружия. Заверяю тебя, это не моя работа. Живность, которую я здесь застал, была спокойно и без лишней суеты вытравлена ядами. А недобитки и в самом деле уничтожались ножами. Огнестрельного и никакого другого оружия на Базе нет. Только ножи!.."
Катерины здесь используются для работы поварих и официанток, это в ресторане, где мы все столуемся; массажисток в тренажёрных и спортивных залах, саунах и банях, их тут несколько; и, разумеется, для выполнения очевидных функций, без которых нормальные мужчины чахнут; лезут на стенку и друг на друга…
Меня это угнетает.
Я знаю, что она — это не она. И всё равно не могу даже смотреть в её сторону. Особенно, когда она проходит в обнимку с одним из Петь, Петрух, Слав и Отт. Даже то, что "не совсем она" спит с "почти мной" мало успокаивает.
Надо отдать должное Василию: хмурый и озабоченный вид клонов не мешает им напряжённо и с заметным удовольствием работать.
Кроме четырёхразового питания и двух обязательных тренировок, каждый занят своим делом. Каким, не всегда понятно, но спит эта компания не больше шести часов в сутки.
Впрочем, я сплю не больше четырёх. И занят не меньше.
Только свои занятия я придумываю себе сам.
"— Василий, а зачем я тебе, собственно, понадобился? Что мне делать?
— Мне нужен друг.
— У диктаторов друзей не бывает, Василий. Спасибо, что я живой, но в твоём деле я не помощник.
— Это неправильно, Отто. Там живут люди! Им помогать надо! И у нас есть возможность им помочь…
— Да нет же. Именно потому, что они люди, их следует оставить в покое. Предоставь их самим себе, и за это они тебе спасибо скажут.
— Они не ведают, что творят. Они делают ошибки…
— Это их ошибки. Право ошибаться они получают от рождения, вместе с самой жизнью. Это право для них дороже любой помощи.
— Мне странно это слышать от тебя, Отто. Наши народы дали миру выдающихся личностей. Они прокладывали дорогу, были первопроходцами в этом трудном и благородном деле.
— Благородном? Что благородного в спортивной ходьбе по трупам?
Он замолкает. Я вообще заметил, что речь его стала медленной, весомой. Тяжеловесная у него речь. Теперь он говорит, как человек, сознающий, что творит историю.
— Ты бы назвал своих "пионеров" поимённо, Василий, чтобы исключить недоразумение. Гитлер, Ленин? А может, начнём с Цезаря? Ты же прекрасно знаешь их печальный конец. Фатум, рок, судьба… Как только находится человек, чьи способности позволяют упорядочить окружающий хаос и свести его к единым, имперским законам, хорошим или плохим, неважно, происходит нечто, что обращает этого человека и его единомышленников в пыль… за мгновение до блестящей победы.
Он молчит, и после продолжительной паузы мне приходится продолжить без его комментариев:
— И через сто лет потомки только пожимают плечами: ведь до того, как Цезарь вошёл в сенат, у него было всё. Зачем он шёл дальше?
— И что? — подаёт голос Василий.
— Ничего, — я пожимаю плечами. — Мы возвращаемся к первому вопросу: зачем тебе это нужно?
— Хочу спасти человечество. И я — бессмертен. Ты, кстати, тоже. У нас всё получится…
— Что ещё за бессмертие?
— Полная регенерация организма. Кожа, мышцы, соединительная ткань, кости, — всё регенерирует. Но лучше не экспериментировать.
— Почему?
— Во-первых, боль, она и есть боль. Во-вторых, если разорвёт на куски или сожжёт в пепел, то никакая регенерация не поможет. И, в-третьих, если повреждения существенны, то после восстановления способность к регенерации утрачивается, вместе с премией.
— Премией?
— Да, придёт время, я тебе обязательно расскажу…"
Я допиваю сок, откидываюсь на спинку стула и оглядываю зал. Команда Отто заканчивает приём пищи вместе со мной. Я не могу это назвать совпадением. Так происходит всегда. Да и чему тут удивляться: они — это я. Молодцы, ребята. Если бы не их полное равнодушие ко мне, я бы даже начал им симпатизировать.
Они одновременно поднимаются, хором, будто в гарнизоне, благодарят кухню и строем выходят из ресторана. Мне даже обидно. Им никто не ответил, никто не повернул к ним голову, не посмотрел вслед.
"— Я никак не могу понять, насколько они одинаковы…
— Это одна из задач, Отто, которую, пока, не удалось решить. Все копии при абсолютном морфологическом сходстве с оригиналом, психически мало похожи друг на друга. Наверное, индивидуальность и сознание, то, что мы привыкли называть "личность", записаны не только на материальных носителях — генах. Возможно, что какие-то составляющие этой информации хранятся где-то ещё…
— Но я — это я!
— Все так говорят. Но ты — это тот, кого я помню. Такое тоже бывает. Примерно один раз из десяти. Я сам удивлён. Что-то где-то щёлкает, и получается копия, почитающая себя оригиналом. Самый объективный показатель близости копии к оригиналу — память. Чем меньше пробелов содержит память, тем копия ближе к оригиналу. И, конечно, способность к регенерации…
— А как ты узнал, что я — оригинал, а не один из них?
— Ты выстругивал кораблик…"
От воспоминаний отвлекает новая стайка посетителей. Три Катерины, обнимая друг друга за талии, весело о чём-то щебеча, быстрым шагом врываются в зал. Эти хохотушки всегда приятно выделяются на фоне остальных двойников.
Они присаживаются за отдельный столик и, в ожидании официанта — такой же Катерины, как и они сами, принимаются за фрукты. Одна из них замечает меня. Вся троица тут же поворачивается в мою сторону. Мне становится не по себе. Немедленно встаю, и, сдерживаясь, чтобы по примеру своих двойников не поблагодарить гарнизонную кухню, выхожу вон из зала.
* * *— Мы топчемся на месте, Василий. Объясни, что тебе нужно.
Он молчит. Я уже не могу вспомнить, сколько раз задавал этот вопрос. Время детских ответов про дружбу и тоску по прежним, "весёлым" денёчкам, по-видимому, прошло. Иногда мне кажется, что Василий начинает тяготиться нашими беседами. Но на этот раз он неожиданно отвечает:
— Я скажу тебе. Сегодня. Но сначала расскажи мне, что ты увидел, с момента своего пробуждения. Что ты думаешь обо всём этом?
Я сижу в кресле в своей комнате. Обстановка напоминает номер второсортного отеля: чисто, опрятно и неуютно. Шкаф, кровать, стул, письменный стол с моим деревянным галеоном посередине. Кресло, в котором я сижу. Телевизор с видеомагнитофоном. Несколько вполне обычных электрических розеток. Я сразу, как их обнаружил, зарядил аккумуляторы на телефонах. Зачем? Не знаю. Порядок должен быть — потому что армия!
Окон нет. Приглушённый свет льётся прямо с потолка, стены облицованы неизвестным мне пластиком. На полу — ковровое покрытие с высоким ворсом. Всё в мягких спокойных тонах, ничего лишнего, как в больнице. Или в сумасшедшем доме.
— Ты с моей помощью овладел Базой и научился пользоваться машиной, которая может дублировать людей. Банк данных этой машины мне неизвестен, но, по-видимому, он невелик. Ты воспроизвёл только тех, кого ты знаешь, кто тебе полезен, и кого ты в состоянии контролировать. Для страховки зомбировал мужчин, понизив им интеллект, или каким-то другим, неизвестным мне способом. С женщинами у тебя или не получилось, или ты не считаешь их опасными. Судя по тому, что ты можешь оценить вероятность создания оригинала, где-то здесь эти самые оригиналы есть. Или ты нашёл способ от них избавляться. Учитывая, что ты меня не изолируешь от персонала, — второе. Первым делом ты привёл Базу в порядок. За эту неделю я пытался найти хоть какие-то следы прежних хозяев. Ничего нет. Всё вычищено и подогнано под человеческие представления об удобствах. А может, прежние хозяева были людьми, — я запнулся, а потом решил: "не всё ли равно!" и продолжил: — Очень большой соблазн предположить, что ты и есть, этот прежний хозяин. Но эта версия слаба по двум причинам: твоя мания величия и навязчивая идея спасения цивилизации: "льды наступают!" Ты смоделировал геоклиматическую карту изменений погоды в результате деятельности человека и доказал, что парниковый эффект, растопив льды, понизит солёность океана. В результате притормозит Гольфстрим, наступит очередной ледниковый период и нам всем конец. Правильно?
