Иар Эльтеррус - Иная терра
За два часа, проведенных в неудобной позе, затекли все мышцы. Он выпрямился, поднялся на ноги, едва не свалив ящик и сделал шаг к окну, к той его части, что не была загорожена колченогим столом. Прижавшись лбом к стеклу, вгляделся в ночную темень — и нервно отпрянул, едва сохранив равновесие, когда с той стороны на него без предупреждения обрушился ледяными горошинами ливень.
Конечно, дождь остался по ту сторону стекла. Но юноша явственно ощутил, как тяжелые капли хлещут по коже, мгновенно проникают под одежду, обволакивая холодящими поцелуями. Он терпеть не мог дождь. Как, впрочем, и любую другую погоду…
Он вообще не любил жизнь. Она платила ему той же монетой.
Постояв несколько секунд у окна, молодой человек досадливо скривился. На оплату энергии денег не было с начала мая, и тусклая лампочка над столом не загоралась уже месяца три. И если первые два из них были вполне сносными — от белых петербургских ночей тоже был прок — то, начиная с середины июля ненависть черноволосого юноши к миру росла обратно пропорционально продолжительности светового дня.
Пробормотав сдавленное ругательство, он собрал рассыпавшиеся по столу листы бумаги, аккуратно сложил их в пластиковую папку, и сунул в верхний ящик комода, вместе с Юнгом и Хайффером. Еще раз бросил тоскливый взгляд в сторону окна, словно надеясь на милость природы — но мелькнувшая в светлых глазах злость явственно продемонстрировала, что никакой надежды в мыслях юноши не было.
Чуть пошатываясь, он подошел к кровати, но не рухнул пластом, как казалось естественным, а снял покрывало, сложив его идеальным прямоугольником, разделся, так же скрупулезно складывая футболку и брюки, и только тогда лег вытянувшись во весь немалый рост, сложив руки вдоль тела, словно бы по стойке смирно.
Но темные, густые ресницы не торопились опускаться. Он уже не хотел спать, хоть и понимал, что отдых необходим — хоть частично, но сон восполнял недостаток пищи и придавал некоторую иллюзию прилива сил.
Молодой человек долго лежал, глядя в низкий, весь в потеках и трещинах, потолок, и мысли его неминуемо возвращались к одному и тому же.
— Я смогу выбраться, — негромко проговорил он, обращаясь одновременно и ни к кому конкретному, и ко всему миру сразу. — Я смогу. Я в шаге от первой победы.
Он не зря год зарабатывал деньги и почти не тратил их. На оплату коморки уходили сущие гроши, а ел юноша немного, с детства привык обходиться минимумом. Зато последние три месяца можно было не думать о работе, полностью посвятив себя подготовке к экзаменам. Его результат должен быть лучшим. На факультете психологии ВИП всего три бесплатных места, а конкурс среди абитуриентов — до нескольких сотен человек. И он должен, нет, обязан оказаться в этой тройке! По-другому быть просто не могло. Слишком большие амбиции, слишком малые возможности для их реализации. Значит, надо всего лишь обзавестись большими возможностями.
Олегу Алексеевичу Черканову в минувшем июле исполнилось восемнадцать. И за все эти годы он не мог припомнить ни одного счастливого дня. Кроме, разве что, той ночи, когда наконец-то померла мать, отравлявшая существование сына на протяжении почти всей его жизни. Как и весь прочий мир, мать Олег ненавидел. Сперва за то, что та тратила все деньги на выпивку, а мальчик ходил голодный, перебиваясь тем, что находил на помойках. С двенадцати лет — за то, что она вообще его родила, на ту годовщину его рождения алкоголичка впервые заметила, что мальчик все свободное время проводит за книгами.
— Чем это ты там занимаешься, ублюдок? — хрипло поинтересовалась женщина, наклоняясь над столом и дыша перегаром на сына.
— Учусь, — коротко ответил Олег. Лишь бы отвязалась…
Она пьяно, презрительно рассмеялась.
— На кой хрен?
— Хочу поступить в универ, — зачем-то ответил он, и тут же пожалел о сказанном.
— Ты че, больной? Да кому ты там, на хрен, нужен, выродок? Не смеши. В универах люди учатся, а не такие, как ты. А ну пошел отсюда! И без бутылки не возвращайся!
Тяжелая затрещина бросила худенького мальчика на пол. Мать снова рассмеялась.
— Давай, давай, вали!
Олег вскочил, потирая ушибленное при падении плечо, и выбежал из комнатки.
Она пила, сколько он ее помнил. Наверное, при беременности — да и при зачатии — она тоже пила. Отца Олег не знал, а мать помнил только такой — грязной, вонючей, неопрятной и всегда пьяной. И он прекрасно понимал, что это именно она виновата во всех его бедах. В том, что он болел всем, чем только можно, в том, что школу видел только издалека, в том, что просыпался то и дело от постанываний и покряхтываний в углу — мать имела привычку приводить своих кавалеров домой, не стесняясь сына.
Мать была виновата во всем. Но особенной ненавистью Олег проникся к ней после инцидента с учебниками…
Воровать он научился лет в пять-шесть и делал это довольно ловко. Но грабежом занялся впервые в двенадцать с половиной лет — сорвал с плеча какого-то шестиклассника сумку с учебниками. Где-то с неделю мальчик был почти что счастлив — у него были книги, он мог учиться, а значит — у него появился шанс поступить в универ и стать человеком. Он повторял эти слова перед сном, как иные шепчут молитвы или мантры: «Я поступлю в универ, и стану человеком. Я поступлю в универ и стану человеком. Я поступлю в универ…». Но радость Олега не могла длиться долго. Вернувшись домой после очередных поисков еды, он обнаружил, что учебников и тетрадей, спрятанных под матрасом в углу, на месте нет. Не было дома и матери…
Она пришла под утро, пьяная и довольная.
— Олежек, заинька моя, — просюсюкала женщина и потянулась облобызать сына. Он отшатнулся — от матери, как и всегда, несло перегаром, немытым телом, и еще какой-то дрянью. — Мамочка так тебя любит, мамочка видит, что ты ее тоже любишь!
— О чем ты говоришь?
— Олежек, я так рада, что ты обо мне заботишься! Мне плохо днем было, болела я и нашла твои книжки припрятанные…
Дальше Олег не слушал. Незнакомая доселе пелена ярости затуманила его разум, и мальчишка бросился на мать с кулаками. Но она была выше его на полголовы и раза в два массивнее…
Следующие трое суток бедолага пролежал, не в силах даже поискать еды. На четвертый кое-как выполз на улицу, и сперва ему повезло — нашел целый хлеб, всего лишь слегка заплесневевший. До следующего дня Олег отсиживался там же, неподалеку от помойки — подбирал только что выброшенный мусор и искал съедобные объедки. Утром, наевшись и даже запася немного на вечер, он направился домой, через дворы и переулки. Но до дома дойти ему сегодня было не суждено…
— Вот ты где, паскуда! — навстречу мальчишке вышел давешний шестиклассник с двумя приятелями.
С тех пор Олег возненавидел мать еще сильнее. Он бы с удовольствием ее убил — когда она приходила пьяная и падала отсыпаться, сделать это было проще простого. Но ему самому в таком случае грозил муниципальный приют — самый страшный кошмар любого ребенка. И Олег терпел. Украденные книги читал, прячась в укромных двориках, а в холода — на чердаке или в подвале. Дома старался бывать как можно реже. В четырнадцать сумел устроиться на хорошую подработку — мыл флаеры и авто на стоянке. Платили копейки, десять евро за флаер и пять — за авто, а в день слабому и болезненному мальчику удавалось обслужить едва ли трех-четырех клиентов. Но все же это были деньги, и, что самое главное — возможность проводить дома еще меньше времени. Иногда Олегу даже удавалось переночевать в сервисе. Деньги он почти не тратил, откладывая на будущее.
А когда ему исполнилось шестнадцать, мать внезапно бросила пить. Увы, избавилась она от этой зависимости лишь для того, чтобы тут же приобрести другую. Нового бога звали нитаспан, и он требовал куда больших пожертвований, нежели спирт. Но и эффект для Олега был более приятный — уколовшись, мать падала на кровать и несколько часов предавалась наркотическим грезам, после чего еще почти на сутки засыпала. Самым главным было уйти до того, как она проснется — но это удавалось без проблем.
Ненавидя мир с каждым днем все сильнее, Олег ждал семнадцатилетия. Тогда бы его уже не отправили в приют.
День икс настал через месяц после дня рождения. Мать приползла домой избитая, на грани ломки, она почти не могла идти — но карман женщины топорщила коробочка с ампулой.
— Олежек, помоги-ка маме принять лекарство! — прикрикнула она на сына.
— Конечно, мам. Ложись, я все сделаю, — если бы алкоголь и наркотик не затмили разум женщины за многие годы их приема, она бы, возможно, почувствовала неладное. Но сейчас она способна была думать только о дозе и ни о чем другом.
Олег помог наркоманке лечь, достал из ее кармана ампулу, содержимое которой было рассчитано на два приема и шприц с иглой. Надпилил шейку стеклянного сосуда, ловко набрал прозрачную жидкость в шприц и бросил пустую ампулу возле кровати.
