Герман Романов - Империя «попаданца». «Победой прославлено имя твое!»

Но узнать невозможно, лишь прекрасные руки и нежные губы говорили о возрасте таинственной незнакомки, что одаривала его счастьем. Пусть так, но он чувствовал себя молодым и желанным.

И такая круговерть царила кругом, и милые поцелуи были самым безвинным занятием – хватало и темных закоулков, и ниш, чтобы стремительно отведать другой, более лакомый плод.

С самим Армфельтом это происходило всегда, но он хорошо знал, что еще рано, и следует подождать до ночной поры, того желанного часа, когда безудержное веселье обрушится своей безумной волной на всех собравшихся в большом зале.

– Вот потому-то старый мистик и не отпускает свою жену на карнавалы! А то рогоносцем давно бы стал!

Армфельт усмехнулся – даже шепча себе под нос, он никогда не произносил имен королевской четы. Но сейчас для него было забавным представить, что можно поцеловать эту прекрасную русскую принцессу, давно ставшую шведской королевой.

Он присматривался к ней с тех времен, когда Елизавета еще не расцвела. И помнил тот первый день, когда еще угловатая девушка стала женой кронпринца, как сверкали ее глаза от радости.

Потом прекрасные очи потускнели – через два года молодую королеву уже было не узнать – Карл, в глазах всей столицы, полностью оправдал свой несчастливый номер и будто злобный упырь вытянул все соки из своей молодой супруги…

Армфельт силой отогнал от себя воспоминания – не за этим он пришел на карнавал. И продолжал кружить по залу, лихорадочно обшаривая взглядом маски и карнавальные костюмы, от которых уже пестрило в глазах. И с прорвавшейся безнадежностью в голосе прошептал:

– Но где же ты, маска…

Константинополь

– Гум-м!!!

Звон стоял такой, что капитан-лейтенанту Грейгу показалось, что у него лопнули барабанные перепонки, и теперь глухота на всю жизнь обеспечена. По железному каземату «Вепря» словно какие-то великаны со всей силы барабанили чудовищными кувалдами.

– Бум-м!

Грохот собственных пушек окончательно оглушил молодого офицера – он полностью потерял слух, но приобрел стойкую головную боль. Но на такие пустяки, уже пустяки, Алексей Самуилович не обращал внимания – провести двадцать часов в железной коробке многого стоит, все обычные чувства здесь сильно притупляются.

В каземате было дымно, глаза слезились от пороховой вони, и благодарить нужно трубы вентиляции, установленные наверху, иначе даже один час в этой стреляющей душегубке провести было бы невозможно. А так вроде и ничего – экипаж пока на ногах стоит и еще из пушек стреляет, но половина машинной команды и кочегаров внизу пластами лежит, а двое умерли от чудовищного перенапряжения.

– Амба!

Звучное слово само вырвалось у Грейга и лучше всего описывало то, что случилось с противником, – сорокапушечным английским фрегатом, что в течение часа безуспешно пытался отразить нападение неуязвимого для его ядер русского «кабана».

Грейг сильно уважал британцев, как может это делать любой морской офицер, учившийся в этой стране. Превосходные моряки и прекрасные воины, они были страшны на Нептуновом поприще. И сейчас он в этом еще раз убедился – даже в безвыходной ситуации англичане сражались, а такое поведение не могло не вызвать уважения.

– Амба!

Грейг посмотрел в амбразуру – тяжелые бомбы русского броненосца сделали свое дело. Полыхающие пожары на многих кораблях хорошо освещали полночную бухту, и в свете пламени капитан-лейтенант видел проломленный во многих местах корпус фрегата. Но не это было главной бедой – из открытых орудийных портов наружу вырывались длинные языки пламени.

– Амба!

Грейг усмехнулся – с последним «англичанином» было покончено. Но победа над британцами досталась дорогой ценой. Пороховой погреб пуст – фрегат был добит последним залпом с пистолетной дистанции, с которой промахнуться невозможно. Больше воевать было нечем – таран свернут, будто клюв попугая, да и экипаж еле держится на ногах.

Грейг взял листок бумаги и написал карандашом: «Идти в бухту чиниться, команде отдыхать. Мы свое дело сделали, надо и другим оставить потрудиться». И закрыл глаза – даже его молодое тело очень устало за эти долгие, очень долгие двадцать часов, пролетевших каким-то коротким кошмарным, но сладостным при этом сном…

Ново-Архангельск

– Подожди немного, Мария Алексеевна, – сказал молодой поручик, с еле выбивающимися пшеничными усиками, в темно-зеленом ладном мундире американских стрелков, – мой батюшка обязательно даст нам благословение. Нужно только подождать немного…

– Сколько же еще нам ждать, моя любовь? – с тоскою произнесла миловидная девушка лет семнадцати, смуглая, с выразительными глазами.

– Он уже получил мое письмо, не мог не получить. И брат Александр в Иркутске давно извещен…

– Что же его величество не отписал тебе, Коленька? Брезгует? У меня ведь только отцовский титул, а ты царевич! Неужели думаешь, что они пойдут на мезальянс? Не верится мне…

– Маша, – офицер шагнул вперед и крепко взял девушку за руку. – Мне не будет престола, да и не нужен он. Ты – мое счастье, ты и только ты. Я тобой дышу, тобой живу, моя любовь!

– Горячи твои слова, – девушка говорила с такой печальной улыбкой на губах, что царевича передернуло. Кровь бросилась ему в лицо.

– Я никогда не откажусь от тебя, радость моя. Никогда в жизни! Верь мне. Я пойду против воли отца, брата, но женюсь на тебе. Пусть я перестану быть великим князем, но я останусь русским офицером. И главное – твоим мужем. Никто не отнимет меня у тебя!

– Я верю тебе, мой милый!

Они одновременно сделали шаг навстречу друг другу и порывисто обнялись, как может сделать это только молодость. Прижались, их губы встретились, и долог был первый поцелуй.

– Маша, давай обвенчаемся…

– Что ты, – девушка вскрикнула в испуге, – ни один батюшка не станет нас венчать. Не станет! Тебя в лицо знают все, а потому даже втайне мы не сможем обвенчаться.

– Но ведь граф Алексей Григорьевич…

– Что ты, милый. Мой батюшка строг и без согласия твоего отца не разрешит венчания.

– Я попрошу его! Сегодня же…

– Я не знаю…

Впервые в голосе девушки, несмотря на печальный тон, просквозила глубоко спрятанная радость, но Николай ее не заметил. Слишком велико сейчас было его счастье, перемешанное с горем. Он любил и был любим в ответ. Но что делать, если ты не можешь распорядиться собственной судьбой без воли самодержавных родителей.

Он служил в Русской Америке уже три года, год добирался сюда, совершив долгое плавание. И здесь служил, именно служил – наместник Америки граф Орлов синекуры ему не делал, – дрался в стычках с индейцами, получил стрелу в плечо, хорошо, что хирург спас, нес охранную службу с казаками на линии, сам зарубил бандита в схватке – и получил первый орден, заслуженный кровью. Что же еще бояться?!