Александр Уралов - Обратный отсчёт
Ромка-джи закашлялся.
— Всё-всё… спокойно… — прогудел мулла-батюшка и поднял Ромку-джи на руки. — Маринка? Как там? — выпрямившись во весь рост, спросил он
— Чисто… вроде.
— «Вроде»… учишь вас, учишь… овцы кур-р-рдючные!
— Да чисто, чисто, дядя Коля!
— Дома я тебе «дядя Коля»… а здесь — командир!
— Чисто, командир! — Маринка спрыгнула с валуна и отдала честь розовой ладошкой.
Егор, кряхтя, сел.
— Зря кряхтишь! — сказала ему Маринка, помогая встать. — Я в тебя верблюжью дозу впрыснула! Ты теперь как ниндзя скакать и прыгать можешь… и вместо верблюда всё на своём горбу тащить!
Из-под её армейского шлема выскользнула коса и Егор, сам того не ожидая, вдруг развернул Маринку за плечи и быстро поцеловал её куда-то в скулу.
— Потом начеломкаетесь! — рявкнул мулла-батюшка. — Маринка, шайтан-девка, быстро в дозор!
Совсем, как Мама-Галя, когда упрямилась, Маринка отвернулась от священника, капризно дёрнула плечиком, поцеловала Егора в губы — едва коснулась… но Егору показалось, что земля и солнце на мгновение прокрутились вокруг него, слившись в огненное колесо… — и вскинув калаш по всем правилам, прикладом к правому плечу, опустила щиток шлема и быстро скользнула вперёд, в дозор.
На песке остались её маленькие аккуратные следы.
Иисус-любовь! Егор бы упал и поцеловал их… но было неловко перед открывшим глаза Ромкой-джи.
* * *Тихо бренчал дутар. Зия допил ген-кумыс и трясущейся рукой утёр губы. За стеной привычно заорал младенец. Егор, потупившись, смотрел в пол. Полоса жёлтого света тянулась от двери через всю комнату к стене. В углу комнаты, в темноте мерцала невиданной красоты башня. Белые облака над ней сияли. «Гонконг» — непонятно темнела надпись… и дальше что-то совсем уж несуразное на демонском языке.
Зия остановил запись.
— Саввы нет, — сказал он. — Тот был великий знаток истории. Жаль, не успел он с вами, ребятнёй, толком поговорить.
В противоположном углу шевельнулся староста Володя.
— Соплякам мудрого не открывай, — скрипуче произнёс он, — не доросли ещё.
— Мы сами мудрее их будем, — прошептал Зия, откинувшись на подушки. — Ты сам говорил… — он осторожно кашлянул и голос его окреп, — вот чёрт, в почках ещё пока отдаётся… Ты, староста, сам говорил, что жизнь ваша прежняя прекратилась. Не уйти от жизни-то…
— Посмотрим, — спокойно ответил староста и встал. Он повздыхал, прошептал короткую молитву, похлопал Ромку-джи по руке и убрёл, обронив на прощание:
— Во многие мудрости многие печали. Пусть живут, пока молодые, — жизни радуются.
— Ничего, боевая юность России… их не так-то просто правдой сковырнуть, — сказал Зия слабым голосом. — Маринка, подашь, красавица, мне ещё чашечку?
— Угу… — Маринка сняла с плеча руку Егора.
— И м-м-мне… — подал голос Ромка-джи.
— Описаешься! — отрезала Маринка. — Лежи и не жужжи! Дядя Коля сказал, что ещё два дня лежать надо. А ты опять ночью до ветру потащишься!
— Да всего-то третью чашку прошу, — недовольно заворчал Ромка-джи. — Зия, вон, уже четвёртую пьёт! И потом, что бы мне до ветру не сходить? Что я должен, в чайничек сикать?
— Именно, — рассеянно сказала Маринка, помогая Зие поправить подушку. — В чайничек, в баночку, в штанишки… постельный режим! Зия, вам удобно?
— Удобно, ослепительная, удобно. Спасибо! Ну-с, сполох-десант деревенский, поехали дальше! Здесь у меня файлик есть… специально для вас вытянул. Но учтите, староста не зря ворчит. Это, так сказать, не для детского ума! И вообще, запрещённая тема. В Москве меня могли бы запросто прижучить… так что не болтайте потом, где ни попадя.
— Спаси Господь-Аллах! — тотчас горячо отозвался Ромка-джи. — Что мы, не понимаем, что ли?
Егор молчал. Маринка снова уселась рядом с ним, и он обнял её за плечи, укрыв прохладным одеялом. Говорить и думать не хотелось. Хотелось целоваться.
Эх, Ромка-джи, не видать тебе теперь Маринки, как своих лопоухих ушей!
Ну, да ничего… он теперь горит весь! Каждый вечер Зия что-нибудь новое рассказывает и показывает. Говорит, что нельзя, мол, более в дикости жить. Надо, говорит, и о мире больше знать, и о нашем месте в нём.
А наше в нём место хорошее… с Маринкой рядом…
Егор украдкой поцеловал Маринку в шею и почувствовал, как вспыхнули её щёки. Она повернула голову и еле слышно жарко прошептала Егору в ухо: «Руки убери!»… отчего Егора как будто пробил разряд — так это было замечательно!.. И захотелось сграбастать Маринку целиком и утащить куда-нибудь подальше от файлов, Зии, истории и Ромки-джи…
* * *…Ох, сколько всего может за три месяца произойти! Господь-Аллах, и не поверишь! Дядьку Сашу похоронили… Райка-джан плакала-плакала, а потом вдруг закинулась — еле-еле старухи её от тела оттащили… вот жуть-то была!
На Установке пришлось неделю вкалывать, пока аврал не закончился — попёрла непонятно откуда вонючая дрянь, — пока её откачали, да все корни-каналы промыли, да новые режимы задали — приходил домой уставший и перемазанный, как шайтан… Мама-Галя кормила. Смешно, но протез глаза у неё оказался синим — зелёных-то не было. Привыкает. Говорит, что отвыкла от объёмного зрения. Красивая стала — просто ослепительно… несмотря на разные — колдовские прямо! — глаза.
В дозор шесть раз ходил. Недалеко, правда. Но благодаря Саввиным камерам целый сектор теперь на движение просматривается, можно и ближе дозорить.
Верблюд ничейный забрёл — еле поймали. Здоровый такой… рваная рана в боку. Но выходили. Куяшские мужики за него хорошую плату дали. Овцы болели… но, это, уж как водится летом и осенью. Дождь, вот, три раза был. Ген-саксаул сразу зацвёл и теперь по вечерам даже голова кружится от благоухания.
Слух прошёл, что опять хунхузы в степях с городом Полевским сцепились из-за пастбищ. Другой слух появился, как всегда, к осени — мол, Китай хунхузский Москве в очередной раз платить дань за Сибирь отказывается. Да, похоже, опять брехня.
А самое главное — свадьбу сыграли с Маринкой! И весь мир теперь был теперь где-то рядом… но не совсем.
А рядом всегда-всегда была она, — сумасшедшее счастье и радость каждого дня и каждой ночи. Повязала Маринка повязку на манер Мамы-Гали, фыркнула на старух, пытавшихся ей втолковать, что, мол, не по-женски это, — и не расставалась с калашом — гурия-воительница, да и только!
И любил её Егор, как никто никого и никогда на свете.
Хор-р-р-рошая жизнь началась!
Зия на поправку пошёл, с палочкой теперь ходит. В Совете заседает, — сам староста помалкивает, когда Зия речь говорит. Ждёт весны, чтобы уйти… авось через Полевской на Ивдель проберётся, а там лётом вполне можно и до Москвы двинуть. Да только к весне он не оправится — нет. Не для похода. Так что, лучше, уж, осени пусть дожидается. Ну, это мы ещё с ним поговорим…
Ромка-джи смирился с тем, что теперь ему два года Наташу-маленькую ждать, пока та до положенных пятнадцати лет вырастет… но это и к лучшему. «Наташка — девчонка спокойная и красивая, — рассудительно, как и полагается женатому взрослому мужчине, думал Егор. — Немного сдержит его порывы… а пока, пусть попрыгает, пока холостой!»
Словом, многое чего произошло за три месяца… а карачи по-прежнему возятся с давешней странной штуковиной.
Только теперь они встали кругом, зарывшись в песок. Над сетчатым куполом воздух дрожит… а ночью едва заметно светится и переливается. И пахнет окрест кислятиной какой-то.
— Нано-карачи гонят. Выдувают в атмосферу, — мрачно сказал Зия, когда после второго дежурства Егор показал ему несколько секунд записи на калаше. — С годик поработают, а там всё. Исчезнут в том виде, к которому мы за сто лет привыкли.
— И как они теперь детей воровать будут? — тихо спросил Ромка-джи, пришедший с дежурства на ферме.
— Да мало что изменится, — пробормотал Зия, привычно морщась и поглаживая поясницу, — просто раньше они напролом шли и забирали нужного им ребёнка, а сейчас, может, усыплять людей будут… а потом уже эвакуаторы ребёночка и заберут.
Ромка-джи вздохнул.
— Ну, чего ты? — обнял его за плечи Егор. — Мы же не знаем, зачем им это надо? Может, им твоя печень на обед бы пошла? Или ген-рабы им нужны…
Ромка-джи скинул его руку:
— Чего ты н-несёшь? Или совсем с… с… со своей с-с-вадьбой ничего не слышал, что м-м-мы с Зией… г-говорили?!
От обиды Егор оцепенел. Ромка-джи упрямо сопел, не глядя ни на кого. Зия молчал, откинувшись на подушку и прикрыв глаза. Егор встал и быстро вышел. С той поры он дня три не заходил к Зие, зная, что Ромка-джи пока целыми днями пасётся у него.
Даже теперь, в дозоре, воспоминания об этом царапали и грызли его, и жгли, и кололи… Господь-Аллах, как же это противно!..
