Вадим Михальчук - Люди и волки (Черная пустошь – 2)
Солдаты отряда Майкла Фапгера, также заночевавшие в лесу на расстоянии десяти километров от места расправы с охотниками отряда "А", думали о том же, но ответ на свои вопросы они смогли получить только утром следующего дня…
Сначала они увидели убитых пулеметчиков у подножия холма. Тела солдат лежали в тех же позах, в которых их застала смерть. Груды тел «бизонов», частично обглоданные волками, показывали, каким страшным и скоротечным был бой солдат со стадом быков, спровоцированных волками.
– Гильзы вчерашние или позавчерашние, – сказал Дональд Седжвик, поднося пулеметную гильзу к своему крючковатому носу, покрытому сеткой красных прожилок.
Фапгер стоял рядом с ним, осматривая поле боя. В нем закипала бессмысленная ярость, направленная против волков, против их хитрости и жестокости.
– Стреляли до тех пор, пока «бизоны» не растоптали их. Следы копыт повсюду, начиная с той низины метрах в трехстах, – указал Седжвик. – Затоптано так, что ни черта не разберешь.
– Сэр, – к Майклу подбежал молодой солдат, – в километре на северо-запад – тела наших.
– Пойдем, – угрюмо проворчал командир. – Дон, осмотри тут все, как следует.
Седжвик молча кивнул, поднял с земли искореженный пулемет и покачал лысеющей головой.
В лесу картина была еще страшнее. Не было никакого сомнения в том, что произошло здесь. Охотники готовились напасть на стадо, но волки напали на них раньше, чем кто-нибудь из солдат смог поднять тревогу. Девяносто три трупа со страшными ранами, раздавленными грудными клетками и вспоротыми животами напоминали Майклу тряпичных кукол, растерзанных нетерпеливыми детскими руками. Это ужасное зрелище также заставило Майкла вспомнить ту бойню, которую люди учинили волкам в первый день после Высадки. Только теперь люди уступили место волкам. Майкл приказал собрать оружие и перенести тела погибших к холму.
Вернувшись, Майкла ждало еще одно страшное безмолвное свидетельство того, что произошло на вершине холма. Черный пепел, неровным кольцом опоясавший вершину холма, показался Майклу погребальным костром. Он заметил воронку от разрыва гранаты, брошенной Чедом Ригби, а минуту спустя увидел его тело, изувеченное серией из трех свирепых ударов. Чака Нормана они смогли опознать только по именному знаку – его лицо было сплошным кровавым месивом. Такие металлические пластинки, запаянные в пластик, выдавали всем колонистам.
Здесь гильз было мало, в основном, это были гильзы от патронов для автоматической винтовки, лежащей рядом с телом Ригби.
Трупов волков было мало – Чеду Ригби удалось убить троих волков, Чаку Норману – только одного, его обугленное тело лежало в груде пепла в трех метрах от того места, на котором люди дали свой последний бой.
Майкл заскрипел зубами, пытаясь сдержаться, и это ему удалось. Он приказал собрать все личные вещи, оружие и оборудование, включая обе исправные рации. На это ушел весь световой день и люди разбили временный лагерь на вершине холма. Тела удалось опознать не все – тела пулеметчиков, попавших под копыта стада «бизонов» буквально разваливались на части, когда плачущие от бессильной ненависти солдаты пытались выкопать их земли. Поэтому Майкл приказал похоронить тела на том же самом месте. Был насыпан невысокий курган, обложенный сверху камнями, которые удалось выкопать на холме. Люди недосчитались двадцать девять человек, все остальные тела были снесены на вершину холма, на котором уже шли приготовления к погребальной церемонии.
Тела погибших было решено предать огню. Солдаты стояли в надвигающихся на холм сумерках, на их мрачных лицах, кажущихся каменными застывшими масками, плясали блики яростных языков пламени. Искры возносились в небо роем светящихся огней и Майклу показалось, что это души его убитых товарищей.
Он сжал кулаки и молча поклялся самому себе, что теперь он не будет знать пощады ни к одному из волков. Он проклял их, почти позабыв убитую им беременную самку сейров. Теперь он хотел только одного – отомстить. Это желание горело в нем с такой же силой, как и пламя костра, на котором сгорали тела охотников отряда Чеда Ригби.
Среди солдат не было хороших следопытов, а так как они решили, что в живых никого не осталось, то они не обратили особого внимания на то, что рядом с телами Ригби и Нормана лежит ранец, принадлежавший Илайдже Аттертону. Также они не заметили, что с холма уходит цепочка следов ботинок, частично перекрытых отпечатками волчьих лап. Ранец Илайджи, вместе с личными вещами убитых охотников, был перенесен в Башню и передан Рою Аттертону. На материи ранца, с внутренней стороны было аккуратно выведено чернилами «Илайджа Аттертон», поэтому проблем с идентификацией не возникло.
Рой Аттертон молча выслушал слова соболезнования от Адама и Майкла. Он просто не мог говорить. Рвущиеся наружу сдерживаемые рыдания надежно зажали ему горло. Он взял ранец своего брата из протянутых к нему рук, молча кивнул и отправился домой.
Откинув брезентовое полотнище входа в палатку, он подошел к койке своего брата и молча сел на нее, по-прежнему сжимая в руках ранец.
Его жена узнала вещи Илайджи сразу же, как Рой вошел в их палатку. Она всё поняла и тут же отнесла маленького Тимоти в дальнюю «комнату», его детскую, в которой стояла его кроватка, сделанная его дядей, в окружении игрушек, большинство из которых было сделано теми же заботливыми умелыми руками. Дженни с трудом сдерживала себя, но, вернувшись обратно, она села рядом со своим мужем, обняла его за плечи и заплакала. Она плакала молча, боясь испугать своего сына, а еще она боялась, что Маргарет начнет кричать, узнав о гибели своего Илайджи.
Этого не произошло.
Маргарет Аттертон узнала ранец Илайджи, когда ее старший сын вернулся домой. Она вложила открытку, с которой все также лучезарно улыбался Иисус, в свою Библию, и какое-то время рассматривала лицо сына божьего, озаренного, без сомнения, божественным светом.
Она встала из-за стола, за которым читала, и аккуратно придвинула стул на место. Дженни со страхом на лице посмотрела на нее, с минуты на минуту ожидая, что Маргарет взорвется воплями и проклятиями. Взрыва не последовало. Маргарет продолжала молчать, её узкие губы были плотно сжаты, а её глаза уже ничем не напоминали глаза прежней религиозной фанатички.
Продолжая хранить молчание, Маргарет подошла к кровати своего младшего сына и ее сухая рука прикоснулась к щеке Роя, продолжающего сжимать в своих сильных руках ранец брата. Глаза Роя продолжали смотреть в одну точку прямо перед собой, его лицо напоминало живое изваяние скорби. От прикосновения руки Маргарет Рой вздрогнул и посмотрел на нее. Маргарет смотрела на него и в её глазах не было ни капельки сумасшествия.
В этих глазах было что-то другое. Именно спокойное выражение этих глаз вывело Роя из состояния оцепенения. Его глаза наполнились слезами, его губы задрожали, как у обиженного ребенка, он всхлипнул и прижался к матери. Маргарет прижала голову сына к своей груди и он затрясся в беззвучном плаче. Негромкий стон вырвался из его груди и он крепко обнял мать. Маргарет плавными ласковыми движениями гладила его по голове, а он, никогда за всю свою сознательную жизнь не проронивший ни слезинки, плакал на ее груди.
Когда рыдания Роя немного затихли, Маргарет взяла руки сына в свои, легонько отстранила его от себя и положила его руки на плечи Дженни. Рой крепко обнял жену, она ответила ему тем же, с благодарностью глядя на свекровь. Маргарет, также молча, провела рукой по волосам Роя, плачущего на плече жены, ласковым жестом прикоснулась к щеке Дженни, как будто благодаря. Дженни легонько пожала сухие пальцы Маргарет и поцеловала их.
Маргарет вошла в «комнату» Тимоти. Мальчик лежал на спине в своей кровати с высокими деревянными перильцами и хныкал, пытаясь дотянуться до погремушки, подвешенной над кроваткой. Маргарет взяла малыша на руки и стала ходить по «детской», прижав к себе внука, бережно укачивая его. Ребенок прижался к ней, согрелся и очень скоро уснул, убаюканный прикосновением любящих рук.
С тех пор Маргарет Аттертон говорила очень мало. Из ее речи исчезли проклятия, она продолжала читать свою Библию, но больше никогда, до самой своей смерти, она не сказала никому ни слова о промысле божьем и могуществе дьявольском. Она ни разу и словом не обмолвилась об Илайдже, но и Дженни, и Рой знали, что она постоянно думает о нем. Иногда Дженни была уверена, что Маргарет молится о спасении своего младшего сына, но никто и никогда не слышал от неё ни одного слова молитвы.
Чтобы не произошло с ней в тот момент, когда она увидела ранец Илайджи в руках Роя и поняла, что Илайджа – мертв, это осталось тайной. Для семьи Аттертонов было бесспорно только одно – она пришла к соглашению с самой собой, молчаливому соглашению между богом и Маргарет Аттертон…
– Теперь нам придется ввести нормирование продовольствия, – сказал Адам Джеку Криди-старшему.
