Владимир Березин - Путевые знаки
Как только я расположился в интересной позе над дыркой в полу, отчего-то стыдливо именуемой Чашей Генуя, одну из дырок рядом сразу же занял молодой парень в фантастическом милицейском мундире с немыслимой широты погонами.
Я не очень переживал из-за того, что в этом интимном процессе у меня есть свидетель, но дальше началось самое интересное. В туалет вошёл крепкий человек в лётной куртке с пистолетом в руке. На ствол был наверчен длинный чёрный глушитель. Человек аккуратно выстрелил милиционеру в лоб. Что-то чавкнуло, и стенка рядом со мной окрасилась красным. И, как мне показалось, спустя вечность гильза ударилась об пол, подпрыгнула и покатилась, звеня, мне под ноги.
Липкая волна страха залила меня. Лихорадочно озираясь, я понял, что до автомата мне не дотянуться никак, даже если бы я не был в этом срамном положении. Автомат слишком далеко. Чтобы схватить его и направить куда нужно, мне понадобится две или три тягучие, липкие, как холодный пот, секунды, но мне не дадут даже одной. И за одну секунду киллер положит меня симметрично этому неизвестному милиционеру, и буду я со спущенными штанами сидеть над Чашей Генуя.
Человек посмотрел на меня и добродушно сказал:
— Ничего-ничего, пацанчик. Сиди, какай спокойно.
Чёрт-чёрт-чёрт! Больше всего меня возмутило это «сиди и какай!». Он говорил со мной как милый дядя с маленьким мальчиком, обгадившимся в детском саду! Ишь ты!
Убийца ушёл, будто его и не было. Только милиционер лежал рядом, подтекая кровью.
Я лихорадочно оделся и крикнул туалетному сторожу. На моё удивление, он меня не задержал, а только двинул кулаком в спину, мол, уноси ноги, дурак, пока цел.
Видно, у них тут были свои порядки. Или сторож был ко мне просто милосерден?
Никем не задерживаемый, я прошёл вдоль перрона, спрыгнул на пути и уже через пять минут догнал Убийцу Кроликов.
И вот мы с моим провожатым уткнулись в заставы, на которых крепкие братки с зелёными от недостатка солнца лицами держали оборону от таких же, как они, боевиков. Их действительно звали летунами, да и сами они подчёркивали свою принадлежность к особому братству, придерживаясь в одежде стиля «пилот». Главным у них был действительно какой-то лётчик.
Но попал я в подземелье в неприятный момент, у летунов, чьи владения начинались от давным-давно закрытой на вечный ремонт «Нарвской», шла война с кировской бригадой. Шла она и на поверхности, и в тоннелях и проходила довольно кроваво. У слабообученных кировских было два преимущества — численное превосходство и особые соглашения с военными, что сидели рядом на своих подземных заводах.
Я увидел, как это делается здесь, а не в нашем огромном, похожем на муравейник городе. Одетые в телогрейки кировские давили противника мотовозами, а летуны клали кировских на рельсы и сосредоточенно смотрели, как отрезанные головы валятся под колёса.
Мне повезло, я благополучно миновал случайных упырей-охотников из «Автово», что доходили до самого «Технологического института», прошёл сквозь разведку кировских и через несколько дней скитаний по нерабочим тоннелям и ночёвок в сбойках вышел к банде летунов.
Летуны оказались небольшой, но хорошо сплочённой бандой. Выглядели они опрятно и все, будто форму, носили коричневые лётные куртки на молнии. Я сказал, что мне нужен Лётчик.
— Лётчик? Ты откуда знаешь Лётчика? — спросил меня сурово его заместитель.
На всякий случай я не стал признаваться и объяснил, что попал в беду по пути домой. Версию про то, что у меня есть весточка с родины для самого Лётчика, я приберёг как промежуточную. А уж о родственных связях я и вовсе не заикался. Но оказалось, только что Лётчика вместе с небольшим отрядом заперли в каких-то тупиковых тоннелях враги. Летуны жили между отчаянием и желанием отбить атамана.
Сидеть в этом дальнем тоннеле можно было несколько дней. Это напоминало старый анекдот, что рассказывал мне Владимир Павлович про ловлю сбежавшей как-то на «Соколе» живности:
— Я борова поймал!
— Так веди сюда!
— Не идет.
— Так сам иди!
— Да он меня не пускает!
Класть половину бригады при штурме тоннеля кировские явно не хотели. Они ждали, пока у Лётчика кончатся еда, вода и патроны. А подчинённые Лётчика уныло переминались в своих схронах, тоннелях и технологических тупиках.
Разумное, я считаю, поведение. Как было написано в одной из книг, что я читал в заброшенной библиотеке: «Нужно достаточно долго ждать, и тогда всё будет в ажуре: друзья поднимут тебя на руки, и мимо тебя проплывёт дом твоего врага».
Так прошло два дня, и это ожидание было на руку только одному человеку — мне. Летуны были на грани анархии, и хоть это мне не понравилось, только благодаря этому здесь терпели чужака. У меня была всего одна рекомендация — от Кролика. Да, тут его звали просто Кролик, и я только улыбнулся при мысли о том, что он сам носит имя зверушек, которых когда-то забивал. Если, конечно, именно в кроликодавстве заключалась история его прозвища.
До оружия меня не допускали, видимо, выдерживая в карантине и наводя справки. Но через пару дней у меня появился ещё один товарищ, приятель Кролика из контингента грибного провода, похожий на дьячка. Он подтвердил, что я хоть и москвич, но надёжный товарищ, мол, кроме водки, — ничего. А две рекомендации это было уже что-то.
Меня спросили, что я умею, и я ответил — электрику. Я наладил освещение периметра станции, меня поставили на довольствие и вернули ствол.
Прошло уже несколько дней, а я ошивался среди летунов без особого дела и даже выменял на таблетки такую же кожаную куртку, что служила им всем униформой. Я поймал себя на мысли, что оттягивал встречу с отцом.
Я уже проигрывал в голове, как мы обнимемся, как начнём рассказывать друг другу о жизни врозь. Тупиком было то мгновение, когда я скажу, что хорошо бы вернуться домой. Вдруг он ответит, что его дом здесь?
Да только всё равно в жилах у меня кипела кровь, сердце распирал адреналин. Я столько лет предчувствовал встречу с отцом и всё равно никак не мог представить, что я ему скажу, когда окажется, что он тут, в этих бандитских тоннелях, навсегда.
Первое, что я увидел у «Нарвской», был висевший в проёме тоннеля человек. На нём была та приметная телогрейка, которую носила братва с Кировского завода. Под трупом натекла непонятная лужица, и висел он как путевой знак, что-то вроде совмещённых: «Начало торможения первого вагона» и «Стой! Стреляют без предупреждения».
Тут бы мне, прежнему, заломить руки, начать жаловаться, зачем я, типа, посмотрел, да потом рассмотрел, шёл бы и не обращал внимания. Но в тоннеле очень сложно не увидеть повешенного. Нужно очень захотеть, чтобы не увидеть повешенного, нужно себя ослепить, чтобы его не увидеть, и всё равно он полезет тебе в нос, ты почуешь его по запаху у входа на галерею.
Или мне надо было возопить о том, что пепел всего класса стучит мне в сердце, и я не имею права отворачиваться, раз уж отправился в такое странствие. Наверное, это был мутант. А вероятнее всего, это был бандит. Бандит, который убивал людей, а вот теперь смерть изуродовала его самого. Или жизнь под землёй его изувечила. И я тут такой же буду, и меня изуродуют, от этого никуда не денешься, и не надо сопротивляться, надо привыкать. Может быть, впереди у меня тоннели за тоннелями, увешенные жертвами разборок.
После этих фраз я должен был бы тяжело вздохнуть и продолжить странствие.
И я, вздохнув, пошёл дальше, бормоча: «А вот хрен вам в грызло! Я ищу отца и найду его во что бы то ни стало…»
Но, положа руку на сердце, всё происходящее мне нравилось меньше и меньше. Нет, я не был ангелом, но та война, которую я увидел здесь, вовсе была ни на что не похожа — звериная и страшная, под девизом «Умри ты сегодня, а я — завтра».
Жестокость сочеталась со странной заботой о своих. Кролик подарил мне беруши, сказав:
— Носи всегда с собой. Пригодится ведь, причем в самый неожиданный момент.
Я не понял, зачем это мне, а догадался, отчего нужно носить с собой затычки для ушей, гораздо позднее. Со слухом у меня вообще творилось что-то странное — временами на меня накатывал особый психоз, мне казалось, что я слышу происходящее в дальних тоннелях, причём звуки обычные, например, падение капли с потолка, шорох ящерки в породе.
Это началось с того момента, когда я посетил Царицу ночи. В Москве за собой я такого не замечал. Но пока мне это не мешало, и я не паниковал, но беруши взял с благодарностью. Действительно на всякий случай. Случай представился, и раньше, чем я думал. А пока я наблюдал противостояние в тоннелях, понемногу превращаясь из свидетеля в участника.
В моей родной Москве всё же было понятие долгосрочной выгоды — живи сам и дай жить другим. Правда, одного маньяка как-то повесили на остатках колеса обозрения, и всякий мог увидеть тело в бинокль. Ни одна нечисть его не ела, и он провисел там, пока не истлел. Но это-то было дело житейское, а тут убивали часто без всякого смысла и выгоды. Климат у них, видать, был такой.
