Николай Полунин - Харон
— Он! — пронзительно выкрикнула девушка, и рука ее метнулась вперед, указывая через стол. На одного из сидящих у палаточной стены, увидел Харон. — Этот! И этот! И эта тоже!
Пронзительный голос с хрипотцой, закаченные под веки глаза. Харону это все было слишком хорошо понятно, чтобы удивляться. Он удивился другому — как это Листопад, говоря о появлении нового оракула в лагере, умолчал о столь живописных подробностях.
Девушка стояла совсем рядом, Перевозчик видел, что нежная кожа под отошедшей полой безрукавки покрылась пупырышками от холода, посинела. Из-за стола, откуда все взгляды были обращены к пифии, Гастролер засматривал особенно жадно. Его густые очень широкие брови взлетели, а потом сошлись, когда показалось нагое тело.
— Все? — спросил танат. Девушка находилась в затруднении. Полусомкнутых век не поднимала, но дыхание участилось, лицо посерело, покрылось бисеринами пота. Одна открытая грудь с отвердевшим сморщенным соском заходила вверх-вниз, рот исказился. Харон впервые наблюдал пифию так близко.
— Еще один. Он здесь есть. Он там! — Рука обежала круг. — Он уже есть там, но это не он!
— Нам непонятно, выразись яснее. Укажи, кого ты имеешь в виду.
— Он здесь ни при чем, — выдохнула девушка. Ее передернуло судорогой, руки бессильно упали и опять взметнулись. — Я не знаю! — с отчаянной мукой выкрикнула она. Безрукавка совсем разошлась
на ней. Гастролер не отрываясь смотрел. — Не знаю! Он останется. Но он должен быть там. Ему помешает… он!
Рука с напряженным, почти выгнутыми в обратную сторону пальцами остановилась в направлении Харона, который, не шевелясь, тоже наблюдал с любопытством, но по другому, чем Гастролер, поводу.
— И ты здесь, Перевозчик, — сказал танат. Просто констатировал. — Не дело тебе сюда таскаться, не для твоей персоны место. Оставался бы у себя. Сидеть с ними, стенания их слушать, в рейсе не хватает?
— Покомандуй еще мной, шкура. Где хочу, там и сижу, кого хочу, того слушаю! — Харон искренне вознегодовал. Так дойдет, что эти пятнистые его захотят конвоировать, вы подумайте!
— Впрочем, если тебе интересно. Нас это не касается. — Девушке: — Нам брать его или до следующей Ладьи?
Харон вдруг понял, что под вопросом находится не кто иной, как Листопад. Тот замер, скулы обтянулись, а двое танатов уже зашли сзади, готовясь выгонять названных девушкой. Приятель Листопада, Гастролер, в их число не вошел.
— Бойтесь, бойтесь перекрестков трех дорог! — напомнил о себе из глубины нечистой шкуры Локо. — Эмпуса с ослиными ногами обитает возле них. Она заманит, выпьет всю кровь и пожрет еще трепещущее тело. Страшна и Ламия, и мрачные Керы своими мокрыми красными хищными ртами…
Не мог Локо вот так просто смириться с собственным фиаско, с испорченной появлением нового оракула в окружении танатов программой выступления.
Псих был тут как тут — на него тоже не указали, между прочим:
Властительница их бессветной ночью,В глубокой тьме блуждая по дорогам,Шесть факелов трещали дымных разом.По факелу в руке, несет с собоюИ у могил с своей ужасной свитойВ три окрика, о путник, остановит.Чудовищные стиксовы собакиТебя не тронут, если в ночи чернойТы жертву черную ей принесешь над ямой,О месте вырыть яму догадавшись.
— Ладно, забираем всех, там разберемся, — скомандовал танат, терпеливо дослушав до конца. Два пальца на кисти с особенно отчетливыми пятнами были свернуты, торчали неестественно.
«Э, — подумал Харон, — так это я тебя приложил на пристани. Но каково сказано! «Взять всех, там разберемся!» Вечная формулировка».
Понимая, что к Локо танаты заявились в последнюю очередь, Харон поднялся и, сильно пригнувшись под низким для него потолком, пошел из палатки Локо-дурачка впереди остальных.
Девушку-пифию танаты бросили. Она выполнила свою задачу и более была не нужна. Действие паров Священной Расщелины кончилось. Она опустилась на корточки, где стояла, обхватила себя за плечи, сжавшись комочком, дрожала. Харон пожалел ее, проходя.
«Однако же с другими ее не потащили, оставили. Отчего бы?» — Он посмотрел — рядом с девушкой присел Гастролер. Согнулся низко, зашептал тихое. «Нет, положительно, энергичные ребята они с Листопадом. Этого даже девочки продолжают интересовать. Жаль будет разбивать их тандем».
Харон коротко задержался на пороге.
Линии опустели. Кому следовало, уже пребывают на Ладье, остающиеся в лагере сидят по палаткам или толпятся на причале. Кто-нибудь пытается пролезть под шумок на борт, его не пускают. Их группка, последняя, пересекла свободную площадь, свернула в проход, напрямую выводящий на пристань.
— А ты чем докажешь?! Ты-то докажешь чем?! — завопил пронзительный женский голос за палатной стенкой. — Я тебя в тыщу раз, сикуха, живее, у тебя самой уж хлебало, вон, не раскрывается, оторва ты!.. — И дальше полетел неразбавленный визгливый мат, оборвавшийся, будто прихлопнули ее, а может, и правда трахнули чем по голове, где волос долгий, ум короткий.
Харон невольно оглянулся на надменную смуглянку. Та шла рядом с Врачом, ничего не замечая, не слыша, бормоча что-то, стиснув кулачки у горла. Врач утешал и подбадривал. Его и Клетчатого Антона, что ошивался с другого бока, забрали лишь под соусом «после разберемся».
Опять-таки предельно небрежно Харон чуть повернулся к танату, оказавшемуся близ:
— Списки отменили? С подачи одних оракулов будем отправки формировать? Понятно, они ж ясновидцы у нас…
Не горячись, Перевозчик, никто на твое законное не посягает. Во всем, что касается Ладьи, ты главный. Вот ступишь на борт — никто слова тебе поперек сказать не посмеет. Просто, если объявляется оракул, этим надо пользоваться, а тебя в лагере не было. Да и проще так. — Танат вздернул заносчивый подбородок. Эта девчонка… она на самом деле так привлекательна для смертных? Что в ней такого, мы осмотрели ее всю? А для тебя?
«Оп, — подумал Харон, — уже вторая жемчужина. Первая — идея того примороженного о копиях. Тривиально, сам о таком не раз думал, но от кого-либо из них услышал впервые. А теперь этот почти впрямую признался, что они, пятнистые, осознают
свою ущербность и, быть может, даже тяготятся ею. То-то же вам».
— Я разве смертный? — бросил он и, так и не удостоив таната взглядом, приотстал, давая Гастролеру с Листопадом, тащившимся в хвосте, догнать.
— …не успели, — расслышал убитый голос Листопада. — Один я — разве что?
— Ты, главное, там не дрейфь. Подумаешь, предсказала она. Видали мы таких — пальцы веером, сопли пузырем, зубы с пробором. — Гастролер басил как-то рассеянно, один раз, еще на площади, он обернулся на красно-синюю палатку.
— Иди-ка отсюда, парень. До дружка ли тебе, когда девочка там осталась? Иди шуруй, я за ним присмотрю, он в мое распоряжение поступает.
Они уставились на преградившую им путь фигуру Перевозчика. Харон похлопал Гастролера, повернул назад, подтолкнул. Листопад тщетно пытался отыскать хоть какое-нибудь выражение на этом невозмутимом темном лице.
Чисто инстинктивно он рванулся назад, но рука, подобная чугунной отливке, легла ему на плечи, и он уже никуда не мог деться. Черноту с двумя лунами сменила светящаяся мгла, и сразу над собой Листопад увидел местами выщербленные, старые доски нависающего черного борта.
Да, погрузка была завершена. Борта сверху облепляли силуэты по грудь, как мишени в тире, и плохо различимые лица, одинаковыми пятнами белели в сумраке, сливаясь по мере удаления к баку. Сходни охранялись двумя танатами с обнаженными мечами, поэтому пространство перед ними было широко и просторно.
Держащаяся в отдалении толпа безмолвствовала, как молчали и те, кто был на борту. Никаких маханий руками, платками, улюлюканья, прощальных
напутствий. Если это и было прощание, то прощание тихое.
Рассматривая брусья толщиной в ладонь, из которых собраны сходни — на всех Ладьях такие, бронебойные, — Харон вновь с привычным недоумением раздумывал, кой черт заставлял делать их такими. Не орудия же по ним вкатывать.
«На том берегу для всего скопа моих пассажиров довольно поясок из трав плетенный с борта перекинуть, сойдут — не шелохнется. Один экипаж останется при статях и кондициях, да и то потому, что всего экипажа — я."
Мне не приходится буквально пальцем шевелить, все потребные работы, действия, маневры осуществляются сами собой. Как бы сами собой, Вот именно — как бы».
Очутившись рядом с полностью готовой к выходу Ладьей, он позволил себе открыть дверь мыслям и воспоминаниям о том, что ему — вот лично ему, Харону, бесстрастному, невозмутимому, «суровому старому Перевозчику», теперь предстоит. От чего теперь его отделяют всего несколько шагов и, может быть, несколько слов, если он захочет, но которые все равно никем не будут услышаны, и поэтому без слов можно обойтись.
