Филип Жозе Фармер - Пир потаенный

Я не успел еще ничего толком понять, а тело мое уже было на земле и быстро катилось в сторону небольшой впадины, сразу за густым кустом. Я рискнул высунуть один глаз из моего укрытия и увидел силуэт огромного мужчины, в котором сразу же узнал толстяка албанца. В этот момент он был занят тем, что стрелял в спину человека в бурнусе, убегающего от него. Человек будто споткнулся, взмахнул руками и, прижав к себе землю, больше не двигался. Одним прыжком меня вынесло из-за моего укрытия, и я приготовился бежать, но Ноли был уже почти рядом, метрах в десяти от меня. На таком расстоянии он не промахнулся бы. Я остановился и поднял вверх руки. Я знал, что нужен ему только живым, но не хотел, чтобы он прострелил мне ноги. Поэтому я ждал и не двигался.

Я не знал, каким чудом Ноли и его арабу удалось уцелеть после этого чудовищного взрыва. Скорее всего, они шли в последних рядах своего отряда, когда раздался первый взрыв. Поэтому у них было время укрыться где-нибудь. Ноли что-то сказал. Выразительным шестом я показал ему на свои уши. Он мне показал на свои, и я понял, что он так же глух, как и я. Вероятно, человек в бурнусе тоже ничего не слышал, и Ноли напрасно сотрясал воздух, крича ему, что меня необходимо взять живым. Впрочем, он должен был знать об этом еще раньше, потому что Ноли говорил это, по крайней мере, раз сто за время их преследования меня. Но после взрыва араб, наверное, потерял над собой контроль или решил отомстить за погибших товарищей и поэтому открыл по мне пальбу. Ноли был вынужден пристрелить его собственноручно.

Ему оставалось теперь только связать мне руки. Но албанец знал, как это трудно сделать одному, без добровольного согласия того, кому это делают. А рассчитывать на согласие с моей стороны он не мог. И Ноли решил проблему, двинув меня по черепу своей винтовкой. Я успел втянуть голову в плечи, но это не помогло, и я вновь потерял сознание.

Когда я пришел в себя, у меня было впечатление, что моя голова непомерно распухла, вместив и собрав в себя всю боль, что бродила вокруг в радиусе ста километров. Голова пульсировала острой болью, будто в ней был гангренозный очаг. Глаза болели так, что я думал, что их вырвали из глазниц и теперь вместо них наружу свисают обрывки зрительных нервов. Мои руки были скованы за спиной с помощью наручников. Ноли захлестнул вокруг моей шеи петлю и привязал ее к цепи наручников. Устраивая все это, он поднял мои руки за спиной как только мог высоко, и теперь я должен был держать их в этой очень неудобной для меня позе, чтобы не задушить себя, натянув веревку. Это мешало мне также попытаться разорвать цепь от наручников.

Впоследствии Ноли решил, что днем я могу обойтись и без веревки, но на ночь он снова поместит мне удавку на шею, чтобы отбить у меня охоту бежать.

Албанец объяснил мне жестами, что хотел бы, чтобы я отвел его туда, где прячу свое золото. Он желал также, чтобы я раскрыл ему секрет неувядаемой молодости сразу, как только у него восстановится слух.

Значит, он всерьез воспринял все, что остальные люди считали чистым вымыслом, легендами и мифами. Из этого я сделал вывод, что он должен был провести тщательное и методическое расследование, результаты которого убедили его, что у меня действительно запрятана где-то целая гора золота и что мой настоящий возраст приближается к восьмидесяти годам.

Документы, касающиеся моей персоны, как бы отрывочны и неполны они ни были, по первому требованию раздобыть просто невозможно. Некоторые правительства и несколько очень влиятельных лиц держали в своих секретных архивах толстые досье на меня, куда входили документы, наполовину истинные, наполовину вздорные, касающиеся меня и моей семьи. Я знал, что такие досье есть в Вашингтоне, Лондоне, в Пекине, Москве, Париже и в Риме, помимо всех остальных. Об их существовании я узнал от Девяти.

Ноли действовал по заданию либо сталинского правительства своей страны, либо одной из тех влиятельных особ.

Вполне возможно, что албанцы поручили ему раздобыть золото, а уж наложить лапу на эликсир он решил самостоятельно, по ходу дела, так сказать. Потому что я плохо представляю себе, как это сознательные марксисты-ленинцы могли поверить в существование Эликсира Молодости.

Знаками я дал ему понять, что согласен отвести его в сокровищницу. Он обрадовался, как ребенок, но сразу же насторожился и стал подозрителен. Он не ожидал, что я так легко уступлю ему, и даже был, как мне кажется, огорчен, что ему не пришлось хотя бы немного попытать меня.

Я постарался, но, к сожалению, совершенно безуспешно, объяснить ему, что не вижу интереса в том, чтобы меня пытали из-за такой ерунды. Он приказал мне идти первым, и мы спустились с холма, чтобы сразу же начать подниматься по пологому склону горы. Был уже день, когда мы взобрались почти на самую ее вершину. Ноли свистел и задыхался, как тюлень. Он хватал воздух открытым ртом, и бока его ходили, словно огромный кузнечный мех. Пот обильно стекал с его лба и щек и капал с огромных усов. Рубашка насквозь промокла от пота на спине и подмышками. Для человека пятидесяти пяти лет (как я определил его возраст для себя) он был в отличной физической форме, потому что следовать за мной было бы трудно даже молодому атлету, более закаленному и тренированному, чем он. Ноли несколько раз ткнул меня в спину дулом своей винтовки. Я обернулся. Он показал мне, что хочет немного передохнуть.

Мы немного поели и пошли. У Ноли была фляжка с водой, которая висела у него на плече на ремне. В карманах его комбинезона нашлось место для трех банок мясных консервов. Он дал мне половину содержимого одной из них, сам же проглотил полную. Я спросил себя, что он будет делать, когда истощатся его скудные съестные припасы. Конечно, он мог быть достаточно хорошим охотником, чтобы подстрелить какую-нибудь дичь, но, думаю, он не рискнет пользоваться своим оружием из боязни выдать место нашего расположения.

Ночь застала нас на западном склоне следующей горы, в двухстах метрах от ее вершины. Ноли связал мне щиколотки, надел на шею удавку, а другой ее конец привязал к стволу тонкого дерева неподалеку. Я лежал в очень неудобной позе. К тому же мой кишечник дал о себе знать такими дикими спазмами, что я не смог не уступить ему и теперь находился всего в нескольких сантиметрах от собственных экскрементов. Мочевой пузырь я был вынужден облегчить на собственную ногу. Ночь была холодной и влажной. Потом пошел промозглый мелкий дождик, сразу пробравший меня до костей. Но я бывал и в худшем положении. И я знал, что не стоит пытаться бежать в первую же ночь, если только не подвернется какая-нибудь счастливая возможность.

Я решил уговорить себя поспать немного, чтобы восстановить силы. Я знал, что Ноли должен спать чутко и беспокойно, так как у него не было привычки отдыхать в таких условиях. И действительно, он просыпался каждые пять минут в течение всей ночи. Албанец садился, чтобы взглянуть на меня, даже вставал и кружил вокруг некоторое время. По крайней мере, так он рассказал мне на следующий день, так как сам я ничего этого не видел и проспал всю ночь, как сурок.

На следующее утро глаза его были не менее красны, чем глаза у Авроры, но вот лицо ее было гораздо свежее, чем у Ноли.

Он встал надо мной и помочился сверху. Этим он, по-видимому, хотел наказать меня за то, что я мирно прохрапел всю ночь, в то время как он мучился, а с другой стороны, это было частью его концепции войны нервов. Но мне было на это наплевать. Моча была приятно теплой, а подобное со мной делали уже не раз. Только вот он не знал, что все те, кто позволил себе подвергнуть меня столь унизительному оскорблению, были уже давно мертвы и холодны, как вчерашняя моча.

Я отстранился от него и поднялся на ноги, чтобы помочиться в свою очередь. Он смотрел, как я делаю это, и на лице его появилось загадочное выражение. Его член, который он не убрал в гульфик, на глазах наливался кровью и твердел. Он взглянул на него сверху, потом посмотрел на меня и улыбнулся. Потом Ноли знаком показал мне, чтобы я отправлялся в путь и шел впереди него.

Я знал, о чем он думает. Албанцы долгое время находились под влиянием турков. Но в этой склонности не стоит искать исторических причин. Таких вот Анверов Ноли целый легион и в Западной Европе, в обеих Америках, в Африке и в Азии, и никакие турки их к этому не толкали.

К полудню мы достигли подножия горы. Он вскрыл новую коробку с консервами, но в этот раз я получил всего лишь половину половины ее. Мой желудок протестовал и требовал добавки, и я чувствовал, как улетучиваются мои силы. Слух практически вернулся ко мне во всей своей остроте, и когда Ноли приближался ко мне, я слышал, как у него в животе играет и журчит музыка голодных кишок. Он тоже остался голодным, хотя съел в четыре раза больше меня.

На следующее утро я понял, насколько он плох. Голод терзал его. Даже в спокойном состоянии, без траты физических сил на такой утомительный труд, как ходьба в горах, ему требовалось гораздо больше еды. В середине утра голод одержал верх над его осторожностью. Мы пересекали небольшое каменистое плато со скудной растительностью, когда из-за куста внезапно вынырнул горный панголин. От удара пули калибром 9 мм животное покатилось по земле, неожиданно почувствовав сильный удар по спине. Я резко обернулся. Ноли глядел на меня, широко улыбаясь. Теперь у него была еда, и, более того, он заметил, что я был гораздо менее глухим, чем хотел казаться.