Петр Заспа - Антипиранья
— Да какая разница! Для нас вы все фрицы! Так с какого ты корабля? Чего уж тут отмалчиваться, войну вы проиграли. Так что корабля своего ты уже не увидишь.
Поворочавшись и недовольно посопев, Ульрих нехотя ответил:
— Я с подводной лодки.
— С лодки? Ясно, тридцать вторая учебная флотилия! — решил блеснуть знаниями Беляев. — Как же тебя из Пиллау в город занесло? А, понял, сто двадцать первый морской батальон из курсантов-подводников.
— Я не из учебной! — обиженно возразил Ульрих, недовольный тем, что его приняли за желторотого курсанта. — Я из боевой двадцать второй.
— Двадцать вторая? — Владимир Иванович удивленно приподнялся на локтях. — Так это же Вильгельмсхафен! Что же ты тут-то делаешь?
Ульрих спохватился и умолк, а у Беляева, напротив, взыграло профессиональное любопытство.
— Да ладно, фриц или как там тебя. Ульрих? Вы со своим Гитлером такую бодягу заварили, что еще не один год всей страной расхлебывать будете. Неужели совесть не мучает? Нечего теперь в тайны играть. Все уже и так ясно. Наши войска под Берлином. Скоро война закончится. Гитлера вашего к стенке поставим. Да и остальным вашим главарям не поздоровится. Ты, Ульрих, можешь уже думать о том, что будешь дальше делать, чем в мирное время займешься. Для тебя война уже закончилась. А вот мне еще воевать. Так что давай не зли меня, рассказывай, зачем твоя лодка пришла в Кенигсберг. — Выждав минуту и видя, что немец и дальше собирается молчать, Беляев добавил: — Из тебя особисты все вытрясут. А будешь молчать, так вместо лагеря военнопленных и перспективы когда-нибудь вернуться домой схлопочешь пулю! Я видел донесения о том, что ваши командиры подлодок отказываются торпедировать корабли, потому что уже знают, что войне конец и скоро придется за все отвечать. Так что не будь и ты дураком. Мне отсюда не видны твои шевроны, но по кителю вижу, что ты офицер. В каком звании?
— Лейтенант.
— Не густо, но уже не скажешь, что не знал, зачем вы приходили в Кенигсберг. Кем на лодке был?
— Старшим помощником.
— Ну вот, второй человек после командира! Так зачем приходили? Да ладно тебе, говори уж! Поздно изображать несокрушимого героя. Не вреди сам себе. Да и не на допросе ты, а, можно сказать, почти что среди товарищей по несчастью. Хотя меня с собой не ровняй. Я сегодня здесь, а завтра уже там, где допрашивают таких, как ты. Может, помочь смогу. Заберу к себе. Это, конечно, в том случае, если ты знаешь что-нибудь интересное. Так как? Есть что рассказать в обмен на жизнь?
Ульрих тяжело вздохнул, наконец решился и проговорил:
— Мы привезли одного человека, но он погиб при бомбежке.
— Важный, наверное, был человек, раз из-за него лодкой рисковали. Кто-то из ваших партийных функционеров?
— Нет, — неохотно выдавил Ульрих, но увидел, что от него ждут продолжения, и добавил: — Доктор каких-то наук.
— Доктор? Может, и имя знаешь?
— Он погиб. Нас бомбами накрыло. Меня оглушило, а он, наверное, погиб вместе с помощником.
— Наверное? Или ты уверен?
— Уверен!
— Темнишь, немчура, а напрасно. Твоя жизнь сейчас и яичной скорлупы не стоит. А хочешь жить, изволь, заплати. Этот доктор, может, для тебя как раз и есть та спасительная соломинка. Если после выяснится, что твоя лодка торпедировала какой-нибудь советский корабль, то ты будешь за командира перед нами отвечать. Тогда я тебе не позавидую! Тебе уж лучше быть посговорчивее и не изображать здесь мученика, пострадавшего за правое дело. Говорю же, что смогу помочь! Так как звали доктора?!
— Штраубе.
— Штраубе? — Беляев почувствовал, как в груди взволнованно дернулось сердце. — Виктор Штраубе погиб?
— Вы его знаете? — Немец удивился не меньше Беляева.
— Где он погиб? В какой части города?
— Я не знаю. Где-то на окраине. Прилетели ваши самолеты и сбросили бомбы прямо нам на голову.
«Это уже кое-что, — подумал Беляев. — Немец здесь всего сутки. Я точно знаю, что вчера наша авиация работала только по кораблям в порту и пятому форту крепости, расположенному на севере города».
— Завтра покажешь, где это место. Документы у доктора были?
— Был саквояж. Ассистент носил его с собой. Да только не осталось ничего. Я же говорю, что мы попали под бомбы. Вы действительно можете мне помочь?
— А вот мы и посмотрим, осталось или не осталось. Помочь, говоришь? Имя ты интересное назвал. Но этого мало. Хочется еще послушать. Наверное, я поговорю с начальством, попрошу, чтобы тебя к нам перевели.
— Владимир Иванович, вы институт иностранных языков заканчивали? — спросил Денис, прислушивавшийся к их разговору. — Вы что, с ним по-немецки говорите?
— По-немецки, морячок, по-немецки. Только этому языку меня не в институте учили, а сами немцы четыре года старались.
— Что он говорит?
— Очень интересные вещи рассказывает. Боюсь, что теперь нам придется расстаться гораздо раньше, чем я думал. — Беляев встал, подошел к двери и потряс за ручку: — Эй, Пазюра! Я знаю, ты меня слышишь! Подойди сюда! — Владимир Иванович прислушался к тишине, царившей за дверью, и застучал в нее кулаком. — Пазюра-а-а! Твою мать! Боров жирный, быстро ко мне!
Не выдержав обидного сравнения, подслушивающий Пазюра не стерпел и, выдав себя, выкрикнул через дверь:
— А по зубам? Я за такие слова могу и нос сломать!
Не обращая внимания на его угрозы, Беляев не переносящим возражения тоном приказал:
— Вызови мне Ершова. Скажи, что дело очень важное. Касается государственной безопасности!
— Нету Ершова, — недовольно проворчал за дверью Пазюра. — Может, к утру вернется.
— Тогда я тебе сейчас скажу, куда позвонить, а ты уж подними свою жирную задницу и передай, что у вас в комендатуре находится капитан Беляев.
— Не буду я никому звонить. Еще раз обзовешь свиньей, я тебя так огрею, что забудешь, как эти твари выглядят. Ишь ты, нетерпеливый какой выискался! У нас даже генералы сиживали, и ничего — ждали. Не обзывались.
Пазюра подергал замок на дверях, удостоверился в его надежности и застучал по коридору сапогами, направляясь во двор, на свежий воздух.
— Я тебе это припомню! — выкрикнул ему вслед Беляев. — Ты у меня еще узнаешь, чем капитан от генерала отличается! Я твои поросячьи глазки пошире открою.
Но Пазюра его уже не слышал, вышел на крыльцо и глазел по сторонам, высматривая, у кого бы стрельнуть табачку, а еще лучше папироску.
«Нервная у меня служба, — с досадой подумал он. — Года три назад я бы этому капитанишке не раздумывая шею сломал. А теперь армейцы распустились. Никакого страха перед госбезопасностью. Победителями себя почувствовали! Загордились!»
— Владимир Иванович, что случилось? — спросил Денис, заметив взволнованный вид Беляева.
— Да так, морячок. Кое-что случилось. Ты сейчас помолчи, мне подумать надо. А еще лучше — ложись да спи.
Вытянувшись на соломе, капитан Беляев смотрел в потолок и размышлял над иронией жизни. Он все никак не мог понять, за каким чертом так произошло, что он оказался здесь, в этом коровнике. Ведь мог же сразу все уладить, как только его привели в комендатуру. Но что-то будто подтолкнуло под руку: молчи и жди! А оно вон как обернулось! Часто ведь и не понять, что для чего? И зачем все пошло так, а не иначе? Как-то ему пришла в голову мысль, что Отечественная война тысяча восемьсот двенадцатого года произошла лишь для того, чтобы граф Толстой написал «Войну и мир». А его несостоявшаяся встреча с агентом и арест, получается, нужны были лишь для того, чтобы он оказался здесь и повстречал этого немца?
— Спи, морячок, спи, — задумчиво произнес он, чувствуя, как Денис ворочался в темноте. — Или просто поваляйся без дела. Это тоже иногда полезно.
— Да не могу я так, чтобы ничего не делать.
— И то верно, — легко согласился Беляев, полностью уйдя в себя и поддерживая разговор скорее машинально, чем осознанно. — Действия не всегда приводят к результату, но результат никогда не приходит без действий. Ты посмотри, как храпит Сулак, и присоединяйся.
— И уснуть не получается. Столько всего произошло…
— Мой командир говорит так: если не можешь уснуть, стоя в окопе по пояс в воде, значит, ты спать не хочешь! А Пазюра! Вот ведь вражина! Ну я ему припомню, когда отсюда выберусь.
Уснуть у Дениса все же получилось. И снилось ему, что то, что с ним произошло, как раз и есть сон. На самом же деле он как был безработным офицером запаса, так им и остался. И мечется он сейчас между Питером и Сколково, а где-то посередине стоит Иван Степанович и почему-то словно бы лает на него по-немецки.
Но сон про не сон досмотреть не удалось. Только за стеной прокукарекал чудом еще не угодивший в солдатский котел петух, дверь распахнулась, и на пороге, всматриваясь в темноту, застыл, уперев руки в боки, старшина Пазюра.
— Наконец-то! — поднялся с соломы так и не уснувший Беляев. — А то я уже думал, что вы всем особым отделом решили войну проспать.
