Вадим Еловенко - Владыка Ивери
М-да. Такого мне ни одна девушка не говорила. Говорили они многое и разное, но всегда какие-то крайности: либо «люблю», либо «пошел вон». А вот так… ни то ни се: «хороший парень»… Она догадывается, сколько мне лет? Я даже не знал, как реагировать. Пожал плечами, ничего не ответив.
– Правда, Алекс. Ты не такой, как другие, с кем я знакома, – сказала она с улыбкой.
– Странный? – спросил я, усмехаясь.
Она кивнула, глядя мне в глаза.
– Почему? – спросил я, грустно улыбаясь.
– На Земле, там, где я училась, каждый парень, каждая девчонка знали, что вот они станут теми-то и теми-то. Представь себе, именно так. Но, наверное, с класса седьмого я не слышала от ребят, что они хотят стать свободными пилотами. С возрастом эта глупая романтика у них выветривалась.
– Это глупая романтика? – спросил я, откровенно забавляясь и обводя руками горизонт.
– Нет, я не так сказала. Они стали считать ее глупой. Детскими мечтами, от которых быстро избавляешься. Вот, к примеру, многие хотели стать пилотами ВКС. Даже был у меня знакомый, который хотел стать «ассенизатором космоса»: чистить орбиты от мусора, заниматься астероидами. Но свободным пилотом… Нет, таких уже не было.
– А почему?
– Не знаю. Скорее из-за неустроенности их жизни. Из-за большой смертности. Из-за бедности. Большинство таких, как ты, все, что зарабатывают, вкладывают в свой корабль. В свой дом. А на планетах зачастую даже угла не имеют. И они… они почти всегда одиноки.
– Ну, это да, – кивнул я. – Никто не согласен ждать по пять-шесть лет возвращения друга или мужа. И не важно, что пять лет пролетают быстро. Важно другое. Мы меняемся за полет. Зачастую в корне. Вернуться может совершенно другой человек, не тот, который улетал. Говорливые становятся как рыбы – слова не вытянешь. А те, кто раньше был молчалив, становятся экстравертами. После стольких лет разговоров самих с собой… Да и вообще. Ну, сама прикинь: законом запрещено сажать человека в одиночные камеры больше чем на три месяца. А тут люди сами себя запирают на годы. Я сознаюсь: мы ненормальные. Мы даже, можно сказать, больные. Нормального человека держат дома привязанности. Ну, родные там или женщины. А вот те, кто бросает все, что любят, ради космоса… Он либо не человек, либо ненормальный человек. Тот, кто добровольно становится изгоем, не может считаться полноценным членом человечества.
– Ты слишком жестоко говоришь об этом, – мягко остановила меня Катя. – Не надо так. Вы не больные. Вы просто другие. Вы те, кому общество почти не нужно. Ты вон вообще самодостаточен. Я посмотрела в игротеке список прочитанных тобой книг за последние восемь лет – получается, что ты глотал по две-три книги в неделю. Я также посмотрела твои журналы исследователя. Ты начал казаться мне просто трудоголиком. Я себя даже неудобно почувствовала. Я же вижу, что я тебя отвлекаю, не даю заниматься своими делами.
– Да брось ты, Кать, – возмутился я. – Неправда.
– Не обманывай меня, – попросила она. Помолчала и добавила: – Я все прекрасно вижу. И еще я вижу, что ты влюбился в меня.
Я промолчал, смотря ей в глаза, что вроде и на меня смотрели, и вроде как мимо. Словно она о чем-то думала, говоря со мной.
– Алекс. Я хочу тебе сказать одну вещь. Только обещай, что выслушаешь.
У меня защемило где-то в груди в предчувствии чего-то очень плохого. Но я кивнул. А что прикажете делать? Сказать, что нет, я не буду слушать?
– Дело даже не в том, что на Ивери меня ждет друг. Это тут вообще ни при чем. Просто ты обо мне ничего не знаешь. И я боюсь, что я тебя погублю, если ты влюбишься окончательно и бесповоротно. А ты мне ничего плохого не сделал. Наоборот, я давно ни с кем так себя не чувствовала. Но, если ты влюбишься в меня, это будет плохо. Очень плохо.
Я хотел что-то возразить, но она мне не дала.
– Выслушай, Алекс, – попросила она мягко. – Пока не поздно, просто возьми себя в руки. Одерни себя. Я не пара тебе. Просто сексуальные приключения меня не прельщают. А серьезные отношения со мной тебя погубят. Ты хороший человек, и я не хочу твоей гибели.
– Ты о чем, Кать? – спросил я, переставая понимать и чувствуя, что краснею от таких разговоров с ней.
– Тебе не стоит даже знать этого. Это тоже смертельно опасная информация. Тебе надо просто мне верить. Верить тому, что я опасна для тебя. Даже то, что ты везешь меня на Иверь и об этом знают, уже ставит тебя под удар. Но так… у тебя есть хоть шанс. А полное знание тебе шансов не оставит. Потому я и попросила здесь приземлиться. Вовсе не потому, что я захотела посмотреть на эту планету. Мы за два месяца так сблизились, что дальше уже и мне сложно себя сдерживать, и ты далеко не монах… Я видела счета из портов разных планет с кодом «спецобслуживание». И эта близость не дает мне положить тебя под топор. Я думала, что смогу просто провести с тобой восемь месяцев и, спокойно десантировавшись на Ивери, забыть о тебе и твоей дальнейшей судьбе.
– Десантировавшись? – переспросил я в изумлении от этого слова, не вязавшегося никак с образом Кати.
– Ну, высадившись, – сказала Катя раздраженно и посмотрела пристально мне в глаза. – Не обращай внимания. Сейчас тебе надо будет меня отвезти в город. Там я останусь в гостинице. А ты улетай. Улетай быстрее… И не стоит лететь на Иверь.
Она протянула руку и положила ее мне на плечо. Даже сквозь ткань комбинезона я чувствовал ее пальчики, что сжались на моем плече. Она чуть толкнула меня от себя, совсем легонько, словно это был какой-то символический жест.
– И тебе обязательно надо показать, что ты улетаешь один, – сказала она, снова глядя мимо меня. Чуть погодя она добавила: – Только это тебя потом спасет. А я останусь. Подожду твоего отлета. Потом найму другого свободного пилота. Я видела, они в порту стоят. И уже он дотащит меня до Ивери.
Господи, как сжалось у меня сердце в те мгновения. Казалось, весь воздух вышел из легких, и они отказались набирать новый глоток. Я, с трудом сдерживаясь, сказал как можно мягче:
– Катюш, я не знаю, во что ты ввязалась. Но я не дурак. Я начинаю понимать. И твой друг, участвовавший в бунте и погибший. И твое отношение к полиции. И даже твоя насмешка над моей помощью политразведке. Мне кажется, что ты как-то относишься к мятежникам…
– Тс-с, – прижала она пальчик к маске и укоризненно покачала головой.
Меня это не остановило, и я продолжил:
– Но это для меня ничего не значит. Честно. Да, я сторонник Короны. Но скорее по классовой солидарности. Если так можно сказать обо мне, бродяге. И я противник мятежей. Я знаю, как Корона их гасит. Как топит их в крови. Гибнут тысячи невинных людей. Но я… ты…
Я замолчал, не зная, как продолжить. Потом сказал как есть:
– Я правда люблю тебя. Влюбился чуть ли не в первую неделю полета. И за два месяца чуть с ума не сошел. Я боялся и сказать тебе, и поступить подло по отношению к твоему избраннику. Пусть я его не знаю. Но он достойный человек, раз ты к нему летишь. Так я считал тогда. Сейчас я даже не уверен, что там тебя ждет твой жених. И вот сейчас, когда… ты просто гонишь меня от себя. Да не могу я лететь никуда, кроме Ивери! – воскликнул я и со злости бросил камень в пропасть. – А мог бы, то сделал бы совсем по-другому. Схватил бы тебя в охапку, как больную, которой нужна помощь, но которая от нее отказывается, и ушел бы в дальний поход. Пока все не утихнет. Потому что если вольные пилоты больны на голову, то мятежники – просто буйные сумасшедшие. Я увез бы тебя к себе домой. Спрятал там бы, пока все не успокоилось, и женился бы на тебе.
Я даже покраснел от последних слов… А Катя улыбнулась грустно. Я собрался с силами и продолжил:
– Но я обязан лететь к Ивери. Хочу я того или нет. Я пилот, и на моем корабле груз. А сотни людей на Земле ждут моего отчета об Ивери. О ее природе. О ее тайнах. И я сломаю и так свою не ахти какую карьеру вольного пилота, если не выполню хотя бы одно из этих двух заданий. Мне просто не будут верить. Это мой долг. Это моя работа. И если я все равно полечу туда… То зачем ты гонишь меня? От последствий пособничества мятежникам не спасет ни родословная, ни малое участие. Так зачем? Мне терять особо нечего. Зачем ты хочешь нанять кого-то другого? Да и не представляю, как я смогу дотянуть до Ивери с осознанием, что бросил тебя тут.
– У меня столько денег, – сказала, словно пытаясь меня успокоить, Катя, – что я могу эскадру свободных пилотов нанять.
Я разозлился на ее непонимание:
– Тогда переведи все, что ты мне должна за полет к Ивери, в фонд пострадавших от погромов и мятежей! – Я повернулся к ней спиной и добавил негромко: – А я тебя и так дотяну туда. Общество щедро платит помощникам. И высажу, если ты не передумаешь. Но я там буду почти полгода, поэтому считаю: если ты не одумаешься, то… друг на планете тебе будет не лишним.
Я слышал, как зашуршал ее комбинезон, но не встал, а так и продолжал зло рассматривать красноватую дымку горизонта. Катя опустилась сзади меня на колени и обняла за плечи. Глухо стукнули маски, когда я неуклюже повернулся к ней. Мы смотрели в глаза друг другу. Долго и без слов. Я знал, что моя жизнь рушится. А она, наверное, жалела, что втянула меня в эту историю.
