Максим Хорсун - Смерть пришельцам. Южный фронт
Атаман открыл ключом дверь в кабинет, вошел, не глядя, следует ли Степан за ним. Степка, само собой, препираться не стал.
Кабинет был маленьким. Письменный стол, застеленный зеленым сукном, керосиновая лампа, тройка стульев с высокими спинками, полка с гроссбухами и служащая непонятно для чего низенькая тумба. Вот и все убранство. Огромная икона Николая Чудотворца в оправе, отделанной потемневшим серебром, висела за спиной хозяина кабинета. В окно виднелся хозяйственный двор, через который как раз вели каменских лошадей. Электрические розетки на стенах за ненадобностью были забелены.
Атаман прошел на свое место, небрежно открыл нижний ящик стола, достал графин, наполненный красным вином, и пару пыльных рюмок.
– Это – кагор из старых запасов, настоящий – церковный, богоугодный, – сказал он, аккуратно разливая. – Для особых случаев. А вообще я почти не пью.
– Я тоже, – ответил, без энтузиазма глядя на предложенную рюмку, Степка.
– Сегодня как раз особый случай. – Атаман сел. – Бери рюмку, снимай «намордник», садись в том углу, от меня подальше. Говорят, что костянка в первые несколько дней почти не опасна. Споры с дыханием еще не выделяются, а если какая-то гадость прицепилась к одежде, так вне носителя она уже должна была помереть. Подводя итог, времени у нас мало, но поговорить успеем.
– А может, я не заразился, – пробурчал Степан, присаживаясь на дальний стул.
– Давай не будем разводить тут «может» или «не может», – поморщился атаман. – Мои люди и так рискнули общиной, доставив тебя сюда. Но они выполняли мое распоряжение. Я рассчитываю, что все наши старания окажутся не напрасными. Ну, – он поднял рюмку, – как говорил Николай Васильевич Гоголь, если русских останется только один хутор, то и тогда Россия возродится! – А потом одним махом, будто водку, выпил свое вино.
Степан понюхал кагор. Пахло приятно, конфетами. Не то что жуткое пойло, которое пришлось хлебать у Мырчихи. Но он остерегался пить спиртное. Ему казалось, что сейчас даже одна капля алкоголя способна отправить его в продолжительную отключку.
– Странная штука – жизнь, – проговорил атаман, откинувшись на спинку стула. – У меня сегодня родилась дочь, ты вчера потерял своих родных. Ты способен понять мою радость, но не разделишь ее. То же самое я могу сказать и насчет себя. Мне жаль, что твоей общины больше нет. Но я рад, что вы не объединились с нами, когда была такая возможность. Иначе пришлые уничтожили бы и нас.
– Мы бы никогда не объединились с вами, – сказал Степан, перед внутренним взором которого всплывали то отрубленные головы бандитов, нанизанные на арматуру, то безумные глаза святого Алексейки, то забрызганная кровью папаха и лошадиная ухмылка Кольки Лучко.
– Я знал твоего отца, – сказал неожиданно мягким голосом атаман. – Между прочим, в детстве мы были друзьями. Твой батя был плоть от плоти этой земли, в его жилах тек полноводный Дон. Тот же самый дух я ощущаю в тебе. Я бы хотел, чтоб ты присоединился к общине и стал нашим побратимом. Если бы не костянка…
– Со мной все в порядке, – сказал Степан, продолжая греть нетронутое вино в ладонях. На самом деле чувствовал он себя неважнецки, да только не от костянки было паскудно. Его как будто окружали замаскированные пришлые: на вид эти люди казались своими. Общие знакомые, общие воспоминания, общая земля… Но если копнуть глубже, оказывалось, что они чужаки. Пришлые, прибывшие из прошлого, подобно отголоскам эха, которые являются лишь ослабленным, а главное – искаженным отражением. Мечтаешь возродить Россию, атаман? А что ты о ней знаешь, живя за двойным забором на отшибе в чистом поле? Между прочим, Ленин, сочинениями которого вы заправляете печку, говаривал, мол, колчаки и деникины несут на своих штыках власть, которая хуже царской. Это утверждение справедливо и в отношении Старого Режима: бледного и неточного эха былой империи.
А может, это он – замаскированный пришлый. Сохранивший верность несуществующей стране. Мысленно обращающийся к давно сгинувшему отцу. Такой же чокнутый, как дед Бурячок или святой Алексейка. Да, «шифрейник» и «сво-о-лочь». И вот тогда на душе становилось совсем тяжко.
– Что сказал тебе умирающий офицер? – спросил атаман.
– А? – Степан прервал нагоняющие дремоту размышления.
– Думаешь, я не в курсе? – усмехнулся атаман. – О покойнике, покрытом спорами, пластуны доложили еще вчера. А дальше что? Дальше был налет на твою общину. Единственный выживший первым делом заявил, что он, возможно, заразился костянкой. Какой можно сделать вывод?
Степан пожал плечами. Он поставил рюмку с теплым, почти горячим вином на тумбочку.
– Уцелевший каменский парнишка разговаривал с умирающим офицером. И тот сообщил ему нечто, из-за чего всполошились пришлые. Нечто, надо полагать, важное. Как же нам повезло, – он снова усмехнулся, – что ты сейчас здесь – в целости и относительной сохранности. Теперь ты можешь рассказать все мне… – Атаман замолчал, доброжелательно глядя на Степана.
– Рассказать – что? – спросил тот, когда пауза затянулась.
– Что сказал тебе умирающий? – Атаман наклонился вперед. – Ты ведь не станешь отрицать, что именно из-за тебя начался этот сыр-бор.
Степан шумно выдохнул.
– Не стану, – сказал он, а затем, чуть подумав, соврал: – Но красноармеец ничего мне не сказал. Он умирал…
– Ложь! – Атаман, не прекращая улыбаться, хлопнул ладонью по столу. – Ты сам поведал мужикам из своей общины о каких-то цифрах. Не валяй дурочку, земляк! Что за цифры?
– Откуда?.. – простонал Степка. Впрочем, понятно – откуда. Не только у пришлых имелись соглядатаи в Каменской общине.
– Что за цифры, Степа? – Атаман снова наполнил свою рюмку, снова выпил. – Я, как видишь, отношусь к тебе по-дружески, доверительно. Тут могут быть, так сказать, небольшие идеологические разногласия… и я не виню тебя – со школьной скамьи тебе промывали мозги. Но сейчас у нас общий враг – это пришлые. Если у тебя есть что-то, что поможет взять их за задницу, то ты должен об этом рассказать.
Степан сидел, ссутулившись и обхватив себя руками. Кто в детстве не фантазировал, будто попал в плен к «белякам» или к фашистам и будто нужно сберечь военную тайну, невзирая на пытки? Знать бы, какой смысл скрывают роковые числа… Стоит ли этот секрет всего, что довелось и еще доведется пережить? Степан не знал. Более того, он не был уверен, что сможет сейчас назвать код. Цифры вертелись в голове, перепрыгивали с места на место, забывались и вспоминались вновь, внутренний взор Степки был застлан туманом.
– Я не знаю, что означают эти числа, атаман, – проговорил Степка, глядя мимо своего собеседника в окно.
– Это не беда, – тут же отозвался Ермаков. – Мы покумекаем вместе, авось что-нибудь придумаем.
– И Красной армии давно уже нет…
– Если выжили мы, значит, и дальше – не безлюдная пустыня. Числа, земляк!
– Я не могу назвать их, – сказал тогда обреченным голосом Степан.
Атаман поджал губы. Посмотрел на юношу оценивающим взглядом.
– А кому можешь назвать? – спросил он с нажимом. – «Светлому пути»? Председателю Трофимову? Ты бы скорее доверился этим людям, да?
Степан опустил взгляд. Атаман был прав. Бывшему председателю колхоза он бы, пожалуй, все рассказал. Он ведь давно собирался уйти в «Светлый путь». И не потому, что знал Трофимова и доверял ему – он его совсем не знал, – а поскольку считал, что так будет правильно. Председатель Трофимов в его понимании оставался законным представителем власти, а атаман… был врагом всего советского народа. И, что хуже, атаман – опытный производственник, организатор и боец – свернул с пути в самый тяжелый для страны момент, когда его способности пригодились бы СССР как никогда. Но он не пожелал противостоять пришлым и, как последний предатель, вел раскольническую деятельность, воскрешая из мертвых призраков прошлого.
– Ты должен понимать, что мы не отпустим тебя с такой информацией, – опечаленно проговорил атаман. – Одумайся, Степа. Кто его знает, как эти числа способны повлиять на расстановку сил… Мы не можем допустить усиления тех, кто считает себя наследниками СССР. Мои люди имеют право на жизнь! – произнес он убежденно, а затем, поколебавшись, но все же отбросив сомнения, выдвинул верхний ящик стола, достал потертую деревянную шкатулку и открыл ее. Внутри лежали награды. Атаман показал их Степану: медали «За боевые заслуги», «За отвагу», «За оборону Кавказа», «За победу над Германией в Великой Отечественной войне» и орден Славы второй степени.
– Почти триста казаков в ту войну получили звезды Героев Советского Союза, – проговорил он, – а что Страна Советов и Партия пожаловали им в благодарность? Преследования, ссылки, лесоповалы, вечную мерзлоту и голод? Наша станица – как первый зеленый росток на пепелище, первый шаг к возрождению казацкого края, и я готов защищать его любыми средствами.
