Олег Верещагин - Горны Империи
– Я тоже. – Славка оседлал стул, выдвинул из-под стола длинный ящичек с радужными кругляшами в пакетах. – Вот, мне это очень нравится.
Он ловко достал из одного пакета диск, положил в «вертушку». И Денис дернулся, изумленно приоткрыв рот, когда услышал:
Никаких на небе звезд нет…
Но ничего не сказал, дослушал песню молча. Славка тоже молчал – сидел, широко расставив ноги, руки – одна на другой на спинке стула, подбородок – на руках. И только когда песня закончилась, а Славка словно бы нехотя ткнул пальцем кнопку паузы, Денис нерешительно сказал:
– Но это… это же из кино?
– А, ты тоже смотрел? – Славка поглядел в окно. – Да, из кино… Но это не для кино написано, это песня тех времен. Певца звали Виктор Третьяков. Вот еще, послушай… – И спохватился: – Хочешь?
– Конечно! – тихо завопил Денис.
Славка улыбнулся и снова ткнул кнопку.
Что кричишь, юродивый?Помолчи, братушка…Нету больше родины —Померла, матушка!Храбростью прославившись,Верою и родом…Да, померла, не справившисьС собственным народом.
Где теперь виновные?Да мы же все смертные:Господа верховныеИ разные бедные…Эх, победили вроде быИ царя, и Бога…Оглянись, юродивый!Эх, дальняя дорога!..
Мимо красных, как кровь, знамен.Мимо стройных рядов, колонн.Мимо лжеоснов, снов и звонких слов,Мимо фальши,Мимо сборников всей речей,Мимо тридцать седьмых ночей,Кровь рекой течет, плоть мою несетДальше, дальше.Мимо зон и тройных постов,Мимо храмов, что без крестов,Вдоль дворцов царей и секретарей,Мимо воли,Мимо дач аппаратных шлюх,Мимо нищих, больных старух,Мимо цинковых гробов и детей-рабовВ поле…
Отчаянная была песня и страшная. Денис примолк, даже не двигался. И только краем сознания отмечал, что и Славка как-то нахохлился на стуле и спрятал глаза. А певец кричал…
Ах, Русь! Неужто это ты?А где же твой победный клич?И лишь на фоне нищетыРыдает бронзовый Ильич.А сколько, блеклых от дождей,Повсюду гипсовых вождей…И значит – в омутах речейРыдают тыщи ильичей!
Но толькоДальше река течет.Кто не с нами был —Тот не в счет.Ведь были разными —Но в речке красными стали флаги!И плыву я, такой, как есть,Мимо лозунгов «Ум и честь!»,Мимо счастья всех людейИ других идейНа бумаге…
И так, проплыв по крови до моря,Я узнал совершенно точно,Что это Сталин принес нам горе,А теория – непорочна!Я снова слышу: «Ум и честь!»!Не зря же создан генофонд!Ты дай убогому поесть —И он опять пойдет на фронт!
Но я кричу не для того,Чтоб встать на модный пьедестал.Я сам от этого всегоСмертельно, в общем-то, устал.Устал смеяться и рыдать(А на семь бед – один ответ!)……Мне просто больно наблюдать,Как нас дурачат столько лет.
Песня В. Третьякова
Славка протянул руку и выключил проигрыватель. И сказал, не поднимая глаз:
– Когда я в первый раз ее слышал, я подумал: сколько же хороших людей тогда погибло. Нет, я знаю, я тогда уже знал, что… что, в общем, по-другому было нельзя. Но это я умом понимаю, а так… Миллионы хороших людей погибли. По-настоящему хороших…
– В Парголово… – Денис помедлил и пояснил: – Это такое место недалеко от Петрограда… сейчас там лунадром недалеко… Вот. В Парголово наши старшеклассники – я тогда был во втором классе – нашли подвал. Такой большой, там цех какой-то был. И больше семисот детских скелетов. В общем, ребята наши доискались. Там детский дом погиб. Когда зима началась. Они из города выбирались, а власти уже никакой не было, и вообще никому ни до чего… Они там просто замерзли, наверное. Устали идти, оголодали и замерзли… Я только фотографии видел, но мне потом долго-долго сон снился. Что я там… – Денис помолчал. Славка молчал тоже, и Денис продолжал тихо: – И даже не страшно, а просто уныло так. Снег падает, падает снаружи, а мы лежим и смотрим. И ждем, чтобы все кончилось. Не снег перестал, а чтобы… чтобы умереть поскорее. А впереди – ничего-ничего-ничего… Никаких звезд.
– Это не просто сон, – сказал Славка. – Это генетическая память.
– Может быть… Я не об этом. Страшно, что впереди ничего нет, понимаешь? Не что смерть, а что вообще все кончается. А ведь тогда только так и казалось… Большинству, наверное. И ты даже не понимаешь, за что тебя убивают. А эти ребята… они же, наверное, не понимали… И другие…
– И какое мужество нужно было иметь, чтобы не поверить в смерть и начать бороться… – кивнул Славка. – Но ведь не у всех этого мужества хватало. Да, я и про это думал. Я даже иногда не понимал, как мы вообще выкарабкались. Ведь не должны были. Точку невозврата прошли. Это…
– Я знаю, мы учили. Только людей наукой не померяешь.
– Да, это верно… Один детей подбирал и делал из них боевой отряд, чтобы у них и у России было будущее. А другой тоже подбирал – и на бойню. А потом мясо засаливал, чтобы холода пересидеть.
– Бррр… – Денис без наигрыша передернулся. – Не надо, а? Про это я даже думать не могу.
– Было и такое, сплошь и рядом…
– Да знаю, что было. Просто не хочу.
– «Витязи» таким сразу живот распарывали и внутренности солью засыпали…
– Слав, ну не надо!
– Ладно, – Славка кивнул. – Пошли на кухню все это отнесем, и я тебе покажу моего конька-горбунка.
* * *Честно говоря, Денис и правда ожидал почему-то увидеть коней. Но на улице Славка тут же свернул в дверцу гаража – сбоку от крыльца – и мальчишки оказались возле мотоцикла.
Денис изумился. Мотоцикл был огромен, черен и сверкал хромом, тугой кожей и зеркальцами. Перед украшал металлический флажок с гербом Муромцевых. Сзади крепился тоже металлический имперский флаг.
– Это что? – Денис удивленно обошел вокруг рогатого чудовища.
Славка гордо хлопнул по обтянутому кожей сиденью:
– Мой «Харлей». Раритет, даже бензиновый. На все Семиречье таких два – у меня и у… у еще одного человека.
– Твой друг? – уточнил Денис, с уважением трогая бензобак с надписью «УМРИ ПОД МОИМ КОЛЕСОМ!!!».
Славка дернул бровями:
– Он ничей друг. Просто интересный парень. Ну что, вот на этом и поедем, ты не против?
– Да конечно нет! – Денис в жизни не ездил на бензиновых аппаратах. – Поехали сейчас?
– Сейчас и… нет, сейчас мы точно не поедем. – Славка быстро шагнул к выходу. – Ой… смотри, это же…
Денис встал рядом с Муромцевым-младшим:
– Что там… – и тоже не договорил.
По аллее ехали четыре машины – приземистый броневик и трое «Жигулей» с флажками республики. Машины заворачивали одна за другой на кольцевую дорожку и останавливались; из них выбирались люди в форме.
– Это кто? – Денис забеспокоился.
Славка одернул шорты:
– Это президент, Денис. Идем встречать. Опять он не предупредил…
– П-кхр-езидент?! – подавился воздухом Денис.
И тоже одернул шорты, прежде чем сделать первый шаг…
Скорее всего, президент Семиречья и в лучшие годы красотой не отличался. Чудовищно широкоплечий, кривоногий, грудь бочкой, с длиннющими узловатыми руками и ладонями шириной с две Денисовых, он еще и заработал когда-то шрам через все лицо – чудом уцелевший глаз уехал выше другого, синего и веселого, надо лбом огромное красное пятно обозначало место, где снесло скальп, часть подбородка была стесана… Денис даже не смог заставить себя отвести взгляд, так и смотрел, пока Бахурев, отмахиваясь от свиты, как от мух, тяжелой быстрой походкой взлетал на крыльцо. Костюм сидел на президенте и бывшем казачьем полковнике нелепей нелепого, видно, подогнать его было просто невозможно.
Президент остановился перед мальчишками, которые отдали синхронный салют.
– Третьякова сынок? – Денис кивнул, силясь отвести взгляд. – Ну, чего смотришь? Красивый я? – Бахурев вдруг подмигнул Денису одним глазом, другим, и мальчишка растерянно сказал:
– Я… н-не смотрю… Здравствуйте… товарищ президент.
– Смотришь, смотришь! – Бахурев захохотал, широко открывая зубастый рот – зубы у него были белые и острые, даже жутковато. – Все смотрят! Ну а мне да и лучше – не забудут, какой на лицо президент-то, а то знаешь как бывает – ты свинья, я свинья, у тя рожа не твоя… Это меня, – он провел по лицу, – один уйгурский кутак, батыр недоделанный, на герце аж двадцать лет назад так – мне тогда лет было сколько вот… да не, на пару годков твоего постарше, точно, сразу после первой моей бабы, чуть не на другой день… А герць – это поединок, грамотно говоря… Уж тот кутак нас и так! И сяк! И наперекосяк! Орыс, орыс, бла-бла-бла… А здоровый, морда – как жопа у слона… Ну, я и подался вперед, кричу – а вот я сейчас тебя натяну по помидорки, иду, штаны сымай, готовься… – станишники и остановить не успели… Съехались, кэ-э-эк он меня… Ах ты ж, думаю, пропала моя юная красота! Ну, падать-то с коня я не стал, да й-иххх… как пизданул батыра напересек шеи… – Бахурев кашлянул. – Рано тебе такое слушать. Слова такие, в смысле. А уйгура я свалил, башка все каталась, глазами луп-луп, где ж остальное на х… куда делось, я хотел сказать! – повысил он голос, оглядываясь на свиту. Обнял Дениса за плечи своей лапищей и прошептал, буквально таща сбоку от себя вверх по ступенькам крыльца: – Батя твой где? Давай, веди! Веди, веди, чего ждешь… Муромцев, а ты где прячешься?! – заорал он так, что зазвенела люстра. – Славян, твой-то где?!
