Голод Рехи - Мария Токарева
«Как бы я хотел сейчас вернуться к вам!» – подумал Рехи, но вновь решительно схватился за линии, уничтожая остатки своего тела. Оно превратилось в полупрозрачный фантом, призрак пустоши.
Он – настоящая воля пустыни, ее хранитель и ее верный Страж. Пустыня тоже однажды может расцвести. Убрать бы то, что отравляло ее, превращая в обитель бесконечных мучений, вырезать и вылечить то, что натворили в своей долгой войне два обезумевших Стража. Их вело равнодушие, они мерили жизни миллионами и миллиардами. А Рехи ныне видел каждого в отдельности: вот Лойэ с Наттом, вот Ларт и Санара, вот Инде. А вот двое детей, которые случайно встретились ему в день возвращения – человеческая девочка и эльфийский мальчик. Они, как оправдание их изъязвленного мира, весело играли вместе. И не существовало больше меж ними вражды.
«Эльфы оживут! Обязательно! Мы вернем все! Все линии станут белыми!» – обещал миру Рехи и вновь привлекал к себе сияющие хлысты, которые пронзали его и впивались в кожу. Кожу ли? Остался ли он еще? Стрела летела, лук растворился. Он устремлялся в сотни уголков мира.
– Вот и Великий Разлом, – провозгласил Сумеречный Эльф.
– Как ты и говорил, за Цитаделью, – кивнул Рехи. Под ними распростерлась пропасть. Такой огромной он еще не встречал, в ее недрах текла лава, потоки огня долетали до самой поверхности. Но Рехи больше не опасался, белые линии жгли куда сильнее, когда он стягивал края пропасти вместе с Сумеречным. А потом она исчезла и покрылась песком, разгладилась исчезнувшим шрамом.
– Вот и все, – сосредоточенно кивнул Рехи.
– Остались вулканы.
– Хорошо! Мы все исправим! Все починим! Ради Натта, ради мира! – твердил упрямо Рехи.
И он полетел вместе с Сумеречным и Митрием по всему миру так же, как когда-то носились в поединке Двенадцатый и падший жрец. Но после них оставались лишь разрушения, а новые вестники умаляли боль земли, врачевали ее гниющие раны. И пустошь благодарила их, затихая и успокаиваясь. Все виделось, как во сне, но ощущалось более чем реальным. Рехи терзался от боли, когда сгорало тело, но вскоре и мучения прекратились, больше белые линии не жгли пальцы, не выворачивали душу. Теперь он свободно договаривался с ними, не повелевал, но просил исправить, починить и вылечить.
– Где я? Почему я вижу только линии? Где весь мир? – спросил Рехи, зависнув в белом мареве, пронизанном сотнями тонких контуров. Радость в нем смешивалась с новым горем, хотелось оплакать самого себя, но и слез не осталось, как и самого тела. Не существовало больше пустынного эльфа.
– Теперь это твой мир, – провозгласил Митрий. – Это наш мир. Так мы все видим.
Рехи вспомнил Натта и Лойэ, их простую радость, неяркую земную жизнь. Ради такой он отказался бы от вечного сиянья.
– Смогу ли я вернуться? – спросил он.
– Возможно, когда-нибудь. Ты теперь – Страж Мира. Наверное, первый, кто научился использовать свою силу по-настоящему, – торжественно кивнул Митрий. – А, может быть, Хранитель Мира, сам нашедший в своем сердце великую силу, вне нашего эксперимента семарглов.
– Страж… Хранитель… Сила помогла – это главное, – согласился Рехи. – Звучит красиво, но я хочу вернуться.
– Путь еще не закончен.
И вновь они летели, сшивая разорванную ткань мирозданья, находя те раны, которые оставил Двенадцатый. Рехи отчетливо помнил, откуда лился огонь, он указывал путь.
– Можно ли вернуть к жизни эльфов? – спрашивал он.
– Предлагаю вернуть природу эльфов и людей к исходной точке в начале Падения. Позволить эльфам насыщаться кровью ящеров, а людей отучить от человечины. Через три поколения можно обрушить истинный гнев на тех, кто отступает от правил, и сохранить тех, кто принял их. Только так этот мир вновь возродится, – решительно выступил Митрий, и Рехи едва не упал с высоты небосвода от такой наглости.
– Опять делить мир на избранных и проклятых? – рассмеялся Сумеречный Эльф. – Нет-нет, я не подчиняюсь таким правилам. Я хотел бы еще вспомнить о раскаявшихся и прощенных.
– Что же ты предлагаешь?
– После гибели Двенадцатого настала неопределенность в линиях, для этого мира они вновь подвижны. Думаю, мы можем вмешаться. Что-нибудь придумаем. Рехи…
– Да?
– Пойдешь со мной?
Рехи храбрился, рассматривая линии вокруг, новый непознанный мир. Он не ведал, как выбраться из этого созерцания и был уверен, что его больше не увидят обычные люди.
– Пойду, только… еда-то будет? – усмехнулся он.
– Будет. Но уже не кровь, – ответил Сумеречный. Такой же собрат по линиям. И вроде бы живой. Они все – живые.
– Ну ладно, там разберемся. Пошли.
Рехи по-прежнему испытывал голод. Он не слишком понял, как достиг управления линиями. Великой скорбью или великим прощением. Только голод оставался неизменным чувством. Но уже другой – великий голод души. И одна ее часть просила исполнить до конца свой долг перед измученным миром, а другая умоляла поскорее вернуться домой, чтобы защищать самых близких.
Сердце разрывалось и стенало: «Я хочу вернуться к Лойэ и Натту, в деревню, и к Ларту, и к Санаре, и к Инде». Казалось, они встали перед ним в ряд и тоже безмолвно молили:
– Вернись, Рехи. Вернись!
Он слышал голоса их душ и обещал себе, мирозданию, заклинал песок и камни под ногами, шептал серебристым линиям мира: он вернется, обязательно вернется.
Эпилог
Прошло пять лет. Пять долгих лет, в течение которых изменилось все: эльфы перестали пить кровь, их глаза постепенно привыкали к свету. Они по-настоящему ожили, стали прежними, как триста лет назад. В деревню стекалось все больше разных жителей, среди которых не было деления на людей, эльфов или полукровок. Никто не пытался друг друга пожрать, как будто мучивший всех страшный голод наконец-то прошел. Они научились жить рядом друг с другом, словно что-то исправилось, хотя никто не понимал – что именно. Знал лишь один странник, любовавшийся пейзажем с холма.
Пустошь цвела после свежего дождя. Больше не извергались бесчисленные вулканы, материк не разваливался надвое. И непостижимым образом начали появляться разнообразные животные, которых неплохо удавалось приручить. Все как будто вспомнили, кем были их предки, а земля вновь неуверенно училась плодоносить, когда ее вспахивали примитивным плугом.
Облака пепла постепенно рассеивались, все чаще сквозь красные сумерки пробивалось солнце. Такое незнакомое и чужое в прошлом, теперь оно казалось всем невероятно прекрасным.
Мир выглядел, словно больной, которого все считали обреченным, а он пошел на поправку – пусть пока бледный и невзрачный, все еще ужасно слабый, но постепенно оживающий.
И этот мир рассматривал одинокий путник, который шел по неторопливо зеленеющим пустошам.
