Константин Калбазов - Феникс

— Хорошо погуляли? — А вот Градимир доволен. Такое впечатление, что после того, как он увидел живого Добролюба, ему уже ничто не испортит настроения.

— Неплохо получилось. Мне так думается, что более трети полка мы либо поранили, либо на тот свет спровадили.

— И все это честным оружием? — Боян буквально сочился желчью. Нет, ну что ты будешь делать!

— Дак ить мы в атаку не хаживали. Там гранатку кинем, там стрельнем, там волчью яму устроим. Опять же чуть ли не половину ихнего пороха извели. Тайно пробрались в их лагерь и подорвали, но тут тоже все честь по чести, военной хитростью это деяние называется.

— Ты кто такой, чтобы о чести рассуждать?! — Вяткин-младший даже вскочил на ноги, вперив гневный взгляд в Добролюба. Да сколько можно?! Достал!

— Я тот, кто за обиду виру кровью берет, боярич. Уже брал и, если случится, снова возьму.

— Добролюб… — Ну вот, опять воевода вынужден встрять между этими двоими. Не следовало принимать доклад в присутствии Бояна, но не гнать же его в самом деле, тот уж здесь был, когда десятник заявился.

— Уж не угрожаешь ли ты мне? — вскинулся зять Градимира.

— И в мыслях не было, — тут же открестился десятник, чем удивил воеводу.

Вначале это был тот Добролюб, которого он знал. Сказал обидное слово — получи ответ, восхотел большего — получишь и больше. А тут… Что это? По всему выходит, он как бы уступает Бояну, на попятную идет и чуть ли не жалеет о резкости, что позволил себе. Чудны дела твои, Боже.

— А как же понять твои слова? — Никак не хочет униматься этот молокосос!

— Ты у гульдов поспрошай, боярич. Они тебе все доподлинно разъяснят, — устало вздохнув, проговорил десятник.

— Добролюб! Много на себя берешь.

— Опять казнить станешь, воевода? — Вот ведь. Уж во второй раз за последнее время он, кроме свирепости, что-то еще иное видит в лице этого зверя в человеческом обличье. Неужто не показалось и в страшном оскале видится горестная улыбка? — А давай. Чего уж. Подумаешь, висельник, что верой и правдой долг свой выполняет. Родня, она завсегда ближе будет. Вот заместитель твой тут про честь рассуждает, а по чести ли то, что он тут творит? Чего на меня глядишь? — кивнул десятник Бояну. — Нешто не вижу, что обозлить меня хочешь да под суд подвести?

— Да ты… Ты…

— Боян, охолонись, — вздохнув, остановил Градимир зятя. Тот, не находя слов, уже схватился за сабельку. — Что по гульдам? Правда то, что сказывал тут? — Это уже к Добролюбу.

— Все как есть правда, воевода, — отвернувшись и вперив взгляд в стену, устало ответил Виктор. — Если сегодня в чистое поле стрельцы обережненские выйдут, то ворога одолеют. Хотя бы потому, что огненных припасов ему недостанет для серьезного боя.

— Иди пока. Отдыхай.

Как только дверь за десятником закрылась, Градимир тут же бросил гневный взгляд на Бояна:

— Скажи, зятек, а коли Смеяну и Ратибора ворог пожег бы, что бы ты стал делать? Лить слезы и утирать сопли? Сомневаюсь. Потому как я в тебе мужа вижу. Так чего же ты набросился на того, кто поступает так же, как, случись, поступил бы ты?

— Он смерд и…

— Он воин, — резко перебил его тесть. — И многие в том уже успели убедиться. И в десятке у него настоящие воины, которые за пояс заткнут и наших стрельцов, и посадских. Не понимаешь. Ладно. Вот нас тут более двух тысяч, но не мы, а они, эти разбойничьи рожи, чуть ли не полк извели. Не тот воин, кто обличьем пригож и свои чистые помыслы напоказ выставляет, а тот, кто делом доказывает свое право носить такое звание. Даже если они в будущем палец о палец не ударят, неважно — им уже доказывать ничего не нужно. Вот только не будет этого, потому как и дальше впереди остальных будут. Я тебя уж не раз спрашивал, но на этот раз не выпущу из горницы, пока ответа не получу. Чем тебе насолил Добролюб?

— А отчего ты так его жалуешь? — с вызовом ответил Боян вопросом на вопрос.

— Стало быть, начинать нужно с меня. Будь по-твоему. Трижды я тому скомороху жизнью обязан, но ни разу он меня тем не попрекнул и не напомнил об услуге своей. В третий раз спас он не только меня, но и крепость от решительного приступа. Больше тысячи человек тогда в должниках у него оказались, а ему за это только подворье и восстановили. Ни почестей, ни наград. Вместо этого я лично его за глотку ухватил и определил на службу государеву, силком определил, но служит он не за страх, а за совесть.

— А что же ты дите, которое якобы его дочь, не отдал ему? Не для того ли, чтобы покрепче его привязать? Чтобы у него и мысли не было сбежать?

— Это не «якобы его дочь», а самая всамделишная. А не отдал я ему ее, чтобы заставить извернуться да самого себя превзойти. Но Отцом Небесным клянусь: зайди речь о моей личной пользе, и думки такой не было бы, но тут дело государственное. Вот и выходит, если кого и нужно в бесчестии попрекать, так это меня, а не его.

— Ты это… Батюшка, ты себя-то не кори. Чай, дочке его заботу материнскую дали, какое уж тут бесчестие. Опять же лекарка сказывала, что дитю грудное молоко хотя бы по первости надобно, слаба она, — встревожился Боян, уж больно виноватый вид у тестя получился.

— Этим можно себя успокоить, но правда в том, что за добро я недобрым отдариваюсь, хотя и не ради своей выгоды. — Воевода вновь бросил внимательный и требовательный взгляд на Бояна. — Я на твой вопрос ответил. Теперь жду твоего слова. Ведь нет в тебе спеси, и людей ты всегда ценил по заслугам, за что и люб мне. Так с чего?

— Я это…

— Чего жмешься, как баба? Я ить слову своему хозяин. Сидьмя тут сидеть будешь, пока ответ не дашь. Случись на ворога выйти, так караул у двери поставлю, сам управляться буду.

— Не надо караула, — вздохнул Боян. — Не знаю, как и начать. По первости мне просто пришлось не по нраву то, что ворога они били, про честь не вспоминая, да приказы только твои исполняли, а ведь я не пустое место, я заместитель твой.

— Да как ты не поймешь! Не простые то люди. Ты хоть раз видел, чтобы я им отдавал приказы? Они на службе не из страха за себя, а потому если подадутся в лес, поди потом сыщи их. А коли на большую дорогу выйдут, так и вовсе беда выйдет, больно ловкие. За Добролюбом они пошли и лишь его воле подвластны, потому как никому иному не верят.

— Я уж понял. Обида, конечно, была, но с тем я почти смирился. А вот на свадьбе… Когда он скоморошил на потеху гостям…

— А там-то чего стряслось такого, за чем бы я не усмотрел? Развлекал гостей. Старался от души. Да он тогда словно помолодел и про все свои несчастья позабыл. При чем тут свадьба?

— Смеяна…

— Что Смеяна? Да сказывай, не клещами же из тебя слова тянуть.