Тайная дипломатия (СИ) - Шалашов Евгений Васильевич

– Неважно, – махнул я рукой. – Учить личный состав тоже кто-то обязан, у каждого из нас свой фронт. Так вот, опять-таки, должны знать, что делать, если батальон отступает.

– Так точно, – по-военному отрапортовал бывший гимназист, и в этот момент я уже стал лучше к нему относиться. – Выводить личный состав, выносить раненых, сохранять оружие и материальные ценности.

Я прикинул, что по возрасту парень старше меня не больше, чем на год, значит еще имеет романтические иллюзии.

– Отлично, товарищ Ордынцев, – похвалил я дипломата, а потом перешел на более дружеский тон. – В общем так, Юрий, только тебе по секрету скажу: против нас затевается какая-то провокация. Скорее всего, от нас ждут, что мы обратимся к французским рабочим, это даст повод уничтожить и нас, и тех сознательных пролетариев, с которыми мы свяжемся.

– Понятно, – раздумчиво протянул Ордынцев. – Значит, если Андрюхе по башке дали, то специально, чтобы мы себя проявили?

– Именно так, дорогой товарищ, – вздохнул я. – И наша задача сохранять выдержку и спокойствие, не поддаваться на провокацию. Сейчас мы, как на передовой, только нужно немного отступить, но, в тоже время, наша задача: не бросать раненых. Верно, товарищ батальонный командир?

– Верно, товарищ Кустов. Что я должен делать?

От услышанного у Ордынцева загорелись глаза. Нет, в ИНО ВЧК такого брать нельзя. У него не только сердце горячее, но и голова, а это чревато.

– Ваша задача прийти в госпиталь, узнать, в каком состоянии наш товарищ. Выяснить, разрешается ли там находиться посторонним, если нет, то придумайте, как вам остаться поближе к Скородумову. Фойе, коридор, где-то можно приткнуться, заночевать. Что станете говорить врачам или персоналу – сами придумаете. Как только он очнется, врачи сообщат полиции. А он скажет, что шел по коридору…

Как я ненавижу моменты, когда в голову лезут услышанные в старых фильмах цитаты, превратившиеся из крылатых выражений в навязчивые штампы. Понимаю, что в тысяча девятьсот двадцатом году о них еще никому не известно, но все равно противно. Значит, и проговаривать не станем.

– Нет, не нужно. Пусть ничего не говорит. Вы должны передать Андрею, чтобы он отказался отвечать на вопросы дознавателей. Неважно, несчастный ли это случай, покушение ли, но в контакт с полицией он не должен вступать. Это приказ.

– Но почему не вступать? – вскинулся Юрий.

– Юра, а ты сам подумай… – многозначительно произнес я, опять переходя на панибратский тон.

Да, если не знаешь, что ответить, дай возможность товарищу самому подумать. Как правило, это срабатывает. И точно.

– К Андрюхе придут не полицейские из сыскной, то есть, уголовки по-нашему, а из политической, вроде «охранки» или вас? Ой, простите, товарищ Кустов.

Вот ведь, поросенок, решил сравнить нас с Охранным отделением. Да вся «охранка» вместе с жандармерией против нас – тьфу.

– Прощаю, но в первый и последний раз, – холодно отозвался я. – Еще какие идеи?

– Его показания могут использовать против нас? Если ударился, то сам виноват, можно в газетах репортаж тиснуть – мол, советский дипломат был пьян или еще что-то? А если он скажет, что ударили или толкнули, то обвинят во лжи?

– Вот видишь, товарищ Ордынцев, ты все правильно понимаешь, – похлопал я парня по плечу. – Будешь персональным охранником для Андрея, сиделкой. В общем, ты все понял. Как только врачи разрешат, нужно его перевести сюда, тут безопаснее.

– Разрешите выполнять?

– Да, вот еще… – Я полез в карман и с некоторой грустью вытащил двадцать франков. Не потому, что жалко денег (хотя и это тоже), а потому, что у меня остаются только пятисотки, а разменивать крупные купюры сложно. – Купишь Андрею яблок, можно какого-нибудь сока. Вино не покупай, даже слабое.

– Да мы с ребятами скинемся.

Ордынцев попытался отпихнуть купюры, но не очень настойчиво.

– Бери-бери, – запихнул я деньги в карман парню. – Тебе у Скородумова неделю дежурить, а то и две, потом за такси платить. И у Чичерина суточные вперед возьмешь, скажешь, я попросил.

– Неделю? А то и две? И все один? А спать-то когда?

– Если слишком устанешь, то ребят попроси, подменят. Но это тебе ответственное поручение от ВЧК. А злоумышленников мы накажем по всей строгости.

Вот теперь можно с чистой совестью отправляться в отель «Виолетта», чтобы рассчитаться с исполнителями.

– О, явился, не запылился, – поприветствовал меня швейцар и немедленно протянул руку.

Вложив в напоминающую лопату ладонь три купюры, я поинтересовался:

– И как тебе это удалось? У тебя что, кулак каменный, или ты его со ступеньки столкнул?

Дорофей Данилович хохотнул, осмотрел купюры – не фальшивые ли, спрятал в карман.

– Ты, Севка, подкинул бы еще сотенку, персонально для Магды.

– А что, ты с ней делиться не собираешься? – удивился я.

– Да ты меня за кого держишь? – обиделся старый циркач. – У меня все по-честному, всем по тысяче. Жак, конечно, тысячу не заработал, но без него ничего бы не получилось, а Магда молодец, постаралась, прованского не пожалела.

– Чего не пожалела? – не понял я.

– Масла прованского, – пояснил отставной циркач. – Магда вчера масло разлила.

Ну вот не ешкин ли кот, а? Да, ешкин, да еще и какой. Нажористый и нахальный. Только начнешь говорить, что не любишь штампы, так они сами к тебе и лезут, словно песни Владимира Семеновича в книги про «попаданцев». И читатель не поверит, что это не я придумал, а так обстоятельства сложились. Еще ладно, что по отелю трамвай не ходит.

– Магда девка хорошая, старательная. У нее муж на фронте погиб, ребенок маленький у родителей в какой-то деревне. Она все деньги, что зарабатывает, в деревню шлет. А много ли здесь заработаешь? Франков пятьсот. Побольше, чем у меня, но все равно, кошкины слезы. А куда нынче пойдешь? Война закончилась, работы нет, и пятистам франкам рада. Ей бы передком поработать, так раза в три, а то и в четыре больше бы вышло. Ей даже моя Ивонна предлагала клиентов поставлять – девчонка деревенская, чистая, таких любят, но Магда честная, за деньги в постель не ляжет. Мы вчера с Жаком целый час головы ломали, как лучше сделать? По башке дать или с лестницы скинуть – опасно. Убьется, а нам потом отвечать. Я даже пожалел, что задаток взял. А Магда все сразу придумала. Она масло аж в трех местах разлила. Если одно пройдет, то другие не минует. Поломалась слегка, но согласилась. Для нее тысяча франков деньги большие. Так что подкинь девке сотню.

– Подкину, – рассеянно кивнул я, раздумывая, везде ли в парижских гостиницах служат такие монстры? За тысячу франков на рыло – это сколько, на деньги двадцать первого века? Пять тысяч евро? Спустят постояльца с лестницы и не поморщатся. Мне-то положим, хорошо, что на таких нарвался, а в глобальном разрезе? Пожалуй, нужно быть острожным в выборе гостиницы.

– Еще скажи, что теперь с вещичками постояльца делать? У нас отель приличный, ничего не пропадает. Звонить в полицию или в «Бургундию»? Вроде, в газетах писали, что посольство там обитает.

– А что обычно делают, если постоялец не возвращается? – полюбопытствовал я.

– Иногда полиция забирает, но только в особых случаях, если труп постояльца найдут, или он сам кого-то убил. Если постоялец пропадает, мы в полицию обращаемся, но барахло при нас остается. У ажанов лишнего места нет, чтобы хранить. Мы поначалу храним все – вдруг родственники объявятся? А нет, так через месяц все продаем, или хозяин разрешает между собой поделить. Постояльцы пропадают, если им заплатить нечем, а мы же не склад какой, чтобы хранить, тем более даром.

– Лучше бы вещи собрать и в «Бургундию» отправить, – сказал я.

– Отправить? А кто за доставку платить станет? И постоялец, когда выпишется, сюда придет, что ему скажем?

– Так и скажете: по просьбе товарищей все отвезли в штаб-квартиру. Сколько он пролежит? Недели две?

– Я думаю, дня через три в чувство придет, а через неделю уже своими ногами ходить станет, а через две его и выставят, – авторитетно заявил швейцар. – Видел я, как он брякнулся, я в таких делах хорошо разбираюсь. И сам так падал, и других ронял. У него ж сотрясение мозга. Если бы башку пробил, мозг бы наружу вытек, а так, если мозги внутри остались, все нормально. Оклемается.