Кристофер Макнамара - Горец IV
Творит, ибо наслаждение для нее — мучения христиан. Или для того, чтобы разбогатеть на их бедах, получая бешеную плату за лекарские услуги. А быть может — обе эти цели преследует она одновременно!
Враз забыли односельчане, что никогда не требовала Катрин платы за лечение, хотя и не отказывалась от нее. Кто мог уплатить — платил, кто не мог — даром получал помощь…
Возможно, все же не решились бы жители Барха-Лох на то, на что они решились, если бы не еще одно обстоятельство.
Как раз в эти дни, когда колебались чаши весов, на одной из которых был слепой гнев, а на другой перемешалась благодарность за прошлое, страх мести Духов Зла, неуверенность — всего понемножку…
Как раз в это время деревенский священник получил от своего церковного начальства послание. В плотно запечатанном пакете прибыл очередной трактат преподобного Джона Нокса.
Название трактата было длинным — на половину титульного листа. Но достаточно было прочесть лишь первые его слова.
«О язычниках, колдунах и противодействующих Церкви, а также о способах, которыми надлежит поступать с ними…»
Тут уж и последние колебания отпали…
По-разному надлежит поступать с «колдунами». То есть «надлежащая» процедура все-таки едина, но поступают в действительности по-разному.
Можно совершить ордалию «Божий Суд». Например, кинуть заподозренную со связанными руками в воду — озеро, реку, колодец — неважно, лишь бы глубина была не менее трех мечей.
Если утонет — значит, невиновна. Если выплывет — значит, действительно, ведьма…
И тогда можно вывести ее за околицу и всем миром забить камнями, благо камней в горах хватает. Так, как сделали это несколько десятилетий назад со старухой Гулли из Глен-Финен.
Или вырыть могилу, столкнуть туда живой — и засыпать…
А можно и сжечь, но тоже — по-разному.
За несколько дней до того, как все случилось, Катрин заходила к сельскому кузнецу — лечить его кобылу. И увидела случайно, что кует он гвозди какой-то странной формы. Очень длинные, с необычно оттянутым жалом. И — с крестообразными головками.
Четыре гвоздя…
Перехватив ее взгляд, кузнец вдруг необычно смутился и сбросил заготовки с наковальни. Он явно опасался расспросов — именно поэтому Катрин ни о чем не спросила его.
Кобылу ту, кстати, ей удалось поставить на ноги…
Говорили в старину: оттого большинству людей не дано знать свою судьбу, что слишком мучительно это — знать, не имея сил изменить…
28
…Нет, не собирались устроители расправы организовывать для Катрин озерную купель. Это делают, когда есть сомнения. А тут никаких сомнений не было. И еще одна мысль удержала от этого жителей Барха-Лох. Мысль, почти ни у кого не поднявшаяся до уровня сознания. Но, тем не менее, понятая всеми.
А вдруг использует колдунья данную ей Дьяволом силу для того, чтобы утонуть, — как тонут добропорядочные женщины? И как тогда они, односельчане, будут выглядеть друг перед другом?
Когда под утро толпа ввалилась к Ведьме в дом и, сорвав с нее одежду, пинками вышвырнула на улицу, — Катрин все еще надеялась на что-то. Но когда увидела, куда ее волокут, — исчезла эта надежда.
Одинокий камень высился за окраиной села, на вересковой пустоши. Был он плоским, словно плита, и древние руны вились по его поверхности.
Но это — не было Святое Место…
Ветер и дожди давно вылизали поверхность камня, смыли с него остатки золы. Но в глубине некоторых, особенно глубоко прорезанных рунических знаков, все еще сохранилась чернота.
И хотя повсюду на плоскогорье сквозь вереск прорастал кустарник — видно было, что стена кустов, подходя к каменной плите, постепенно сходит на нет.
Словно беря ее в кольцо окружения…
И — четыре отверстия высверлены были в камне, образуя контур квадрата со сторонами около полутора ярдов.
На этом камне в давние времена жгли ведьм.
Во времена, когда клялись именами Мерлина и Морганы.
А о Христе если и знали, то воспринимали его как одного из языческих богов…
Никто уже не мог бы сказать, когда происходило здесь последнее сожжение. Но о том, что оно было — сохранилась память.
Преподобный Нокс, пресвитер Эдинбургский, не одобрил бы такую казнь. Это — не церковное аутодафе, а языческий костер.
Ведьм, конечно, надлежит жечь — но не так же!
Однако, до Нокса было далеко…
Опрокинув Катрин спиной на камень, ей сбрили все волосы на голове и теле. Искали скрытую волосами «дьявольскую метку» — родимое пятно в виде двойного копыта.
Не нашли ничего похожего — но это не сбило всеобщий раж.
А потом теми самыми четырьмя гвоздями прибили ей к камню руки и ноги, расположив их напротив отверстий — вершин квадрата.
Конечно, не по ладоням и ступням прибили — это было бы кощунством! Чтобы избежать сходства с распятием, вогнали гвозди со сдвигом: в запястья и щиколотки.
И еще одна уступка времени была сделана: шляпки гвоздей крестовидны были…
Те самые гвозди…
После чего, срубив с ближайшего куста (не так-то близко он и был…) сухую ветку, положили ее женщине поперек живота. И подожгли.
И встали вокруг в молчании, ожидая первого крика.
Вот так именно жгли ведьм в старые времена. Об этом тоже сохранилась память.
На живот в районе пупка клали горящую ветвь. После того, как вскрикнет ведьма в первый раз, — добавляли еще одну.
И так — по одной — подкладывали веточки в разгорающееся пламя после каждого крика.
Под конец ведьма начинала кричать уже непрерывно. И только тогда ветки кидали без счета, с ног до головы заваливая ее хворостом.
Потому и отступил кустарник от камня, не сумев даже за несколько веков захватить утерянное пространство…
Но на сей раз — не так получилось.
Замерла толпа, прислушиваясь. Даже вопли ярости, которыми каждый пытался заглушить свой страх или свою совесть, притихли.
Лишь бы не пропустить первый крик!
Но почему-то все не было его… Лишь трещала сухая ветвь, догорая. Кроме этого треска — ни один звук не прорезал нависшую тишину.
И когда, наконец, ветка обратилась в пепел, оставив на животе женщины страшное, уродливое пятно ожога, — Катрин так и не вскрикнула. Ни разу. Только кровь двумя струйками текла по подбородку из прокушенной губы…
Все стояли, словно окаменев. Никто не знал, как поступать дальше.
И тут внезапно одинокий голос пробил затянувшееся молчание.
— Ну, хватит… — сказал он.
Все оглянулись на голос. Кто со злобой, кто — с облегчением.
Меньше всего хайлендеры ожидали сейчас увидеть незнакомца. Однако эти слова произнес именно незнакомец.
Откуда он взялся здесь? Как сумел незамеченным пробиться в первые ряды? Ведь только что, минуту назад, не было здесь посторонних!
Видно, уж очень много внимания толпа уделила ожиданию первого крика — после того, как зажгли ветку.
Нет другого объяснения.
Говорили в старину: один, умеющий многое, стоит дороже, чем многие, умеющие немногое.
29
— Хватит!.. — сказал незнакомец. И все повернулись к нему.
С виду был он совсем молод, но почему-то никто из толпы не воспринял его, как юношу. Должно быть, не по-юношески уверенно говорил он.
Или — держался с неюношеской уверенностью…
— Хватит! То, чего вы ждали, — не свершилось. Значит, то, что вы собирались сделать, — теперь свершиться не должно!
И многоногий, многоглазый зверь толпы попятился, недовольно ворча. Он пока что еще не боялся, но чувствовал себя как-то неловко.
Пришелец шагнул вперед. Склонился над жертвой.
Никакой зверь не потерпит, когда из его лап вырывают добычу. Вот и этот — не вытерпел…
Многие в толпе были вооружены. И сразу пять-шесть клинков, подхваченные единым порывом, взлетели и одновременно обрушились вниз.
На спину пришельца. На его незащищенную спину!
Оказывается, не такой уж незащищенной она была…
Никто не сумел понять, что произошло. Вроде бы только что сидел незнакомец на корточках, спиной к ним — и вот он уже стоит.
Стоит лицом к толпе, смотря на всех сразу, хотя и непонятно, как ему это удается. Ведь обступили его со всех сторон.
И изогнутый, нездешней работы, меч в руке его — обнажен.
А те пять или шесть клеймор, вырвавшись из не удержавших их пальцев, ласточками взмыли над толпой и рухнули вниз.
Если и были в первые секунды пострадавшие, то пострадали они от этих, обрушившихся сверху, клинков.
Странный меч описал в воздухе дугу — и каждый из стоящих в первом ряду отшатнулся, не сомневаясь, что удар направлен именно в него. Но это было не так.
Никто из них даже не был ранен. Но все до единого словно глянули в лицо смерти.
На всю жизнь запомнилась эта картина: юноша со взглядом старца и фехтовальным искусством — дьявола. Или, может быть, не дьявольским, а божественным было это искусство?
Ведь дан же архангелу Михаилу огненный меч…
