Сергей Волков - Чингисхан. Книга 3. Солдаты неудачи
— Браток, ты бы не пил эту дрянь, — проходя мимо, хлопает меня по плечу какой-то мужик.
— В смысле?
— Так паленка же, — он пожимает плечами. — Ежу понятно.
Я выныриваю из темного омута размышлений, тупо смотрю на бутылку, в которой осталось чуть больше половины. Паленка… Мысли в голове вертятся неподъемными валунами. С трудом вспоминаю отравившихся женщин на трассе, которых я встретил, только попав в девяностые. Да нет, быть не может! Это же не ларек какой — вокзал, государственное учреждение…
Опять вопросы! Вопросы, вопросы, вопросы — как я от них устал. Да гори оно все синим огнем с искрами! До поезда дофига времени, делать нечего. Буду пить. Вот только… Одному как-то не по-русски, что ли?
Подхватываю поднос и перехожу за столик, занятый двумя с виду вполне приличными дядьками. Они пьют пиво, терзают воблу, что-то обстоятельно обсуждая.
— Мужики, не помешаю? А то скучно одному.
— Валяй! — великодушно разрешает обладатель вислых рыжих усов. — Нальешь по полтинничку? А мы пивком поделимся, верно, Микола?
Темноволосый Микола кивает.
— А то!
Успокоенный тем, что на водку нашлись добровольные охотники, я разливаю новым знакомым, мне пододвигают бутылку пива. Все, контакт налажен! А все дурные мысли — побоку.
И стоит только мне так подумать, как жаркий ветер степей бьет в лицо, и я вижу войско Чингисхана, подходящее к тангутскому городу Уйраку…
Полдень. Уже неделю не было дождей, и копыта коней вздымали тучи белой пыли. Запорошенный ею, словно одетый в саван, сын Есугей-багатура в окружении турхаудов и военноначальников въехал на высокий холм, откуда открывался вид на дома и крепостные стены.
Пыль рассеялась. Чингисхан от удивления прикусил завиток бороды и замер. Уйрак был первым городом, который он видел в своей жизни. Скопище одно- и двухэтажных домов, пирамидки пагод, островерхая крыша дворца наместника, навесы, сараи, рыночная площадь — все это было окружено квадратной стеной, сложенной из камней и глины. По углам высились четырехугольные башни с бойницами. Высота стены составляла четыре человеческих роста, башни были почти вдвое выше.
Городские ворота, сделанные из кедровых балок, окованных листами меди, оказались запертыми. На стенах расхаживали воины в наборных панцирях и черных пластинчатых доспехах. На дороге, ведущей к воротам, повсюду валялись узлы, битые горшки, сломанные повозки, всевозможный сор. Было видно, что жители окрестных поселений в спешке бежали под защиту городских стен. Забытый осел мирно пасся в тени привратной башни. Пестрый женский платок, привязанный к обломанной оглобле одной из телег, трепетал на ветру, как знамя.
Монгольское войско расположилось лагерем за холмами. Чингисхан с сыновьями и приближенными остановился в сотне шагов от стен. Боорчу в сопровождении трех нукеров и купеческого приказчика по имени Чу, толмача, умевшего говорить на многих языках, поскакал к воротам. Постучавшись в сияющую медь рукояткой меча, он крикнул:
— Эй, отворяйте, если вам дорога жизнь! Повелитель степи, великий Чингисхан хочет войти в город!
Чу перевел его слова. Злой голос с башни ответил по-монгольски:
— Убирайся обратно в степи, нищий оборванец!
— Оборванец? — удивился Боорчу, оглядывая свои позолоченные доспехи и богато украшенную сбрую коня.
— А своему бродяге-повелителю передай, что тут не подают милостыню всякому отребью! — добавил все тот же голос.
— Зря твой грязный язык сказал эти слова, — нахмурился первый нукер Чингисхана. — Очень скоро он покинет твой рот. Причем ты будешь еще жив, собака!
Развернув коней, монголы и толмач поскакали прочь. Вслед им полетели стрелы. Одна со звоном клюнула Боорчу в наплечник, другая вонзилась Чу в спину, перебив позвоночник. Он умер, даже не успев упасть на землю.
— У нас больше нет толмача, — вздохнул Чингисхан, наблюдавший за неудачным посольством Боорчу. — Что ж, значит, Вечное Синее небо не хочет, чтобы мы разговаривали с тангутами. Придется убить их всех. Человек не должен жить в доме из камня, ковырять землю и бросать в нее семена. Сажать травы — право Тенгри, это знают все. Посягнувших на законы Вечного Синего неба ждет смерть.
— Ворота заперты, стены высоки. У наших коней нет крыльев, чтобы перелететь через них, — подал голос всегда мрачный Джучи, старший сын Чингисхана. — Как нам добраться до засевших внутри и исполнить волю Тенгри?
Толстый Мухали сердито засопел.
— Позволь, повелитель?
— Говори, — кивнул Чингисхан.
— Надо сделать насыпь, такую, чтобы высота ее превосходила высоту стены. Тогда мы войдем в город.
Чингисхан обернулся к Мухали.
— Воистину, твоими устами говорил сам Тенгри! Возьми две тысячи воинов и к завтрашнему утру сгони сюда столько людей, сколько сможешь. Пусть у них будет все необходимое для возведения насыпи.
— Повинуюсь, повелитель, — Мухали неловко поклонился в седле и повернул коня, спеша исполнить волю Чингисхана.
Монгольские всадники отрядами по сто человек всю ночь рыскали в окрестностях Уйрака, обшаривая деревни. На рассвете к стенам города было согнано несколько сотен перепуганных тангутов. Половина из них имели при себе по две плетеные корзины и коромысла, остальные несли на плечах мотыги и палки для рыхления земли.
Едва солнце поднялось над дальними горами, как сооружение насыпи началось. Монголы плетьми подгоняли землекопов, кололи особо нерасторопных остриями копий. С башен Уйрака защитники города молча наблюдали за тем, как постепенно растет груда коричневой земли возле городской стены.
— Они слишком спокойны, — сказал Чингисхан Мухали. — Не пускают стрел, не кидают камни.
— Повелитель, я думаю, люди в городе боятся навредить своим соплеменникам.
— Когда речь идет о жизни и смерти, — веско произнес Чингисхан, — иные готовы убить отца и мать. Я не верю в человеческие добродетели.
Едва он успел закончить фразу, как окованные в медь ворота города распахнулись. Около тысячи вооруженных всадников в мгновение ока выехали оттуда и, настегивая коней, помчались вдоль стен к насыпи. Они легко смяли небольшой отряд монгольских надсмотрщиков и принялись с ожесточением рубить согнанных для работ крестьян.
Мухали охнул и, переваливаясь на ходу, побежал вызывать подмогу. Чингисхан от удивления ухватил себя за бороду, да так и застыл, наблюдая. Его слова, сказанные не иначе как по велению Вечного Синего неба, подтвердились.
Тангуты-воины, облаченные в железные и медные панцири, рубили тангутов-крестьян мечами и топорами, насаживали несчастных на копья, в упор расстреливали из луков. Крики избиваемых, стоны раненых и умирающих слились в жуткую песнь смерти.
Крестьяне начали разбегаться, бросая мотыги и корзины. Лишь немногие попытались сопротивляться, защищая свою жизнь. Их утыканные стрелами трупы валились на залитую кровью землю, а всадники уже мчались дальше, догоняя беглецов.
Когда по приказу Мухали тумен Субудея-багатура примчался к стенам Уйрака, все было кончено. Тангуты скрылись в крепости и ворота захлопнулись. Несколько сотен трупов, над которыми уже начали кружить коршуны да растоптанные копытами коней корзины — вот все, что осталось монголам.
И тогда Чингисхан, сжав под плащом фигурку волка, зарычал от злости:
— Срыть! Срыть этот город до основания! Стереть в пыль, в прах, в песок! Не щадить никого! Такие люди, что убивают себе подобных, не должны осквернять лик земной. Пусть Вечное Синее небо забудет о них. Вперед! Ху-рра!
Монголы подхватили клич своего владыки и со всех сторон ринулись к стенам города. Погоняя коней, они торопились первыми добраться до них, чтобы мечами, топорами, палицами, копьями, ножами бить в окаменевшую под жарким тангутским солнцем глину.
С башен и стен Уйрака начали стрелять и бросать глиняные шары. Нукеры Чингисхана ответили ливнем стрел, утыкавших деревянные щиты на башнях так, что издали казалось, будто на них выросла густая шерсть.
Стук металла о камень разносился далеко окрест. Под остриями мечей и топоров глина не выдержала, начала крошиться. Ничем не удерживаемые камни падали под ноги монголов, исступленно продолжавших свою работу. Огромное войско буквально размалывало стены, вгрызаясь в них, как муравьи вгрызаются в трухлявое дерево.
Подточенные снизу, продолбленные, стены рухнули, осели грудами обломков. Сквозь поднявшиеся облака пыли монголы устремились на улочки Уйрака, где их ждали напуганные, но все еще готовые драться тангуты.
— Огня! — заревел Чингисхан, с холма наблюдавший за штурмом. — Сожгите все! Во имя Тенгри милостивого — пусть здесь будет пепел!
Вскоре в гуще воинов запылали факелы. Бросаясь вдесятером на одного тангута, монголы очень быстро изрубили защитников города. Те почти не сопротивлялись, обессиленные страхом перед неведомым и беспощадным врагом.
