Илья Одинец - Импланты
Среди орхидей журналистка выглядела как завядший, отживший свое бутон, который упал на землю стараниями чересчур сильного ветра. Голицын прикрыл тело женщины шелковыми остатками платья. Не для того, чтобы скрыть наготу, а чтобы не забыть важную улику.
После этого Борис Игнатьевич запер оранжерею. Позже он придет сюда с большим мешком для удобрений. Ночью «удобрения» увезут за город и, в зависимости от ситуации, их либо сожгут на каком-нибудь пустыре, либо выбросят в реку. Об уничтожении улик позаботится или огонь, или вода, а пока предстояло подчистить в других местах.
На посту номер один не спали. Охранники — два бравых парня в потных майках — резались в карты. При виде Голицына, они вытянулись по стойке «смирно», словно рядовые перед генералом армии.
— Есть что-нибудь интересное? — поинтересовался Борис Игнатьевич, разглядывая красные физиономии.
— Нет.
Парни, видя благодушное и спокойное лицо босса, расслабились и снова опустились на протертый долгими часами сидения диван.
— Ну, продолжайте. Мне надо кое-что посмотреть, — кивнул Голицын и направился к панели управления.
Охранники не удивились. Приход нанимателя не был чем-то необычным, «граф» частенько баловал подчиненных своим светлым присутствием, поэтому, нимало не стесняясь, парни вернулись к прерванному занятию.
— Семерка.
— Чурбан, я же тебе намекнул, у меня валет.
— Сам чурбан. У меня еще король в запасе.
— А туза в рукаве нет случайно?
На пространстве, размером со средний туалет в среднем кинотеатре размещалось так много оборудования, что помещение казалось не наблюдательным пунктом охраны, а командным центром космодрома. Левую от двери стену занимали экраны — восемь больших плазменных панелей, каждая из которых одновременно могла показывать картинки сразу с шестнадцати камер, но большую часть времени мониторы работали в режиме «два на два» или даже «пятьдесят на пятьдесят». Прислуга перемещалась по одним и тем же проторенным дорожкам, Кайл редко выходил из собственного кабинета, поэтому изо дня в день камеры показывали практически одно и то же.
Сегодняшний вечер оказался исключением. Верхний ряд мониторов работал на пределе возможностей, а нижний уступал лишь немногим, выдавая не шестнадцать, а двенадцать изображений.
На улице стемнело, в саду включилась иллюминация, танцплощадка осветилась сотней маленьких, но ярких фонариков. Народ веселился. Три камеры фиксировали разговоры у столов, две — плескающихся в бассейне подвыпивших мужчин, еще две — оркестр. Голицын нашел в толпе Кайла. Звезда беседовал с блондинкой в облегающем голубом платье. Девушка смеялась, и хотя камеры не передавали звуков, Борис Игнатьевич мог в любой момент включить микрофон и «подслушать» тембр ее голоса.
Сам актер не смеялся, но выглядел вполне довольным жизнью и по уши влюбленным. Все то время, что Борис Игнатьевич наблюдал за парочкой, Кайл ни на миг не отвел от юной блондинки взгляда.
Как у него это получалось, Голицын предпочитал не задумываться. Он пытался рассмотреть — не осталось ли на одежде суперзвезды следов крови. Но все было чистым, видимо, мужчина успел переодеться.
Начальник службы безопасности оглянулся на картежников, убедился, что те не обращают на него внимания, и нашел двенадцатую камеру, которая снимала восточные ворота. Судя по данным компьютера, в последний раз она включалась около полутора часов назад. Голицын разделил ближайший к себе монитор на шестнадцать частей, и вывел запись на экран.
Камера начала запись в момент, когда датчики зафиксировали движение. Секунд пять ничего не происходило, потом на мониторе возникла черная тень — чья-то рука оказалась слишком близко от видеоглазка. Рука прикрепила на объектив какую-то странную непрозрачную субстанцию, спустя еще две секунды, изображение превратилось в темную область. Камера работала, но ничего не «видела».
Голицын с облегчением выдохнул — его наниматель додумался закрыть камеру, и возвращение Анастасии Стасюк в поместье осталось незамеченным. Но вот догадался ли актер таким же образом поступить с двадцать второй, двадцать восьмой и семидесятой видеокамерами? Ведь именно они провожали взглядом каждого, кто решится прогуляться от восточных ворот до оранжереи.
Борис Игнатьевич набрал на пульте нужные команды, и картинки сменили сразу три монитора. Увы, Кайл не догадался «ослепить» видеоглазки, зато он додумался закрыть лицо женщины ярким платком.
— Нет, друг мой, так не пойдет, — едва слышно произнес начальник службы безопасности и нажал несколько кнопок. — Это надо зачистить. Обязательно.
Через пару секунд в компьютере не осталось ни одного бита информации о внеплановом посещении мисс Стасюк поместья Кайла. Теперь то же самое нужно сделать на втором посту охраны, а потом избавиться от следов на земле, капель крови в оранжерее, если таковые найдутся, случайно выпавших волос и тому подобного. Ко времени, когда газеты заявят о пропаже журналистки в «Longevity and Prosperity» все будет идеально чисто.
— Ну, парни, не скучайте тут, и внимательнее смотрите на мониторы, — посоветовал Голицын перед уходом. — Народ на вечеринке уже изрядно пьян, могут возникнуть разные неприятные инциденты. Блюдите.
— Будем, — дружно ответили охранники.
Борис Игнатьевич кивнул и вышел.
* * *Вечеринка получилась скучной и не такой грандиозной, как предполагал Кайл. Возможно, для размаха не хватило еще пары тысячи человек, а может, присутствия прессы. В любом случае звезда решил в следующем году организовать праздник не в поместье, а в специально снятом для этого павильоне, с таким расчетом, чтобы там хватило место не для трех, а для десяти тысяч гостей. А вот прессе, как и прежде, вход будет воспрещен. Однако он подумает над тем, чтобы нанять фотографа, который «тайно» будет снимать все происходящее. Тогда отснятый материал можно отсортировать и разместить в прессе от якобы шпиона, незаконно проникшего на закрытую территорию. Скандал? Скандал. Слава? Слава. Хвастовство масштабами и зависть? Однозначно. И это хорошо.
Кайл лежал в темноте на своей широкой кровати, положив руки под голову, и смотрел в потолок. По белой гладкой коже потолка ползли темные тени — это деревья в саду тянули к окнам руки-ветви, шуршали листьями, словно угрожали разбить стекло и ворваться в комнату зеленой удушающей массой.
Мужчина закрыл глаза. Спать не хотелось. В голове до сих пор вертелись картинки с праздника, звучали голоса, звон хрусталя, ноздри щекотал терпкий приторный запах сладкого красного вина.
Мелькание пятен перед глазами превратилось в туман, который постепенно сформировался в некое подобие лица Кристины. Девушка плавно превратилась в выпускающего толстую струю дыма Сеченова, а потом в кричащий рот Анастасии Стасюк.
Кайл резко открыл глаза. Он не хотел видеть это лицо. Никогда. Журналистка мертва и не имеет права врываться в его жизнь, она должна остаться в царстве вечного мрака, как и все остальные.
Тени листьев на потолке шевельнулись, превратившись в нечто такое, чему Кайл предпочел не придумывать названия. Образ Насти вновь пробудил в его душе злость и ненависть. Он родился эгоистом и хотел, чтобы все было так, как хочет он. Внеплановый репортаж с закрытой вечеринки к таковым желаниям не относился, поэтому Кайл избавил мир от подробностей содержания подарочных коробок и личного недовольства гостями и праздником в целом.
Анастасия больше никому ничего не скажет.
Кайл улыбнулся, вспомнив, какой беспомощной казалась женщина, когда он срывал с нее платье, когда зажимал ей рот. Ему нравились подобные моменты, потому, что ему нравилась власть. Не скрытые проявления могущества денег, а именно такая: сильная, разрушающая, реальная, ощутимая, способная напрямую воздействовать на человека.
Он богат, могуч, умеет читать мысли, знает всю грязную подноготную каждого, с кем когда-либо общался, и ощущал себя властелином мира. Кайл творил то, что хотел. По одному его слову строились воздушные замки и разрушались песчаные города, по одному намеку человек навсегда исчезал с кинематографического небосклона, по одному шевелению пальца у его ног оказывались красивейшие девушки мира.
Все было в его силах: возвеличить, растоптать, унизить, обласкать, обанкротить… но самое приятное из всего: непосредственное воздействие на тело человека. Причинить боль, довести до слез, заставить кричать и молить о помощи или снисхождении — вот что такое настоящее могущество и настоящее наслаждение.
Кайл познал это, когда ему исполнилось двадцать три. Он получил первого «Оскара» за роль второго плана и понял, что ему светит великое будущее. Не понимала этого только Катя — молодая симпатичная актриса театра драмы. Кайл подходил к ней и так, и этак, играл то безумно влюбленного шекспировского Ромео, то дикаря, ослепленного необузданной страстью. Не помогало ничего. Гордячка даже не смотрела в его сторону, а если и смотрела, то в ее взгляде читались лишь усталость и равнодушный вопрос: «когда же ты от меня отстанешь?». И это выводило Кайла из себя.
