Геннадий Прашкевич - Царь-Ужас
«Меня слушайте!» – сердился Семен.
В тридцать восьмом, когда шла поголовная проверка чукотских стойбищ, Семен смело предъявил нагрянувшим в Красную ярангу чекистам справку, написанную им самим и заверенную его собственной печатью, – о том, что он, культработник Семен Гущин (фамилию он изменил, а на имя рука не поднялась: кем бы ни назывался, все равно непроизвольно откликался на Семена) является верным и испытанным борцом за пропаганду советских идеалов. Он даже прочел перед чекистами проверочную лекцию о коммунизме.
У них, у капиталистов, обострение внутреннего положения и нарастание революционного движения рабочего класса против капиталистического режима.
У нас, в СССР, укрепление внутреннего положения и сплочение миллионных масс рабочего класса вокруг советской власти.
У них, у капиталистов, обострение национального вопроса и рост национально-освободительного движения в Индии и Индо-Китае, в Индонезии, на Филиппинских островах и так далее, переходящий в национальную войну.
У нас, в СССР, укрепление основ национального братства, обеспеченный национальный мир и сплочение миллионных масс народов СССР вокруг советской власти…
Семен прочел лекцию так вдохновенно, что на суровых скулах командиров НКВД заиграл кровавый отблеск великих зорь. Они тут же подтвердили справку Семена еще одной хорошей справкой, по которой перед самой войной, покинув Чукотку, он получил паспорт. В Москве Семен, правда, оставаться не захотел, боялся случайно встретить Семена Михайловича Буденного. Понимал, конечно, что они ходят по разным улицам, но все равно боялся, перебрался в Смоленск, где в самые первые дни войны его записали в народное ополчение, почти полностью расстрелянное в голом поле налетевшими откуда-то фашистскими истребителями. Фашисты даже бомб не кидали – просто заходили парами со стороны солнца и расстреливали мечущихся людей из пулеметов.
Человек многое может, особенно имея в руках оружие.
– Евреи стали совсем глупые, – плакал Яков, растирая по щекам слезы. – Мой отец прятался в подвале. Ему было всего за шестьдесят (значит, не тот Яков, отметил про себя Семен). К обеду он заскучал и вылез на улицу. «Почему так тихо и пусто? – спросил он у местного полицая, которого хорошо знал. – Где все?» – «Как это где? – рассердился полицай, он немного сочувствовал отцу. – Всех сейчас расстреливают за мельницей.» – «И Сара там?» – «И Сара». – «И мой брат там?» – «И твой брат». – «И все мои соседи?» – «И они тоже, – выругался полицай. – Уходи, глупый еврей». – «Так получается, что я совсем один остался?» – спросил отец. «Совсем один». – «Ну, тогда я тоже пойду на мельницу». И пошел, такие мы, евреи, глупые. Мы сами дождались катастрофы. Теперь она пришла.
– Молчи, браток, – приказал Семен.
Кажется, что-то похожее он уже слышал.
Ну да, о катастрофе говорил в твиндечном трюме «Пижмы» профессор Якобы Колечкин, ушедший подо льды Северного Ледовитого океана. Правда, профессор имел в виду какой-то астероид, какое-то древнее пророчество. Он говорил, что настоящая катастрофа начнется с появления Царя-Ужаса, но Яков тоже, наверное, прав. Катастрофа уже началась, она захватила весь мир. Ходят слухи, что русские отступили до самого Урала. Но чтобы взять Берлин, подумал Семен, можно иногда отступить и до самого Урала. Так почти всегда начинается, зато потом мы все равно берем Берлин. По фашистской статистике нас уже никого нет в живых, но Берлин все равно возьмем мы.
Однажды им повезло.
Целых три дня Семена и Якова не гоняли на работу.
Колонны заключенных гнали в поля, а они почему-то оставались в пустых двориках форта, над которым висело теплое летнее небо. Из-за высоких каменных стен несло запахом скошенной травы. Семен незаметно кивнул Якову, указывая на дворики и переходы, в которых прежде они не бывали. Уходить без разрешения капо было опасно (он бы и не разрешил), но есть брюкву тоже опасно. Б конце концов, кладбище за стеной форта становилось все обширнее и обширнее, оно прихватило уже часть поля, а брюкву им все равно привозили, и они научились ее парить в старой каске.
– Смотри…
Они стояли в хмуром закутке, куда обычно никто не заглядывал. Разумеется, кроме капо Гнома. Наверное, он хранил здесь рабочий инструмент. Поскольку металлическая дверь оказалась приоткрытой, ненавистный капо должен был непременно находиться в закутке. Но странно, там никого не оказалось. Зато они сразу увидели еще одну тяжелую металлическую дверь, ведущую в сырое мертвое подземелье.
Дверь была приоткрыта.
– Он там… – чуть слышно шепнул Яков.
Очень осторожно, стараясь не производить шума, с двух сторон подошли они к двери и с силой ее захлопнули. Открывалась дверь наружу, они подперли ее крепким бревнышком, потом доверху закидали дровами. Теперь капо Гном мог как угодно шумно ломиться в дверь, его бы не услышали. Конечно, из подземелья мог быть и другой выход, но в любом случае спесь с капо Гнома они сбили.
Потом они обнаружили ржавую лестницу, заманчиво ведущую куда-то вверх, на древнюю башню. На каком-то участке подъема их, наверное, могли засечь с той стороны каменной стены, но вряд ли кто-то специально наблюдал за башней, к тому же самый внимательный наблюдатель был заперт в подземелье. Семен и Яков очень надеялись, что в подземелье холодно и мерзко. Семен первым ухватился за ржавые скобы, и они медленно начали карабкаться на башню, радуясь тому, что ржавая лестница глубоко утоплена в стену. Оказывается, ни с какой точки засечь их снизу было невозможно. Они сами не знали, зачем лезут на башню, но что-то их подталкивало.
Наконец Семен нырнул в низенькое отверстие и протянул руку Якову.
Крытая площадка башни оказалась мрачноватой, но пыльной, сухой, со всех сторон закрытой обкрошивающимися камнями. Сквозь узкие бойницы видны были поля, бесконечно и безмолвно уходящие за горизонт. Низкое солнце висело над редкими рощицами, ветряными мельницами, деревеньками. Пейзаж был так прост, что Семен покачал головой.
– Тс-с-с…
На цыпочках они подошли к деревянной дверце (она была распахнута) и поняли, что пусть случайно, но обнаружили истинное гнездо капо Гнома. Прямо к башне примыкала деревянная навесная площадка. Со всех сторон ее укрывали такие же деревянные, побелевшие от времени бортики высотой примерно в метр, и солнце щедро заливало площадку лучами. В самом центре этого крошечного солнечного рая на старой рогоже спиной кверху лежал капо Гном. На нем были только кальсоны. Зато рядом стояли сабо, лежала аккуратно сложенная одежда и солдатский ремень с надписью на пряжке: «Готт мит унс!»
Капо Гном загорал.
Минут пять Семен и Яков молча смотрели на Гнома, потрясенные увиденным.
Они думали, что капо, как крыса, забивается в темные норы, трясется от страха и сырости, боится их, а он, оказывается, жил вольно, как птица, где-то под стрехой старинной башни. Горб не мешал ему жить как птице. Он мог спать на башне (наверное, так и делал), никого не боясь, потом спускался вниз и гонял заключенных, потому что был хищной птицей, а они крысами.
Сжав кулаки, они медленно вступили на площадку.
Опасность была только одна: увидев их, капо Гном мог выброситься за стену. Падение капо привлекло бы охрану, но Семену и Якову было наплевать. Они знали, что капо Гном не выбросится с башни. Скорее, они сами сбросят его. Они встали так, чтобы тень не падала на капо Гнома, и так стояли, ожидая, когда он откроет глаза.
Капо Гном был маленький.
Его маленькую фигуру сильно портил горб.
Загорелая правая щека (он лежал левой щекой на рогоже) была покрыта морщинами. Ему явно было за пятьдесят лет, но длинные руки оставались сильными, это точно. И короткие, украшенные узором вздувшихся вен ноги оставались сильными. Семен и Яков сами не раз испытывали на себе силу рук и ног капо Гнома. Но у них тоже были сильные руки, ведь они не зря научились парить в котелке брюкву.
Торопиться им было некуда. Они ждали.
Наконец Гном сонно открыл маленькие глаза.
Он не вскочил, он не закричал испуганно, как они ожидали. Нет, он просто открыл маленькие глаза, а потом не торопясь, совсем по-птичьи, чему сильно способствовали отвисшие отечные веки, снова закрыл их. Наверное, он не поверил увиденному. Но потом так же неторопливо, не пытаясь уклониться от возможного удара, окончательно открыл глаза и тихо сел, поджав под себя ноги. Он был очень неприятен в этой позе с подобранными под себя ногами и с длинными руками, которые сложил на голой груди, вдруг покрывшейся гусиной кожей. Только это выдало его страх.
– Вам не надо убивать меня, – сказал он по-польски. И добавил загадочно: – Я ничего вашего не взял.
Протянув руку к шмоткам капо, Яков сразу наткнулся на грязный полотняный мешочек. В мешочке лежали три больших плитки ванильного шоколада. Он остро и вкусно пах.
– Он ваш, – подтвердил капо Гном по-польски. – Я к нему почти не притрагивался. Он выдан вам на три дня.
