Валидуда Анатольевич - На задворках галактики
— А до войны кем был, отец? — поинтересовался Максим, принимая спички.
— Батюшкой… Что удивлён? — сапёр широко улыбнулся, пустив большой клуб дыма. — И никто сразу не верит. Мой приход в пеловской губернии был, на самой границе с Велгоном. Я как узнал, что вот-вот война грянет, полковым священником пошёл. А через пять месяцев… А-а, — махнул он рукой. — Тепереча из меня никудышный поп.
— Неужто разуверился… отче?
— Отче, говоришь? Хм, — сапёр пыхнул папиросой. — Табачок — гадость. Всё не сподоблюсь хорошим разжиться… Да нет, не разуверился. Вера моя никуда не делась. Просто сам я слаб оказался. Вот и пороком энтим мерзким заразился, — кивнул он на свою папиросу. — И спиртного не сторонюсь. Чего уж об остальном заикаться? Я видишь ли, в пятьдесят первом, весной в родных краях оказался, когда наши второй раз на Реммс наступали. Побывал в своей деревне… И увидел я… нет её больше… Те немногие, что по лесам от велгонцев схоронились, сказывали… Сказывали, что всех от мала до велика в Велгон угнали. И жену мою с детками угнали. Храм мой, что до того стоял три века почти, взорвали. А Гришку-звонаря, пытавшегося их образумить, вздёрнули на яблони, что я своими руками сажал…
— А дальше-то как, отче? Неужто всё?
— Э нет. Образумлюсь, найду в себе силы. Признаться, я и по сей день иногда души врачую… Больше как психолог, хоть и нету нас в стране такой профессии. Но иногда и дух человеческий вразумляю, — он затянулся и помолчал. — Не могу отказать страждущим. Приходят ведь за советом, за утешением, да за наставлением. Как тут отказать? И всё больше из ваших, из вольногоров.
— Это почему же? — Масканин искренне удивился.
— Почему? Хе! Может быть оттого, что вы, вольногоры, зло воюете? А вот хотя бы и тебя взять. Наградами тебя явно обидели. Чевой-то я их не приметил. Ну да ничего, с железяками с энтими. Вон знак твой добровольческий… Я же тоже войну с самого начала видел, знаю, сколько добровольцев осталось. Она, проклятая, как началась? С ходу! Объявили добровольческий набор, армию отмобилизовать не успели — и вперёд! Выручать Аргивею! Поначалу-то всё успешно начиналось, с ходу реммские укрепрайоны прошли и сам Реммс взяли. Сам в нём гулял, помню. Через два месяца вышли в центральный Велгон. Танкисты и кавалерия в дне марша от столицы… А потом почти катастрофа. Недооценили велгонца и поплатились. Так что знак твой поболее иной награды стоит.
Унтер приумолк, пуская дым, да рассматривая у Масканина 'Вишню' и знак 'штыковой бой'.
— Сколько в штыки ходил? На самом деле?
— Не помню.
— Во! И для тебя даже завалящую медальку пожалели.
— И-и… — Максим сдержался, чтоб по привычке не чертыхнуться.
— И правильно, — всё понял бывший батюшка. — Не для этого живём… Ты как, завтракал?
— Да, успел перехватить.
— Тогда, на вот, глотни на посошок.
— Спасибо, — Масканин отхлебнул и вернул флягу. — Пойду, отец. Выздоравливайте.
— Береги тебя Господь, сынок.
— У меня свои Боги, отец.
— И что? — улыбнулся унтер на прощанье.
…Максим шёл, погрузившись в себя. Ноги сами вынесли в кварталы, примыкающие к железнодорожной станции. Где-то на путях стоял санитарный эшелон к которому временно прикомандировали Танюшу. Не её одну, конечно. На эшелон перевели почти всех санинструкторов полка. Два дня не виделись. Хотя бы узнать как она.
Полк стоял у Белоградья четвёртый день. Одно название — стоял. На самом деле он был раздёрган. Часть батальонов и спецов до сих пор где-то на путях застряли. Всё из-за диверсий и неудавшегося бунта. Диверсанты, впрочем, мало чего добились, войска охраны тыла оказались на высоте. А выступление изменников-бунтовщиков на корню задавил тот самый Семёнов. Ходили упорные слухи, что по всей стране планировались подрывные акции и что даже в некоторых городах велгонские наймиты временно захватили власть.
За последние дни беженцев в Белоградье прибавилось. Бежали от приблизившегося фронта, волна эвакуации захлестнула город как полтора года назад.
Максим остановился у продуктового магазинчика, обдумывая как срезать путь. У дверей во всю ругались две женщины. Вроде и приличного вида обе, а кроют друг дружку, что у иного прохожего и уши повянут. Вновь пошёл снег. Это хорошо, скроет намешанную тысячами ног грязь.
Он направился мимо двухэтажек. Во дворах привычная в последнее время картина: многолюдно и не утихающий гомон. Разбившись на кучки, беженцы заняты какими-то своими делами. Всюду большие чемоданы, пронырливая и беззаботная детвора, невесть откуда взявшиеся полевые кухни. Суетятся повара, прохаживаются полицейские, приставленные видимо для порядка. Беженцев было много. Особенно это заметно, когда с трудом удаётся преодолеть один из дворов. В глаза бросаются зашторенные окна прилегающих домов и развешанное прямо на ветвях стиранное бельё. Это ж как они на морозе живут? Впрочем, деваться людям некуда. Хочешь, не хочешь, а мучайся. Жить захочешь, и мороз стерпишь, и вонь импровизированных отхожих мест.
На станции всё также многолюдно, но беженцев здесь ощутимо меньше. На путях скопилось несколько военных эшелонов. На перроне и в округе, на первый взгляд, не протолкнуться. Везде кучки солдат, кто-то куда-то торопится, то и дело орут сержанты, грохот, хохот, ругань. Кто-то прямо на улице, за неимением зеркала и иных условий, бреет товарища, кто-то занят стиркой. Нда, хоть морозец и мелкий, но однако это морозец, и ну б его нафиг бриться или постирушки устраивать. Ан нет, жизнь кипит и бурлит. То там, то здесь предупреждающие крики несущих в походных котелках кипяток. И среди всего этого людского моря выделялись никуда не спешащие комендантские патрули и усиленные наряды полевой жандармерии.
Это хорошо ещё, что небо чистое. Кроме своих летунов — никого. Двое суток велгонский воздушный флот пытался станцию разбомбить, но не смог. Вокруг столько зениток, что редкие прорвавшиеся 'счастливчики' просто не успевали лечь на боевой курс. А в воздухе Белоградье сразу два полка истребителей ПВО прикрывают. За двое суток велгонцы потеряли свыше полусотни бомбовозов и штурмовиков. Эта ночь прошла спокойно, скученные составы целы. В небе дежурные звенья Ер-5 и Л-3. И даже редкие реактивные Ер-22 иногда оставляли инверсионный след. Посмотришь на такой белёсый след, порадуешься чистому небу и сразу на душе спокойней становится.
Масканин свернул к перрону, в сотый раз, наверное, высматривая госпитальный поезд. Пробраться к нему казалось невозможно. Помимо толпящихся бойцов, путь преграждал состав с накрытыми тентами самоходками. А там часовые, плюс жандармы зоркие на перроне торчат. Придётся в обход.
— Макс! — окликнули с боку.
Масканин резко обернулся. В двух шагах улыбался Димка Арефьев, его бывший командир роты, а ныне начштаба второго батальона. Обнявшись, осмотрели друг друга. Сколько ж это, месяца два не виделись? Не смотря на то что однополчанами остались.
— А я всё думаю, как там мой бывший субалтерн? Мне сказали, тебя в госпиталь после той деревеньки…
— Да нормально. Живём пока. А ты?
— Как видишь! Под штурмовку раз угодил, но повезло. Дома так и не побывал, не отпускают.
— Смотрю, тебя с повышением можно поздравить. Штабс-капитаном стал.
— Радости мало, — отмахнулся Арефьев. — Офицеров не хватает, в ротных один подпоручик с боевым опытом. Остальные — молодёжь, прапора последнего выпуска. Приходиться их не на взвод, а на полуроту или сразу на роту ставить. Хорошо хоть унтеров толковых подбросили. Двоих я сразу на подпрапоров выдвинул, комбат с Дедом утвердили. Иначе — вообще завал. Над двумя ротами шефствую.
Дальше разговор потёк в привычном русле. Кто живой, кто и где погиб. Потом о делах текущих. Оказалось, эшелон с батальоном Арефьева прибыл на станцию под утро. Разгружаться не дают, горячей пищи не обещают. Вот и пошёл Арефьев в энный раз выяснять, сколько батальону на путях стоять. Масканин же рассказал о событиях прошедшей ночи.
— Да, совсем бардак, — Арефьев сплюнул и закурил. — Слышал я где-то у депо одного майора зарезали. Взяли документы, оружие и деньги. Главное — документы. И путейцы, вроде, забастовали.
— Притихли уже. Активистов — к стенке или на виселицу, так сразу всё заработало. Теперь ждём, когда этот затор рассосётся.
— Значит, не всех сволочей переловили. У нас тут недавно агитатор шастал…
— Не понял. Какой, нахрен, агитатор?
— Полчаса назад взяли. За вражескую пропаганду. Ходил, подлюка, между вагонов и что-то там блажил, мол, зачем воевать, с войной надо здесь в тылу кончать. Короче, все по домам. Я его сам видел. Выхожу из вагона, смотрю, что за член такой стоит и вещает как тот краснобай? Да ещё как вещает! Тембр у него, знаешь, какой-то завораживающий. Куда, думаю, часовой смотрел? Как пропустил? А господа егеря, нечего сказать, сидят, уши развесили. Член этот как меня заметил, всё бочком, бочком — и шмыг под вагон! Я, блин, за ним, смотрю, а там его уже Зеленский пинает. Лопатой ему ногу перебил и давай сапогами трамбовать. Жандармы еле оттащили. У Зеленского всё братья погибли, вот и сорвался…
