Вадим Панов - Мистерия мести
Белокурая разжигает две курильницы, и у холода склепа появляется приторно-сладкий привкус.
— Что ты творишь? Ты…
Рыжий начинает рваться, но подруги Тины прижимают его к мрамору, не позволяя помешать нанесению знаков.
— Гадины! Мерзавки! Твари!!!
— Ты есть единство души и тела. Ты есть сочетание тлена и бессмертия. Ты есть плоть и разум.
— Тина! О чём ты? Что ты задумала, сволочь?!
— Ты переплетение непереплетаемого. Твоё тело — сосуд для настоящего, для того, что делает тебя тем, кто ты есть, для уникального…
Дым из курильниц — секунду назад едва заметный, намекающий о себе лишь приторной сладостью — вдруг обращается густым и колючим. Становится чёрным, заполоняет подвал туманом, во тьме которого над изрезанным парнем отчётливо виднеется нежное бело-розовое свечение.
— Единства больше нет!
На губах несчастного выступает пена, сквозь которую с трудом прорывается едва различимый хрип:
— Пощады… Но её не будет.
Свечение больше не обволакивает жертву, а убегает, растворяясь в чёрном приторно-сладком тумане. Тело судорожно выгибается, мышцы напряжены, вены вздулись, каждая клеточка — натянутая струна, готовая порваться в любой момент. Пена продолжает заливать камень, а хрипа давно нет.
Потому что нет того, что делало Рудольфа Рудольфом.
— Джина, скорее!
— Иду!
Белокурая устанавливает у головы жертвы резную каменную чашу, снимает крышку и быстро отступает, сторонясь нежно-розовой вспышки.
— Новый тлен призывает старый дух! Новый сосуд ждёт наполнения! Да создастся новое единство по закону невозможного сплетения!
Мерцающее облако из чаши окутывает тело несчастного, вызвав рык и болезненный стон. А потом — породив чудовищный рёв, заставивший вздрогнуть даже видавших виды ведьм. Тело жертвы впитывает нежно-розовое мерцание. Тело жертвы вспыхивает огнём всех белых свечей и блестит, опаляемое каплями волшебного огня. Тело жертвы погибает, рассыпавшись в пепел под жаром белого огня, и возрождается яростью магического торнадо, извергшего чёрный туман прочь, создав из небытия тело, которое окутывает едва заметное нежно-розовое мерцание.
— У нас получилось?
Последние несколько минут ведьмы стояли у ближней курильницы, ошарашенно глядя на проводимую ими самими церемонию.
Джина сглотнула и закусила губу. А Тина сделала шаг вперёд и неуверенно спросила:
— Генрих?
Кандалы свалились, когда тело обратилось в прах, и не вернулись. Рыжий, сгорбившись, сидел в центре стола, неотрывно глядя на свои ладони. То ли не узнавая их, то ли не понимая, что делать дальше.
— Генрих? Тишина.
— Ты вернулся?
— Да, я вернулся, — хрипло произнёс парень. Уже не Рудольф. Уже не он. — Я вернулся, но не хочу.
И прежде чем ведьмы поняли, к чему он ведёт, восставшее из пепла существо взяло со стола церемониальный бронзовый нож и твёрдой рукой перерезало себе горло.
Почему я не стал брать Джину Разбегаеву в полноценный оборот и тщательно продумывать наш с ней диалог? Почему я закончил разговор ударом, после которого ей не оставалось ничего другого, как встать и уйти? Потому что я хотел её напугать и выбить из равновесия.
Директор Мальцев, несмотря на проснувшееся равнодушие, всё-таки решил довести расследование до конца и договорился с полицией о полноценном наблюдении за Джиной: её «вели» визуально, прослушивали телефон и контролировали электронную почту. Я хотел знать, чем она займётся после нашей яркой встречи, и только для этого вывел Разбегаеву из себя. А расставшись с ней, направился в ближайший парк, уселся на скамеечку и принялся ждать вестей.
И снова опозорился, потому что перепуганная Джина не стала никому звонить.
Бросив меня в ресторане — кстати, мне пришлось оплатить счёт за три «Кровавых Мэри», — она взяла такси и поехала домой. Где и затаилась, не пользуясь ни телефоном, ни компьютером. Каково, а? Я проторчал в парке до семи вечера, последние два часа — из принципа, после чего без аппетита поужинал и поехал домой. Спать и думать. Однако неожиданный звонок заставил меня сделать крюк и снова навестить «неПростые сувениры», вход в которые охранял безмятежный Гамлет.
«Интересно, он с одного рывка голову отрывает или с двух? Или он головы откусывает?»
Но дог посмотрел на меня привычно приветливо и даже улыбнулся по-собачьи, всем своим видом показывая, что разговоры о головах неуместны — мы ведь друзья. Точнее, разговоры станут уместны в том случае, если я попытаюсь сделать что-нибудь плохое его старому хозяину.
— Добрый вечер.
— Добрый, Юра, добрый… Я рад тебя видеть. Как расследование?
— Движется.
Стальевич вновь усадил меня под пальмой, однако на этот раз кресел оказалось три, и я понял, что вскоре к нам присоединится ещё один собеседник. Однако прежде мне пришлось пройти через необязательный разговор.
— Слышал, ты побывал в аварии?
— В небольшой.
Уточнять, откуда старенький владелец скромного магазина мог узнать об аварии, я не стал, а Стальевич воспринял отсутствие вопроса как должное.
— Не пострадал?
— Нет, как видите.
— А девушка твоя… — И он, специально переигрывая, изобразил проблемы с памятью: — Мира, кажется?
— Мира, — подтвердил я.
— Она тоже была в аварии?
— Нет.
— Приезжала тебя проведать?
— Мы давно не виделись.
Вот же странно: я прекрасно помнил те яркие эмоции, которые владели мною на нашем с Мирой первом и единственном свидании, но не испытывал никакого желания переживать их вновь. О Мире я вспоминал только тогда, когда видел на экране телефона метки пропущенных вызовов.
— Позавчера ты казался влюблённым.
— Вы сами говорили, Евгений Стальевич: дело молодое. Сегодня любишь, завтра забыл.
Старик улыбнулся, то ли показывая, что услышал, то ли каким-то своим мыслям, потрепал меня по руке и бодро сообщил:
— Ну да и бог с ней, Юра, разберётесь.
— Я тоже так думаю, Евгений Стальевич.
— А я хочу познакомить тебя с одним… человеком. — И повернул голову. — Беня, выйди к нам.
— Наконец-то! — В дверях задней комнаты лавки появился мужчина, наряженный в кричаще-розовый костюм, чёрную сорочку, голубой галстук и белые туфли. Дополняли наряд многочисленные перстни на пальцах и толстенная, со ствол сорок пятого кольта, золотая цепь. — Что за дешёвая постановка, Евзер?
— Рекомендую тебе Автохонта Полуэктовича Бенциева, — со вздохом произнёс Стальевич. — Для друзей — Беня или Бенций.
— Автохонт Полуэктович? — вытаращился я.
— У тебя проблемы с запоминанием простых имён? — осведомился тот.
Он был очень невысоким, полным, лысым, как электрический штепсель, но невероятно обаятельным. И даже презрительный вопрос в мой адрес он отпустил так, что я едва не рассмеялся.
— Беня управляет клубом «Переплетение», — мягко продолжил Стальевич. — Но ты уже наверняка знаешь об этом.
Автохонт Полуэктович шумно высморкался.
А я смотрел на него и думал, что точно знаю владельца фисташкового, в мелкие красные звёздочки «Хамме-ра», что вылез на тротуар аккурат возле «неПростых сувениров». Всё, что в этом колоссе не было фисташковым со звёздочками, было тонировано в чёрное. Или блестело от хрома. Или было резиновым.
— Я помню, Юра, у тебя были вопросы насчет «Переплетения», — улыбнулся Стальевич.
Не были — у меня есть серьёзные вопросы ко всем вам, но вряд ли я получу на них ответы. С другой стороны, птичка клюет по зёрнышку, и кто мне мешает начать знакомство с обаятельным Автохонтом расспросами о…
— Тина Мальцева.
— Появлялась не реже трёх раз в неделю, — тут же отозвался Беня.
— Рудольф Шарге?
— Заходил пару раз вместе с Тиной. Я помню парня только потому, что потом рыжие качки его по всему городу искали.
— Тине нравились молодые мальчики?
Автохонт Полуэктович выразительно посмотрел на Стальевича: мол, что за придурка ты привёл, — после чего постучал себя по лбу и соблаговолил ответить:
— Ей давно за тридцать, чел, естественно, ей нравились молодые мальчики. А Мальцеву, чтобы потушить огонь Тины, нужно было сожрать таблетку виагры величиной с луну.
Кто-кто, а директор меня сейчас вообще не интересовал.
— Тину связывали с исчезновением Рудольфа?
— Нет, конечно, она ведь сексуальная ведьма, а в городе тогда было полно…
— Луминаров, — закончил я.
Стальевич и Полуэктович переглянулись и одновременно поморщились.
— Ржавый, — сказал Стальевич.
— Не сомневаюсь, — кивнул Полуэктович. — Трепло раскачанное.
— Ты тоже хорош.
— Ты сам просил говорить.
— И думать при этом.
— Ты вечно всем недоволен.
— Высказался?
