Сергей Антонов - Рублевка
Корнилов смотрел на подрагивающую у его ног тушу птерозавра и чувствовал неимоверное облегчение. Зря он называл эту ночь неудачной. Избежать верной гибели трижды удается немногим. Отвязались лемуры, сдох птеродактиль, исчезла шаровая молния, а вместе с ней ушла гнездившаяся в голове боль. По сравнению с тем, что произошло, ливень, гром и гроза – просто детская забава. Электричество посмотрело ему в лицо и отвернулось, решив, что час Юрия еще не пробил.
Освобожденная от цепких щупалец болевых спазмов память вернула Корнилову воспоминания. Об электричестве пел Борис Гребенщиков. Однажды, после очередной сессии, получив стипендию, они узнали о концерте трубадура Северной Пальмиры в Горбушке. Цены на билеты были запредельными, но дело было не в ценах. Корнилов улыбнулся, вспоминая о том, как они с шести часов утра дежурили у ДК Горбунова, надеясь ворваться в кассовый зал первыми.
Ближе к восьми на скамейках у Горбушки стали появляться подозрительные личности. Все, как один патлатые, в тертых джинсах. Эти пареньки, как и студенческая компания Корнилова старательно делали вид, что им нет никакого дела до дверей кассы. Однако надуть друг друга конкуренты не смогли. Едва стукнуло восемь, как все ломанулись за билетами и разочарованно прочитали короткое и емкое объявление на окошке «Билетов на Б. Г. нет».
Попасть на концерт все-таки удалось, переплатив аж в два раза перекупщикам. Там-то, прижатый к сцене толпой неистовствующих фанатов Юрий и услышал «Электричество» вживую. Боевое было время. Приходилось бороться и за громкий звук, и за длинные волосы. Где вы теперь коллеги по цеху почитания творчества Бориса Борисовича? Что сталось с вашим кумиром? Смело ли его ядерным ураганом, обрушившимся на Питер, или он выжил, чтобы влачить жалкое существование на какой-нибудь станции петербургского метрополитена?
Юрий продолжал грустно улыбаться, не обращая внимания, что вода пробила себе дорогу под защитный костюм и вымочила одежду до нитки. Временное неудобство. Ерунда. Он не утратил способность вспоминать, значит, вопреки всему, жив. А ливень рано или поздно кончится. Жизнь ведь состоит из черных и белых полос. Ха! Совсем таких, как у лемуров. Миленькое сравнение. Интересно, почему молчит говорун Бамбуло? У него что: что закончились хохляцкие присказки? Или потрясения привели к немоте?
Корнилов обернулся к Степану. Тот сидел, тупо глядя на пистолет в своей руке.
– Эй, там, на палубе! – как можно веселее крикнул Юрий. – Вы живы?
– Точно не знаю, – покачал головой Стук. – Вроде жив, а вроде и нет. В мозгах пусто. Че это было, Юрец?
– Ты о птеродактиле или о шаровой молнии?
– Ах, молния. Шаровая. От оно как… Полный марафет.
– Живые мы, Стук! Это – главное. Плюнь на молнии и птеродактилей. Не раскисай!
– Не раскиснешь тут, – пробурчал Степан уже более-менее осмысленно. – Хлещет, как из ведра.
Возвышение у стелы, облюбованное Корниловым из-за хорошего обзора, теперь утратила свою актуальность. Обзора не было, как и возможности укрыться от ливня. Тыкаться наощупь в непроницаемой серой пелене – искать новых приключений на свои многострадальные задницы. Юрий уселся рядом с Стуком.
– Ничего. Дождь скоро закончится.
– Ага. Ну-ну. А ты это, Корнилов, почему не прыгнул тогда? Неужто спужався?
– В самую точку, Степан. Испугался. Фобия у меня.
– Шо-о-о?
– Фобия. Для особо одаренных – страх. Высоты и прыжков боюсь так, что лучше в петлю. Ты по паркур слыхал?
– Шо-о-о?
Ну, да. По всей видимости, паркур под Винницей чрезмерной популярностью не пользовался. Как и Есенин. Вот послал бог товарища. Несостоявшийся тракторист. Невезучий шулер, которому за карточные фокусы сломали руку. Эх, Стук, Стук не пробиться тебе в тузы.
– Паркур это… Ну, в общем – уличное трюкачество. Прыжки, сальто всякие. Я этим в юности увлекался.
– А зачем прыжки? Я тоже дитенком в разные игры играл. Лапта, «слон». Это понятно. А просто так прыгать-то зачем? Вам за это че: бабки платили?
Жадный хохол. Как такому объяснить, что приверженцы паркура сами готовы были платить деньги за то, чтобы прыгать, а все делалось ради повышения уровня адреналина в крови.
– А кто альпинистам деньги платит? – нашел подходящее сравнение Юрий. – Они по горам ради собственного удовольствия лазают.
– Гы. Так то по горам. А вы по улице як козлы прыгали. Не понимаю.
– Гы-гы. И не поймешь! – разозлился Корнилов. – Короче говоря, упал я однажды. Голову расшиб. С тех пор и…
– А-а-а, теперь понимаю! У нас похожий случай был: дядька Грицко пьяный на «Запорожце» с моста в реку сверзился. Так он тоже воды с тех пор боялся. Потом, правда, все равно утоп, когда опять нажрался и купаться полез.
– Спасибо, Стук, утешил.
Ливень медленно, но верно затихал. Между струями появились просветы. Молнии перестали рассекать небо, стихли раскаты грома. Через полчаса ливень превратился в дождь, а на лужах появились пузыри – верный признак того, что небесный водяной резервуар иссяк. Тучи рассеялись. Выглянула умытая дождем луна.
Корнилов встал. Посмотрел на мертвого птеродактиля и поднял глаза вверх. Шаровая молния оставила после себя весьма красноречивое напоминание – лучи звезды оплавились так, что звезда перестала быть звездой, а превратилась в уродливую лепешку. Стука эта метаморфоза мало интересовала. Он прохаживался вокруг птицеящера, изучая строение поверженного исполина.
– Ты еще у него зубы вырви и ожерелье сделай, – усмехнулся Юрий. – Индейцы так всегда поступают, а запорожские казаки, чем хуже?
– И вырвал бы. На память, – на полном серьезе отвечал Степан. – Только вот неохота к этой мерзости прикасаться.
– Пойдем, Стук. Дождь заканчивается.
– А может сначала обсушимся? Я видел тут неподалеку пару деревяшек, на дороге можем разжиться покрышкой…
– Я хочу уйти отсюда, – отрезал Корнилов. – Просто уйти.
– Не нервничай. По дороге обсохнем.
– Это да. Я расскажу тебе историю про хвост и ты мигом высохнешь.
– Хвост? – Степан осмотрелся. – Что еще за хвост?!
– Я пошутил. Проехали.
Юрий начал первым спускаться с холма. Опять прокол. Его новый друг не читал «Алису» Кэрролла и понятия не имеет о мыши, которая собиралась обсушить всех, кто наплавался в море слез, рассказом о хвосте. Надо бы на будущее постараться шутить с Стуком менее интеллектуально.
Глава 8. Из Кунцево голодным не уедешь
Один из самых красивых проспектов Москвы хоть и утратил большую часть своего былого великолепия, но по-прежнему поражал своими размерами. Идти по его центру, как хотел Корнилов, не составляло большого труда – гораздо труднее было бы двигаться не по проспекту. Множество полос движения, по которым в былые времена нескончаемым потоком мчались машины, теперь превратились в самостоятельные, размеченные авторухлядью, дороги. Выбирай ту, где препятствий меньше и шагай себе. Если и нарушишь какое-нибудь из правил дорожного движения, призраки сотрудников ГИБДД не станут тебя штрафовать. Они теперь стали куда как покладистее.
Юрий, конечно, выбрал самую свободную из полос. Вип-дорожку для обладателей машин с проблесковыми маячками. Путь, предназначенный для кремлевских небожителей. Катаклизм не застал этих юрких врасплох. Они узнали о нем задолго до простых смертных и не катались по столице в последний день. Когда все остальные, сломя голову, бежали в Метро, чтобы укрыться, эти уже попивали кофеек в своих убежищах и с интересом следили за тем, чем закончится мышиная возня простых смертных.
Корнилов вздохнул. Черт с ними, с небожителями. В любом случае они свое отъездили.
Город-призрак словно смилостивился над Корниловым и Стуком после того, как подверг их тройному испытанию. Принял путников в свои холодные объятия, осветил путь лунным светом, приказал боевым дружинам чудовищ не нападать на парочку, которой и без того досталось по самое не могу.
Берцы Юрия и Степана были полны воды, которая хлюпала при каждом шаге и продавливалась наружу через отверстия для шнурков. Мокрая одежда тоже доставляла немало неудобств, но вопреки ожиданиям Корнилов не чувствовал себя простуженным. Горло уже не более, а лишь чуть саднило. Перестал донимать кашель. Сработал эффект «клин клином» – новые перегрузки заставил организм забыть о старых болячках. Хотя кружка горячего чая сейчас не помешала бы. Или кофе… Эта мысль была отзвуком того, что увидел Юрий. Белые объемные буквы «Кофе Хауз» над первом этажом здания с башенками-шпилями на крыше и красивой, ведущей во двор аркой. Брат-близнец этого дома стоял и на противоположной стороне проспекта, но сохранился гораздо хуже. На первом же здании по какой-то чудесной случайности не облупилась даже желтая краска. Ураган, стерший с лица земли лучшие строения Москвы, почему-то не тронул этого дома. Даже стекла в большинстве окон остались целыми. Может, из-за кофейни же на первом этаже, где когда-то собиралась столичная элита? И, вообще, почему Катаклизм и все его разрушительные последствия иногда оказываются поразительно избирательными?
