Игорь Ветошкин - Последний из нас

Эпизод 1. Команда

Глава 1. Новая жизнь

Этот дневник я начинаю, начиная свои, как я надеюсь, интересные приключения. Раньше нужды в нём не было, моя жизнь в Промграде (ужасно скучном городке, и как следует из названия промышленном.) представлялась невероятным однообразным существованием. Находится этот городок недалеко от океана, где — то на территории, канувшей в забвение Украине, на месте бывшего небольшого жилого центра. Название города было изменено, как и названия многих других. Никого не интересовало былое имя града, как впрочем, и его история. Да и во что превратились нынешние города, не многие многоэтажки пережили пятидесятилетнюю засолку в океане, не многие вещи сохранились, большая нужда была всей страны в железе. Его-то в основном и добывали в нашем захудалом городишке. Наполненный заводами, выбрасывающими в воздух отравляющие серые, чёрные или пугающе белоснежные газы, он пугал своими грязными и тёмными улицами. Жили люди тут недолго, те, кто не умирал от бесконечной работы на заводах, тот часто становился жертвой разгулявшейся преступности. Многие не хотели горбатиться на заводах и в шахтах, потому ставали на нечестный путь, а воровать у простых работяг было фактически нечего, то воровали часто. Богатые в таких городах не жили, только трудяги, второй сорт народа.

Мне не повезло родиться здесь, по законам Республики, сын шахтёра тоже должен стать шахтёром, вот я и горбатился в каменоломной шахте с утра до вечера. Тешило одно приятное обстоятельство: у меня не было кода на правой руке. (В Республике ставили клеймо всем новорожденным гражданам, цифровой код ставился мужчинам на правую руку раскалённым железом в первые месяцы жизни, женщинам на левое предплечье. Он подтверждал гражданство, место рождения, национальность и дату рождения.). Меня странным образом клеймование миновало, это давало надежду на возможность строительства своей жизни. Отец одно время проработал в бюро разрабатывающее «коды», вот он меня и спас. Остаток жизни он отбывал срок на исправительно-трудовых работах в колонии Промграда. Тут много ЗК отбывали наказание, но за, что отец отбывал свой срок, он так и не говорил. Он вообще мало мне говорил о себе, но я знал, что человек очень интересный, свою жизнь он провёл в круговороте опасностей и необычных приключений, они, то его и изменили. Старые друзья моего отца, говорили: «Он не всегда был таким замкнутым, Коля вообще на своих товарищей не похож был. Дюже честный, правильный он и тебя таким воспитал, зря я думаю, пока ты жизнь не познал, думаешь, что честь, совесть, и тд и тп, хорошо, ни черта! Колю это чуть не сгубило, но люди быстро приспосабливаются, вот и твой отец на остальных похож стал!» Что это означало, я не знал, наивно думая, что всё делаю правильно, но отцовским друзьям, мирвозрение своё сломать не дал.

Свою мать я даже и не знал, звали Люда, Грачёва — фамилия, жила какое — то время у Красных, встретилась с отцом, переехала сюда, умерла при родах. Кем работала, как выглядела, да и многого я о ней не знал, отец не запрещал спрашивать, но настойчиво, очень настойчиво просил не говорить о ней. Поначалу я думал, что мать его предала, и разбила сердце, но один из его часто приезжавших друзей, Спичков, его звали, сказал, что он очень мать любил, и она его тоже, а больше ничего.

Виделись мы с ним только поздно вечером, когда он приходил с работы на шахте, а я с учёбы. Да, я даже в таком городке, в таком положении наивно верил в силу знаний, в свои девятнадцать лет я старался не пропускать лекций в университете при Красном Кресте — так называлось независимое учреждение, разбросившее свои корни во всей территории России. Вот я и учился врачеванию, надеясь со временем выбиться в люди. Днём в шахте, как земляной червь, вечером на учёбу. Народу в аудитории было всегда мало, все мои сверстники либо работали, как я, либо спивались во дворах, за гаражами.

Отец учёбу одобрял, но не считал необходимостью, учитывая, как нам тяжело жилось, платить за занятия было весьма накладно. И всё же я продолжал учиться.

Месяц назад отец, словно мгновенно состарился сразу лет на десять, он осунулся, непрестанно кашлял, двигался с трудом, через неделю его вышвырнули с работы. В Республике пожилым людям пенсии не полагалось, как, впрочем, и инвалидам, в наше время никто никому ничем не обязан, кроме народа своему правителю. Хорошо хоть срок истёк, и отец мог спокойно сидеть дома на попечении единственного сына. А мне приходилось работать за двоих, и скоро мы начали голодать, продав весь хлам, который был в нашем «доме», а конкретнее мы жили в одной комнатке рабочего общежития, но и эти деньги ушли, как вода сквозь пальцы. Ничего дельного я придумать не мог, и решил бросить учёбу, тогда это значило бы, все прочие годы прошли впустую. Я видел, как отец страдает от угрызений совести, он видел, что мы можем и не выкарабкаться, и он к тому же, как человек с высокой самооценкой, стыдился своей слабости. Не привыкший от кого — то зависеть, он сильно нервничал по этому поводу. Неделю назад он сильно занемог, ничего не ел и не пил, лежал весь день, отвернувшись к стенке на своей кушетке, и плакал, конечно, я слёз отцовских никогда не видел, но я знал, как он расстроен в душе. Лекарства с таким трудом добытые в Красном Кресте, отец не признавал, и вылечить его я не мог. Как жаль, что нет лекарства от старости!

Он умер два дня назад, хотя я знал, что умер он в душе уже давно. Приехавший на похороны Спичков, неожиданно предложил мне поехать вместе с ним в одну из главных резиденций Красного Креста. Кроме отца, которого я обязан был содержать, меня держало в этом городе ещё одно обстоятельство. Звали это обстоятельство Наташа, кажется, именно так звучало чудное имя прелестной сестры моего лучшего друга. Эх, как она мне нравилась, к сожалению, с противоположным полом я вёл себя робко. Да и как тут станешь самоуверенным мачо, когда наши встречи проходили почти каждое утро в таких обстоятельствах. Она идёт, вся такая хороша собой, аккуратно одетая, с папочкой в руках, улыбчивая, вежливая, и я навстречу, грязюкой перемазанный, в старой отцовской куртке, рваных штанах, с тяжеленной каменюкой в руках. Жаль… Если б видела она меня вечером, в сером, старом, но довольно конфиденциальном пиджаке, потёртых, но ещё имевших приличный вид, брюках, и с кожаным чемоданом в руках, то уверен смотрела бы на меня по-другому. Правда я не знаю, как она на меня смотрела в роли раба, ведь униженный, раздавленный адским трудом в шахтах, я и не посмел бы к Наташе подойти. Вечером я чувствовал себя увереннее, но заявиться к ней домой, тоже не смел. Раньше-то у меня был повод прийти к красавице в гости, когда друг приглашал, но теперь, когда он спиваться стал, и уже пятилетку отмотал за грабёж, я с ним общаться то и перестал. Встретиться после учёбы тоже не удавалось, возвращался я поздно, а где работала зазноба моя, я не знал. Мог только догадываться, что в редакции, журналисткой или писарем (в Республике, как впрочем, и везде, печатные станки были редкостью, потому газеты писались вручную).