Евгений Щепетнов - Звереныш

По большому счету сотник был прав – этот мальчишка стоит хороших денег и Корпус Псов заплатит полновесной монетой за щенка, но… все равно обидно.

Бас решил: хватит уже этой работы. Деньги есть, после похода еще дадут, так что можно заняться тем, чем хочется – открыть свое дело, торговать, завести семью. Достаточно рисковать жизнью – тридцать лет уже, а ни семьи, ни детей… только тесные, вонючие, пропахшие грязным бельем каюты, трактиры и бордели с пахнущими дешевым вином шлюхами. Все! Решено! Увольняться!

Занусс довольно кивнул головой и поспешил туда, где распоряжался сотник – нужно было показаться, сделать вид, что трудится в поте лица, иначе опять оштрафует, скажет, что не работал. А Басу теперь каждая монета в дело.

Всего через два часа рабы были рассортированы и загружены в трюмы – женщины и девочки отдельно от мальчиков. Огромный трехмачтовый корабль мог вместить приличное количество воинов и несколько сотен рабов, размещенных в нескольких отсеках.

Условия содержания, мягко сказать, нелегкие. Процент отсева был довольно высок – от двадцати до пятидесяти процентов, и зависел он от многих обстоятельств – погоды, например, а еще от того, в чьи руки попали эти люди.

Мастеров-ловцов можно было бы условно разделить на две группы – в первую входили те, кто старался сохранить максимальное количество пойманных людей. Они предоставляли «овцам» более щадящие условия – вдоволь воды, достаточно еды, чтобы не отнимали ее у соседей по плену.

Во вторую группу входили те ловцы, которые считали, что тяжелые условия содержания «овец» позволяют отсеять слабых, оставляя тех, кто наиболее силен, а значит – ставит бо́льшую цену при продаже. Ведь это более качественный товар!

Оба метода имели свои плюсы и минусы. Первая группа меньше работала, быстро забивая трюмы и сразу уходя в море, домой. Однако их рабы стоили дешевле, ведь среди них был больший процент слабых.

Вторая группа затрачивала на подбор груза намного больше времени и сил, однако их «овцы» больше стоили на рынке, ведь покупатели знали, что если рабы выжили при перевозке, то вынесут любые условия, потому что хуже тех, что в трюме корабля рабовладельцев, быть не может.

Конечно, и та и другая группа сразу же отделяли особо ценных рабов, помещая их в элитный загон. Вернее, не рабов, а рабынь – красивых девушек, женщин, девочек. Совсем маленьких не брали – они гарантированно умрут. «Мелкоту» обычно убивали, чтобы своими воплями не портили настроение. Или же просто бросали умирать в разоренном селении. До них никому не было дела.

Та команда ловцов, что высадилась в прибрежном селении ростов, принадлежала ко второй группе ловцов, но даже среди них мастер Джубокс отличался жесткостью, о которой ходили легенды. Удачливый, смелый, он всегда знал, куда нужно направить свой черный, пахнущий смертью и нечистотами корабль, наводивший ужас на побережья всего Северного материка. Будто бог войны подсказывал этому квадратному обезьяноподобному коротышке то селение, в котором есть ценные рабы и мало воинов, способных оказать достойное сопротивление.

Удача? Чутье? Может быть. Но в любом случае одного-двух походов в год хватало, чтобы этот человек жил безбедно в великой Империи Занусс, любимой богами, протянувшейся почти на половину огромного Южного материка.

Работорговля приносила огромную прибыль. Хватало всем – и мастеру ловцов, и его воинам, охотно нанимающихся в экспедицию, зная, что внакладе не останутся. Империя процветала, и не в малой степени в результате того, что многое в ней производилось руками рабов – разумных механизмов, которые всегда можно заменить на другие. Если понадобится, конечно. И эти механизмы еще и сами размножались, что немаловажно.

Он проснулся от боли. Кто-то укусил за ногу так, что боль пронзила до самого сердца. Мальчик застонал, потянулся к ноге, чтобы обнаружить кровоточащую ранку и зажать ее грязной ладонью – совершенно инстинктивно, рефлекторно, как моргает глаз или вздрагивает тело, получив удар кожаным бичом.

Мальчик теперь знал, каково это, получить удар бичом. Это сродни тому, как если бы к коже приложили раскаленный клинок. Вспухает красная полоса, сочится кровь, на которую тут же слетаются мухи. А если уснуть, то на запах окровавленного мяса сбегаются голодные крысы, и тогда все еще хуже. Гораздо хуже. Вот как сейчас – крыса разорвала кожу, добираясь до сладкой плоти мальчугана.

Ему было уже четырнадцать, но выглядел он младше своих лет, что частенько расстраивало мальчугана до слез. Он не был слабым, скорее наоборот – жилистый, сильный, парнишка был сильнее многих сверстников, но на вид ему было одиннадцать-двенадцать, к тому же мал ростом… на улице не очень таких любили. Маменькин сыночек – самое безобидное определение, которое мог услышать мальчишка. И слышал.

Они плыли уже месяц. Вначале корабль прошел вдоль побережья, покрыв кровью и пеплом суровые северные скалы на несколько дней пути, а потом, нагруженный до предела, ушел на юг, возвращаясь туда, откуда никому из рабов никогда больше не вернуться, растворяясь в земле чужого материка, обращаясь в прах, как и все существа на этом свете. Только с одним отличием: южане уходили в землю своей родины, рабы же – в чужую, вражескую, мерзкую землю, ненавидимую всеми клеточками их истерзанных тел.

Впрочем, часть рабов, в конце концов, становилась подданными Империи. Свободными. Но добиться этого было очень трудно. Как может раб заплатить выкуп, если он ничего не получает за свою работу? Как может выкупиться топор, или лопата, или метла – суть инструменты, делающие жизнь человека более комфортной? Ведь раб на самом деле – тот же инструмент, только разумный. Никак не человек.

Мальчик сел, опершись на стену, посмотрел по сторонам, тяжело дыша и морщась от боли. В полумраке трюма лежали, сидели, стояли десятки мальчишек разного возраста, примерно от десяти до пятнадцати лет. Голодные, грязные, многие из них были больны, покрыты нарывами и воспалившимися ранами. Время от времени в трюм спускали едкую вонючую мазь, которой нужно было мазать свои болячки – надсмотрщик строго следил, чтобы раны были смазаны. Не потому, что ему было жаль подростков, – товар не должен пропасть зря.

Те, кто не хотел мазаться гадкой мазью, тут же понимали, что от их желаний уже ничего не зависит, а их мнение никому не интересно. Не хочешь мазать – получи удар бичом, да так, что кровь брызнет из-под нежной, привыкшей к материнским ладоням кожи. И ничего не поможет – ни слезы, ни мольбы, а тем более угрозы. В первый же день смелого мальчика, который пообещал зарезать надсмотрщика как барана, запороли до смерти, оставив труп лежать прямо в трюме, среди живых.