Буши (СИ) - Ворон Ольга
— Женщины будут выбирать лучших, — меланхолично отозвался Закуно. — Учёных, художников, философов…
— Лучших нет. Это миф, — покачал головой Тасо, — Каждый человек — индивидуальность. В чём-то он хорош, в чём-то плох. И нет общих критериев «лучшего». Мир раздробится на мнения и желания.
Закуно усмехнулся, так и не посмотрев на собеседника:
— Но и для выбора сильнейшего критериев нет!
— Поединок, — коротко ответил Тасо.
— Поединок, — задумчиво повторил собеседник. — Учёный спор или сравнение произведений искусств разве не поединок меж разумами и представлениями о прекрасном?
— Нет. Их судят посторонние. Те, которые не находятся внутри боя. Не осознают эмоций сражающихся. Не видят истины, — отрывисто, словно нанося удар за ударом, ответил Тасо. — Для человека искусства нет противника и нет риска жизни и чести. Есть только признание и непризнание толпы. А в ней всегда найдётся тот, кто посчитает проигравшего правым и выигравшего неправым. Так появляются альтернативные мнения, так истина расходится на множество ветвей… В поединке воинов не бывает посторонних! Там только двое и судьба. И проигравший — всего лишь проигравший, даже если ему не повезло — он проиграл противнику и судьбе. А выигравший — всего лишь победитель, даже если просто судьба была к нему благосклонна.
— Но поединок тоже выбирает лучшего, разве нет? Того, который миф, а? — тонко усмехнулся Закуно.
— Нет. Поединок показывает именно сильнейшего. Сильного сейчас, в этот момент, против этого соперника и в этом состоянии духа. Лучших нет! Чемпион — это не лучший. Это тот, кто победил многих. Он не победил всех.
Закуно нервно постучал пальцами по периллам:
— Значит, женщины будут выбирать сильнейших учёных и творцов! Ведь женщины любят победителей!
— Женщины любят победителей, — горько повторил Тасо и склонил голову, — Но там, где есть победители, есть и сражения. Сражение, поединок, борьба. А их итог не решает толпа. Только один на один. И каждый понимает — кто прав и кто побеждён. Женщина же чувствует это сердцем.
— Что ж, пусть так… Забавно! Вы прославляете битву, но выступаете лидером движения протеста против модифицированной армии. Я Вас не понимаю, Мастер Тасо! — усмехнулся Закуно, впервые оборачиваясь к оппоненту.
— Я выступаю против войны, — устало отозвался он. — Война это не выявление сильных. Это подавление слабых. А биологически модифицированная армия — это залог того, что слабые останутся в загонах. Это запрет на силу, духовный и технический рост, возможность постоять за себя, запрет на собственный выбор судьбы.
Закуно усмехнулся в пустоту над полигоном.
— Я так понимаю, что Вы не отказываетесь от вызова?
Тасо вежливо поклонился:
— Да, я подтверждаю вызов, брошенный моим учителем Миа Миато компании «Садзуро».
— Подумайте, Тасо! — Закуно досадливо передёрнул плечами. — Мы рискуем только продажами программного обеспечения, а Вы рискуете не деньгами или карьерой — честью и судьбой! В случае проигрыша, Вам придётся официально заявить о победе био-буши и стать нашим новым консультантом.
Тасо прикрыл глаза. Учитель Миато никогда не говорил, почему он работает на «Садзуро»…
— Я рискую, да… Но и Ваш риск не меньше, — медленно произнёс мастер, — Победа человека над экспериментальной моделью лучшей на данный момент программы может стать для самой идеи био-буши пагубной и возродить традиционные системы боя. Это сражение не между людьми. Сражение между принципами. Сражение за будущее.
Глава военного отделения расслабил галстук, внимательно оглядев мастера. А потом чётко раздельно выговорил:
— «Сазуро-7.0» — совершеннейшая программа боя. И смерть её создателя — тому подтверждение. Не дразните судьбу!
Тасо выпрямился:
— Я подтверждаю вызов.
Закуно склонился:
— Завтра в любое удобное для Вас время, мастер Тасо!
— Со всем уважением, господин Закуно!
Нервно протирающий очки, Асари спохватился и поспешно согнулся, присоединившись к двум вежливым поклонам идеологических противников. Поклоны были продолжительными. Не меньше долгого вдоха.
Закуно невозмутимо выпрямился и шагнул в шахту лестницы.
Получив команду на офицерской волне, био-буши, отсалютовал и двинулся к выходу. Тасо посмотрел с балкона вниз и, словно на себе почувствовал, как расслабились его бугрящиеся мышцы и вошли в физиологический режим медицинские нанороботы. Теперь био-буши стал обычным человеком, с любовью, страхом, желаниями и суждениями. Почти. Человеком, не помнящим части своей жизни, проданной армии. И только приказ командира или экстремальная ситуация могли его заставить вновь оказаться в тисках программы.
Тасо смотрел в белый бритый затылок уходящего солдата и думал о том, что завтрашний день — это хороший день для смерти за свои идеалы. Такой же, как любой другой.
* * *Кай Тасо зажигал свечи.
В зале их было множество — тонких, толстых, фигурных, ароматизированных и простых. Он подносил к фитилям зажигалку, щёлкал кнопкой и смотрел, как огонёк пересаживается на восковые плечи.
Весть о смерти учителя Миато подкосила Тасо. Заполнила скорбью и стыдом.
Последние пару лет они не встречались — и не до того стало, да и дороги разошлись. Старик с головой ушёл в работу на «Сазуро» и разговаривать с ним стало не о чем, да и незачем. Ученики не могли простить наставника, жизнь отдавшего боевому пути, ставшего примером следующим поколениям, да под старость заблажившего и ушедшего в презираемое ими дело. Да не просто ушедшего, но ставшего старшим консультантом по разработке программ воинских систем для армии. Самое дурное дело! Вот и получалось — в глаза не выскажешь, пожалеешь возраст и былое уважение, а хранить в себе обиду тяжело. Миа Миато только снисходительно улыбался на скупые встречи учеников и качал седой головой: «И лист тонет, и камень плывёт».
Старая свеча в запястье толщиной, стоящая в зале многие годы, никак не желала разгораться. Огонь плясал на чёрном фитиле, и гас, как только Тасо отодвигал зажигалку. Сизый дымок короткими завитками поднимался вверх, а шнур осыпался искрами, но не пламенел. Но мастер кропотливо повторял попытки. Он был приучен ценить надежду.
Учитель умер так, как умирают очень сильные и гордые люди. Сам. Составив завещание и письмо для Тасо, он переоделся в чистое, вышел в тренировочный зал и, сев у ритуальной стены, углубился в медитацию. Пришедшие проведать его через час уже не обнаружили ни дыхания, ни сердцебиения. О письме вспомнили только на похоронах. Тасо вскрыл конверт и восхитился изысканной вязи на тонком листе. Современный мир с его технологиями почти отучил от вида рукописного письма, и, возможно, поэтому так врезались в память строки на рисовой бумаге. Врезались, многое рассказав о человеке, с которым рядом провёл полжизни, но не удосужился понять. Многое — от странной, почти отцовской, нежности к воспитанникам до непреклонной веры в свой путь. Миа Миато в цветистых выражениях, забытых даже большинством современников, говорил о своем желании уйти и просил принять на себя брошенный им вызов. Конечно, если ученик пожелает вступиться за честь учителя.
Фитиль затрещал, осыпал искрами пальцы и загорелся. Восковая чаша старой свечи, словно заброшенная сцена под каблучками неожиданно посетившей плясуньи, заходила ходуном и задрожала бликами. Тасо удовлетворённо отложил зажигалку. Теперь в тренировочном зале горели все свечи.
Размышляя о завтрашнем дне, мастер на миг смешался, поняв, что ещё одно дело осталось нерешённым. Надолго задумался, вспоминая имена и лица. Дело, которое нужно было поручить, требовало понимающего человека. С трудом отыскав в памяти код доступа связи с бывшим напарником и другом, а ныне конкурентом и неприятелем, он зарегистрировал вызов через гипнофон. Через несколько минут ему ответили.
Проявившийся в пустоте зала переданный аппаратом образ полнотелого человека в повседневном домашнем кимоно насторожено вскинул взгляд:
