Андрей Щупов - Гамма для старшеклассников
Очередь, к счастью, оказалась небольшой — всего трое «психов». Все сидели довольно смирно, по мере сил разыгрывая из себя нормальных граждан. В коридорчике, переполненном звонкими мухами, тоже наигрывало радио. Пела София Ротару. В припевах присутствовало все то же классическое «оу-оу». За Ротару песню про «оу-оу» подхватил Пресняков, а за ним и Леонтьев. Не выдержав, я обернулся к соседке:
— Что это они все по-волчьи?
Дамочка поправила на носу стрекозиные очки и, нервно хихикнув, пробормотала:
— Жизнь, наверное, такая.
— Человек человеку волк, как сказал Янковский, — вставил сосед справа.
Соседка слева смерила меня изучающим взглядом и, поправив на голове прическу, закинула ногу на ногу. Ощутив ее вызревшую готовность познакомиться, я машинально пробежался взором по пальцам дамы. Рокового кольца нет, розовый, с блестками маникюр. Что ж… Если ноги длинные и никакого кольца, то, чуточку раскачавшись, можно и завязать дружбу. Но раскачаться нам не дали возможности. Даму вызвали в кабинет, и, глядя, как томно она подплывает к дверям, я ощутил острое сожаление по поводу собственной нерасторопности. Впрочем, может быть, она меня еще дождется?..
Сосед справа вытер лоб платком.
— Душнина, прям жуть. Топят и топят, мать вашу…
— Топик! — жизнерадостно выкрикнул пробегающий мимо ребенок.
— Да уж, топят, — повторил сосед. — Лень им в окно выглянуть. Точно по графику работают. А кто их выдумал, если разобраться, — эти графики? Через неделю вдарят, к примеру, морозы, а они наоборот — выключат все к лешему и баста.
— В старые времена за такое сажали бы на месте…
«Сажали иди сожрали? Что он такое сказал?..» — я растерянно заерзал на стуле. Кажется, «психи» все больше выпускали коготки. И даже не коготки, а вполне зрелые когти. Изображать нормальных им, видимо, надоело.
— Да если бы какой поезд на три минуты опоздал, машиниста сразу бы к стенке поставили!
— Или стрелочника, — пробормотал я…
По счастью томление мое завершилось. Подоспел еще один психиатр, и очень скоро я уже сидел на жестковатом табурете перед лекарем извилистых душ. Он, по всей вероятности, занимался их выпрямлением.
На лбу у лекаря красовалось зеркальце с дырочкой, в правой руке танцевала ручка. Врач покрывал синюшного цвета бланк энергичными закорючками, занося в множественные графы мои скучные данные. Я обратил внимание на кромку стола. Она выглядела не то изгрызенной, не то исцарапанной. В кабинете психиатра такие столы наводят на некоторые подозрения. Либо поблизости ошивалась кошка, либо некоторые из моих предшественников отличались излишней эксцентричностью.
— Понимаете, доктор, я скорее паранормален, нежели ненормален…
— Нежели? — светило вскинул голову. — Вы сказали «нежели»?
— Вас что-то шокирует?
— Да нет. Просто все эти «отнюдь», «нежели»… — он почесал авторучкой за ухом. — Встречаются, знаете ли, у иных представителей голубой крови. Ну, вы, наверное, догадываетесь, — разные там князья, графы…
— Не беспокойтесь. Кровь у меня самая обыкновенная.
— В таком случае продолжайте.
— Видите ли, когда-то, еще в детстве, я любил фантазировать о прошлом. Теперь точно также фантазирую о будущем.
Доктор пожал плечами.
— Это нормально. Мечты, фантазии… Нужен же нам для чего-нибудь мозг.
— Я способен предсказывать погоду. Я знал о сегодняшнем дожде.
— Да? А что вы, собственно, о нем знали?
— Ну… — я несколько растерялся. — Знал, что польет как из ведра, что будет холодно.
— Это частенько чувствуют.
— Но я не чувствую, я знаю!
— Гмм… Ну, а что, например, будет завтра? Снова дождь?
Я покачал головой.
— Дождя не будет, но температура упадет до пяти-шести градусов. А ночью лужи покроются коркой льда.
— Занятно, — доктор улыбнулся и, вооружившись хромированным молоточком, предложил:
— Встаньте-ка на секундочку.
Мы отошли от поцарапанного, видавшего виды стола, и я мысленно зевнул.
— Тэк-с… Ну, и какой же у нас нынче день, милейший?
— При чем здесь это? — я раздражено засопел. — Забывчивостью я не страдаю. И год могу назвать, и месяц, если понадобится.
— Что ж, тогда приступим. Глаза налево, вверх, сюда!.. Согните руки…
Когда глупости с проверкой рефлексов прекратились, я решился наконец объяснить то, за чем и пришел.
— Вы понимаете… Я боюсь. Все время боюсь.
— Чего же, голубчик?
Я поморщился. Было в этом «голубчике» и вообще в интонациях доктора что-то снисходительно-сострадательное. Так обращались когда-то к лакеям и кучерам. Во всяком случае — судя по фильмам. Впрочем, за этим самым снисхождением я, возможно, сюда и явился. За состраданием и снисхождением.
— Видите ли, меня пугают совершеннейшие пустяки. Из-за них я просто не могу спать.
— Рассказывайте, рассказывайте! — доктор присел за стол, уютно скрестил на груди руки. — Так что конкретно вас пугает?
— Да что угодно! Грубые голоса прохожих, лай собак, ночные шорохи. Понимаете, когда десятиклашек одевают в хэбэ и дают в руки автоматы, то сразу на верное столетие приближается всеобщее оледенение. Странная вещь, дезертиры не убивают, а патриоты как раз наоборот… А иногда меня начинает пугать вообще все. Такое ощущение, будто мое присутствие здесь — ошибка. Я не приспособлен для этой атмосферы, этой гравитации. Это как кактус, который время от времени цветет. Только опять же наоборот. Вы меня понимаете?
— В некотором смысле, — доктор снова поднялся и с самым задумчивым видом зашарил пальцами у меня на горле. Не пугайтесь — вовсе не для того, чтобы задушить, — он что-то там выискивал.
— Тэк-с… Базедовой болезни, кажется, не наблюдается.
— При чем здесь базедова болезнь? Я вам говорю о другом!
— Разумеется, голубчик, разумеется. Тут все говорят о другом. Но это им только так кажется. На самом деле все людские разговоры об одном и том же. Психастения, навязчивые фобии, вечная неуверенность в собственном «я». Это нормально.
— Нормально?
— Если вы в состоянии контролировать себя, значит, нормально.
— Но дело в том, что я боюсь именно потому, что знаю о завтрашнем холоде. Я угадываю причинно-следственную связь!
— Какая-то, голубчик, ерундистика. Сначала была погода, затем страх, а теперь вы приплетаете сюда причинно-следственную связь?
— Все правильно, — заверил я его. — Потому что наше «сегодня» теснейшим образом увязывается с днем еще не наступившим.
Доктор раздражено крякнул.
— Это что же? Мы кузнецы, и дух наш молод?
— Не совсем, но…
— Минуточку! Я так понимаю, что сегодняшний дождь вы пытаетесь увязать с завтрашними заморозками?
— Да нет же. Дождь оттого, что вчера на рынке я видел безобразную драку. А сегодня две женщины в троллейбусе сказали мне гадости. Одной не понравился мой зонт, вторая, передавая абонемент, не сказала ни «спасибо», ни «пожалуйста».
— И вы реагируете на такие мелочи?
— Если бы только я! Но ведь и природа!..
— Что природа?
— Тоже реагирует.
— Мда… — врач вернулся за стол. — Говорите вы в общем-то нормально, а вот мысли… Впрочем, мысли у нас у всех малость того, — он остро взглянул мне в лицо. Точно уколол глазами-буравчиками.
— Послушайте! А может, вы верующий?
— Смотря во что.
Доктора такой ответ не устраивал, и он громко фыркнул.
— Но в церковь-то вы, конечно, заглядываете?
— Нет, не заглядываю. Хотя пару раз бывал. Слушал, как поют.
Доктор покачал головой. Я думал, он скажет: «Мда… Ох, уж мне эти печорины с онегиными! Рыцари гипертрофированных чувств… Шагу не ступишь без того, чтобы не угодить на какого-нибудь нытика!» И я бы тогда откликнулся: «Да, я нытик, но вы врач и должны помогать нытикам. Потому что все больные — нытики, и это факт, от которого никуда не деться. Здоровым некогда ныть, они живут, чтобы радоваться, а не пугаться.» И возможно, доктор взглянул бы на меня с интересом или во всяком случае без отвращения. И задал бы пару задушевных вопросов, на которые я ответил бы столь же задушевно. И мы разошлись бы добрыми друзьями. Но он промолчал. И только еще раз фыркнул, подтверждая свое нежелание стать моим другом. По всей видимости, я начинал его серьезно раздражать. Аллопатия всегда презирала гомеопатию. Мне захотелось ударить его кулаком. Ударить и тут же спрятаться в шкаф, что стоял у стены. Мысли и желания были моими, — деваться от них было некуда. Презирая себя за подобные позывы, я на секунду зажмурился.
Доктор тем временем сгорбился за столом и что-то быстро строчил на бланке. Подавшись немного вперед, я разглядел, что под рукой у него рецепт. Действовало загадочное правило. Пациенту ничего не объясняли и пациента профессионально отфутболивали. Желание спрятаться в шкаф исчезло, зато ударить кого-нибудь захотелось прямо-таки до слез.
