Василий Баранов - Флибустьерское синее море
— Я не шалил. — Оправдывалось детство. Юн втянул шею в плечи. Проказы детства, вовсе не проказы, а поиски себя.
— Рассказывай. — Требовал Данька. — Как ты каждую ночь праздновал труса в этой комнате.
— Это не я… Это… Это ты. Ты трусил. — С больной головы на здоровую валит. Что от него еще ждать. Спрятался за спину своего взрослого я.
— Я?! — Возмутился Данька. — Да как ты разговариваешь со взрослыми! Ты, молокосос! Подрасти вначале! Зелен еще! Вытянулся, дылда! Штаны короткие!
Лучший способ защиты — нападение. Поставить на место мальчишку!
— Не короткие. Свен сказал, что у моряков такие должны быть штаны. Чтобы не замочить штанины на палубе, очень удобно.
— Мальчишка! Не Свен, а капитан Свен! Я помощник боцмана на "Скитальце" и то обращаюсь к нему капитан. — Оправдываешься. Помощник боцмана нахмурил брови.
— А ты бы не испугался? — Юн забавно морщит лоб. Подбородок вперед. Поза — сам дурак.
— Чего испугался? — Кто смеет отважного пирата обвинять в трусости. Этот ущербный. Подзатыльник ему отвесить.
— Когда она из под кровати руки тянет костлявые? — Говорил чуть не плача Юн.
— Кто она?!
— Ну, она, тьма. Знаешь, как страшно. А ты сам бы попробовал залезть на эту жердочку по канату. — Юн вспомнил первые дни на корабле.
— Не по канату. По вантам. Юнга! Когда выучишь, ноги бегут по выбленке. Лезешь, марсовый, на мачту. Потом стеньга. Не жердочка, а грот- бом- брам-рей. Взгреть бы тебя линьком!
— Выучишь тут, как же. Этих палочек… Брам… и веревочек… за которые дергают… их сотни.
— Такелаж положено знать. Парни с бака над тобой смеяться будут. Тоже мне. Вантовый акробат. Марсовым так не станешь. Корабль надо знать от киля до клотика! Я тебя в собачью вахту поставлю! С полуночи до четырех утра. Серая погибель из моря выйдет, это тебе не тьма изпод кровати.
Парнишка вот- вот заплачет. Матросы знают, что такое Серая погибель. За душой матроса она приходит. Хуже Сатаны.
— Господи, какой же ты ребенок! — Даньке стало жаль этого мальчишку.
— А зато это я остановил Славку. Помнишь, когда вы с Максом сидели на скамейке, на аллее. Я его остановил. Славка шел, чуть не плачет. Тащит за собой сумку. Он бы глупостей наделал, если б я его не остановил.
— Ты его остановил? — Удивился Даня. Какая наглость, а я его пожалел. Все плохое — это я, все лучшее — он. Как такое терпеть!
— А кто? Я! — Заявил Юн. Упрямый черт!
— А не я? — Данька подался вперед. Сверлит наглеца взглядом.
— Нет, я. — Упрямился Юн. — А потом мы… мы… не очень проказничали.
— В самом деле? — Легкая улыбка. С этим Даня согласен.
— Правда. Мы были очень послушными. Ну, и что? Ну, было. Ну, когда мы поперлись на стройку. Славке куски арматуры нужны были для полки. Я же не знал, что груз с крана сорвется. Я тогда Славку толкнул и мы упали в кучу мусора. И груз упал не на него, а рядом.
— Ты толкнул? — Удивился Данька. — А может, это я толкнул, когда почувствовал, что груз упадет, и толкнул его в спину.
— Нет, это я. — Говорил Юн. — А потом мы вылезли из этой кучи. Вспомни, какими мы были грязными. Все в грязи.
Юн начал смеяться:
— Во, было дело. — Красивое лицо светиться радостью.
— Был, было, — подтвердил Данька.
— А еще помнишь парк, когда мы на колесе обозрения со Славкой катались. Застряли там на самом верху, а? — Юну приятно вспомнить эту шалость. Он ерошит ладонью волосы на голове.
— Помню. — Усмехнулся Данька. Какие замечательные были дни.
— А как мы с ним скрепили наши брючные ремни. Потом слезали сверху, прыгая с одной перекладинки на другую. Ловко? — Парень аж подпрыгивает на стуле.
— Юн, а может это я прыгал? — Пытается Данька урезонить свое детство.
— Нет. Нет, Даня, это я прыгал. Я прыгал. Тебе бы и в голову не пришло. Взрослым такое в голову не приходит.
— Юн, остановись.
— Чего? Ты взрослый, тебе нельзя. А мне можно, — хвастался Юн.
— Ладно. Тут с тобой все ясно. А кто виноват, что мы попали с тобой на Тортугу? Это тебе хотелось к морю. Так, Юн?
— Ну, хотелось. — Согласился Юн. — Но я тут нипричем. Честно. — Оправдывалось детство.
— А кто? — Даня до сих пор не мог понять, почему перед ним открылась дверь в другой мир. Сон стал явью. Школьник, трусливый и хилый парнишка стал морским разбойником. Тренировки упорный труд превратили его в настоящего воина.
— Я не знаю. — Юн беспомощно развел руками.
— Значит, не ты виноват, что мы каждую ночь появляемся там, в стране пиратов. А затем, утром, возвращаемся сюда? Возвращаемся сюда, как ни в чем не бывало. — Как он может винить свое детство в этом. Теперь без этих перемещений жизнь была бы тусклой, бесцветной.
— Правда, Дань. Я сам не знаю, как это получается. — Оправдывалось детство.
— Хорошо, допустим, — согласился Данька. — А там, на Тортуге, в городе кто привязался к капитану Свену? Кто попросил взять на корабль, на морскую прогулку? Прогулялись, называется!
— Наверное, ты. Ты, Даня. Я же не сумел бы. Ты сам говоришь, что я трус. — Лихо! Нашел себе отмазку, он — трус!
— Так я виноват? Да? Вот что, перестань врать. Не хорошо, когда дети врут взрослым. — Заявил Данька. Построже надо с этими мальчишками. Так и на шею сядет.
— Я не вру! Ты сам решил, что все это сон. И что ты можешь во сне делать все как хочешь.
— Ну, ладно. — Согласился Данька. Виноваты они оба. — А у тебя все еще колено болит? — Спросил он вдруг у своего детства.
— Коленко?
— Ну, да. — Ухмылялся Данька. — Когда ты залезал по веревочной лестнице на борт "Скитальца". Помнишь, как ты шарахнулся о борт?
— Помню. — Юн тяжело вздохнул. Не очень хочет вспоминать.
— А как ты вел себя в каюте капитана? — Докапывался Данька.
— Норма… нормально вел. — Заикался Юн. Насупился, обижается.
— Ага! Какую чушь ты ему плел?
— Я не чушь ему говорил. — Покраснел Юн. — Я сказал, что море большое. И соленое. А океан… океан еще больше.
— Ты думаешь, это единственная глупость, какую ты тогда сморозил? — Спрашивал Данька.
— Я… Я ему рассказал, как питаются моряки. Ночью в трюме едят солонину, что б червей не видеть. Она же испортится на жаре. — Потупилось детство.
— Ну, расскажи мне, расскажи мне, как мы моряки питаемся. — Настаивал Данька.
— Если в море долго находишься, и холодильника нет, то все портится. И солонина. Вы едите ее в трюме. Ночью. — Юн покраснел еще больше.
— Вот, вот. — Говорил Данька. — Насмешил ты тогда капитана. Даже не знаю, почему он не выкинул тебя за борт. И взял юнгой.
— Потому что я хороший. Я честный. Я ему сразу признался, что трус и слабак.
— Ах, какой оказывается, ты честный. Тоже мне, правдоискатель! — Возмущался Данька.
— А что? Он меня взял юнгой. Меня!
— Хорошо, взял тебя юнгой. Ты скажи, ты ведь перетрусил?
— Когда? — Спрашивало детство.
— Когда мы залезли на мачту. Бежал по рее и чуть не сорвался. Струсил?
— Ну, струсил. Мачта же качалась, и ветер. — Оправдывался Юн.
— Ага, ветер! — Нет, все виноваты, обстоятельства так сложились. Бедненький!
— Но ведь Брайан О`Тул схватил нас за ворот рубахи и удержал, — говорил Юн.
— Удержал. Рубаху порвал. — Рубаха — пустяк. Тогда Данька узнал цену настоящей дружбы.
— Он же зашил нам ее потом. — Говорил Юн. — Он же извинился.
— Извинился. А где ты был, Юн, когда капитан назначил меня матросом? — Матросом Свен назначил его, а не этого удохлика.
— Я на сундуке сидел, на котором ты спишь в каюте капитана.
— Сидел на сундуке и ножками болтал. — Упрекал Данька свое детство.
— Ну, было. Было.
— Так. — Данька пытался найти еще что-нибудь, в чем виновато детство.
— А во время шторма? — Вспомнил Даня. — Того первого шторма, когда я с ребятами боролся со стихией.
— Я рядом был.
— А я думал, тебя волной смыло. — Ехидно заметил Данька.
— Нет, ты же видишь, я здесь. — Оправдывался Юн.
— Ладно. А когда мы с тобой, я еще был юнгой, мы стояли на палубе, а ребята пошли на абордаж. Помнишь? — Сам Данька помнил, как прирос ногами к палубе. И те ужасные картины.
— Помню, — признался Юн.
— Тогда мы с тобой впервые увидели, как льется кровь. Как убивают. Крики. Ты же испугался. Испугался, Юн? Это я из-за тебя стоял там в ступоре. Двинуться не мог.
— А я тут причем? Это ты сам застрял.
— Ага. А потом меня капитан тряс рукой, а рука в крови.
— Нет худа, без добра. — Говорил парень. — Когда ты увидел эти пятна крови на своей рубашке, здесь в этой комнате, когда ты вернулся оттуда, ты понял, что это не сон. А то еще бы долго думал, что все тебе приснилось.
— Думал бы. Я из-за тебя, Юн, ободрал ладони, когда спускался по канату с мачты. Потом из-за тебя, труса, прятал ладони от матери, что б она не увидела, что я их ободрал.
