Андрей Самойлов - Последний переход

И тут, увы, старый охотник со своим советом опоздал.

Степан с силой швырнул гранату в круглую дыру, что посерёдке «ведра», – в ту самую дыру, куда бесследно канул тёмный человек.

– Ложись! – дурным голосом гаркнул Степан и плюхнулся на мокрую землю.

– Ду… – начал было дядя Миша – и не закончил.

Да и никто бы не закончил.

Бабахнула граната Миллса, не бабахнула – чёрт её знает. Видно, это уже не имело значения.

Земля дрогнула так, будто где-то в ужасной глубине провернулось гигантское чудище. Митяй споткнулся, чуть не упал, от испуга взмахнул руками…

И этот испуг стал его последним земным впечатлением.

Мир исчез в никуда На миг парню показалось, что он летит в бездонную дыру, он задохнулся, хотел крикнуть – но тьма хлынула со всех сторон и поглотила всё.

В каменной будке вспыхнул жуткий красный свет. Кроваво озарив поляну, кроны елей, три недвижно распростёртых тела, он вдруг полыхнул на полнеба, и земля содрогнулась куда сильней, чем в первый раз.

В Авзяново тревожно завыли собаки, замычали коровы, заржали лошади, заблеяла вся прочая живность. Послышались в тумане голоса, где-то суматошно мелькнул огонёк керосинки.

– Опять этот упырь проклятый! – резанул туман визгливый женский вопль.

Напуганные люди выбегали из домов. Что делать – никто не знал. Не знали и того, что кто-то неведомый уже решил за них, что им делать.

Каждый из людей и зверей пережил то, что минутой раньше довелось пережить троим охотникам на упыря. Мгновенный полёт, тьма – и всё. Безмолвие повисло над долиной.

Безмолвие – не значит тишина. Тишины не было. Непогода точно сошла с ума, забушевала с диким воем, свистом, ливень хлынул стеной, по замершим улицам побежали бурные реки грязной воды. А потом вода попёрла так, как быть не может ни при каком дожде. Она заливала дворы, сараи, подступила к доскам крылец. Она кипела, словно кипяток, хотя была холодна, как кровь мертвеца. Минут через пять нижние ступеньки стали исчезать в мутной жиже…

К утру на месте бывшей деревни Авзяново расстилалось огромное озеро.

Совершенно секретно

Начальнику Специального управления НКВД СССР

Настоящим докладываю, что на протяжении последнего месяца на территорий Башкирской АССР в районе деревень Авзяново и Метеля имели место быть события категории А по Специальному перечню № 334К/03ПЛ. Пик событий падает на ночь с 14 на 15 ноября сего года. В результате произошедшей природной катастрофы оказалась полностью затопленной деревня Авзяново. В настроениях местных жителей, в частности в деревне Метеля, явно преобладают нездоровые суеверные настроения. В связи с вышеизложенным, вношу предложение: внедрить в деревне Метеля секретного сотрудника для постоянного наблюдения и контроля за умонастроениями местного населения, в котором все еще преобладает темный и отсталый элемент. Суеверным настроением могут воспользоваться враги Советской власти для проведения вредительской работы.

По предварительной разработке таковым сотрудником мог бы стать фельдшер тов. Широков П. Ф., беспартийный, идейно выдержанный. Соответствующая беседа с ним проведена, задачи текущего момента им поняты правильно.

Начальник управления НКВД СССР

по Башкирской АССР _________

Резолюция на докладной записке: «Согласен. Оперативное имя – Доктор».

23 мая 1962 г.

Москва, Генеральный штаб

Вооружённых сил СССР

В маленькой комнате ярко горела сильная лампа, хотя за стенами этой комнаты во всю ширь и высь безмерно-голубого неба весело сиял горячий майский день.

Что совершенно естественно: день разливался за стенами, но не за окнами. Их в комнате отродясь не было, ибо это была не просто комната, а секретный кабинет – рабочее место одного из многих шифровальщиков центрального аппарата Министерства обороны и Генштаба СССР.

Шифровальщик этот – молодой красивый капитан, похожий на французского артиста Жана Маре – привычно-бегло писал карандашом в толстой тетради, каждый лист которой был прошит, пронумерован и проштампован особой печатью. Кроме тетради на рабочем столе капитана лежал лист бумаги, заполненный множеством цифр, символов математических и символов совсем загадочных, что в совокупности казалось нелепой абракадаброй – и конечно, было совсем не так. Хаотичная писанина являла собой сложный и эффективный шифр, одну из новинок криптографии. И уж разумеется, этот листок тоже был украшен синей печатью.

Капитан управлялся с текстом лихо, как учёный китаец с родными иероглифами. Оно и понятно: иначе б его здесь не держали. Можно сказать, что он работал автоматом, переводил каракули на русский, не вдумываясь в содержание. Собственно, многое из того, что ему доводилось шифровать и дешифровывать, так и оставалось непонятным – от него не требовалось понимать. Он к этому привык, не испытывал ни малейшего комплекса неполноценности. Армия есть армия, а местом своим в Генштабе он дорожил, так как далось оно ему очень даже непросто.

Вот и сейчас он быстро переписал шифровку в тетрадь. Прочёл. Оторопел. Прочёл ещё раз.

Тёмные прямые брови приподнялись. Он потёр ладонью лоб.

– Вот те, бабушка, и Юрьев день… – пробормотал он вполголоса.

Стал читать уже с полным вниманием, вдумываясь в каждую строчку.

Иной раз сообщения попадались такие, что и после дешифровки казались чушью: вроде того, что Настя вышла замуж, что тётка Марья Петровна заболела, но, слава богу, выздоровела… Ясно, что это некая условная информация, понятная лишь посвящённым, и капитан не ломал попусту голову над такими глубокомысленными посланиями.

Но сейчас никакой околесицы в тексте не было, смысл явлен прямо и даже довольно грамотно. Только смысл этот был такой диковинный, какого капитану не приходилось встречать за все годы службы.

Однако пускаться в размышления не годилось. Шифрограмма начиналась с суровых слов «Чрезвычайно срочно!» – и за промедление с доставкой очень просто получить по шапке. То бишь по фуражке.

Капитан встал, подтянул галстук, накинул китель, мельком глянул в зеркало – порядок, всё в ажуре! – аккуратно вложил листок с тетрадкой в папку «Секретные документы» и вышел, перед тем выключив свет.

Кабинет он запер, опечатал, проверил, как заперто, – лишь после этого зашагал по длинному, ровно освещенному коридору. Идти было недалеко, ковровая дорожка глушила шаги: полминуты бесшумной ходьбы, и капитан без стука повернул ручку двери, ничем не отличающейся от десятков других дверей.

В маленькой приёмной за столом с множеством телефонов сидел светловолосый старший лейтенант. Брови его были сдвинуты, губы строго поджаты – сразу ясно, что человек с таким лицом должен заниматься выявлением имманентной персонализации трансцендентных сущностей, не меньше. На столе расстилался свежий номер «Красной Звезды»: в нём старший лейтенант остро отточенным карандашом делал пометки, имеющие, надо полагать, стратегическое значение.

Капитан усмехнулся про себя. Гнать пургу служебного рвения – тонкое искусство, приходящее с годами. Желторотый старлей делал это очень уж топорно. Да и чего от него ждать – наверняка генеральский сынок, с юных лет протирающий штаны в министерстве… Дурак, равнодушно подумал капитан и лёгким кивком указал на внутреннюю дверь.

– У себя?

– Да, – старший лейтенант глянул без любопытства. – У него там полковник Пи…

Не дослушав, капитан открыл дверь: шифровальщикам почти во все кабинеты вход свободный в любое время и при любых обстоятельствах.

– Разрешите, товарищ генерал? Чрезвычайно срочно!

Сидевший у генерала лысоватый кругленький полковник подхватился:

– А, ну так я пойду! Потом, да?

– Да, Сергей Васильич. Давай, я тебя позже вызову.

Полковник выкатился из кабинета, плотно притворил дверь.

Капитан звучно отпечатал три шага вперёд. Из папки выпорхнула тетрадь, раскрылась на нужной странице и легла на стол. Капитан сделал шаг назад. Правила игры он знал на ять.

Хозяин кабинета стал читать. Его моложавое лицо оставалось совершенно бесстрастным – капитан с тайным интересом следил за реакциями на этом лице, но ничего усмотреть не смог. За плечами у генерала была хорошая школа.

Этот штабной арбатский генерал был ничуть не похож на своих армейских коллег, сделанных из Уставов, орущей медной глотки и толстого брюха. Если б не форма, его вполне можно было бы принять за моложавого светского льва, завсегдатая любой модной вечеринки от Милана до Лос-Анджелеса – у таких людей вправду не бывает возраста: от тридцати пяти до шестидесяти, всё едино. И выражения лица другого не бывает: холодноватая отстранённая любезность и больше ничего… Одним лишь, пожалуй, иногда отличался этот холёный облик: лёгкой усталой иронией человека, много повидавшего, давным-давно ничему не удивляющегося и ожидающего от этой жизни того только, что ожидать от неё нечего.