Дэвид Эннендейл - Мефистон - Властелин Смерти
— Возможно, не осталось никого способного сопротивляться, — ответил Кастигон.
— Что делает нашу миссию бессмысленной.
Кастигон задумывается на секунду, возможно, размышляя о немедленной атаке на «Судьбу боли», отложив вопрос с «Гладием» напоследок, каким бы он ни был. Он встряхивает головой.
— Нет, — отвечает он, — мы получили сигнал. Он был послан кем-то на борту, и мы должны на него ответить. Поступить иначе — значит обесчестить себя и роту.
— Мы всё ещё получаем сообщение?
— Нет. Но это ничего не меняет.
Он прав. Даже больше, по моему мнению, чем он сам думает. Что-то ждет нас на Паллевоне. Мы должны встретиться с этим, невзирая на то, есть ли выжившие на борту фрегата или нет. Течения, которые я видел во тьме, слишком сильны. Какие бы случайные события ни произошли, мы достигнем центра вихря.
Но Кастигон также прав в отношении чести. Что атакуют предатели, мы должны защищать. А «Мучительная вера» несет эмблему Кровавых Ангелов. У нас нет выбора в том, что делать, но мы можем выбрать, как мы пройдём предназначенный нам путь.
— Мы атакуем корабль предателей, — объявляет Кастигон, — выведем его из игры. Предоставим возможность нашей абордажной команде.
— Я поведу отряд, — я должен увидеть то, что появилось из варпа собственными глазами.
Абордажная торпеда несётся сквозь пустоту. Внутри неё — мы, послание правосудия. Через её смотровой блок я наблюдаю за разворачивающимся смертельным танцем крейсеров. Оба корабля являются настоящими левиафанами, несущими разрушение всему на своем пути, громоздкие в своих движениях, их действия похожи на перемещение континентов: неостановимые, настолько неизбежные, что кажутся предопределенными. «Багровый призыв» наносит первый удар. Лэнс-лучи пробивают щиты «Судьбы боли». Точные выстрелы. Пламя вырывается с левого борта. Корабль предателей платит той же монетой, но он стреляет из неудобной позиции, находясь бортом к «Багровому призыву», атакующего носом, когда профиль корабля наименьший. Сцена хорошо начавшейся битвы, это всё, что я успеваю увидеть, прежде чем мы начинаем прогрызать свой путь сквозь корпус «Мучительной веры».
Наша точка проникновения находится поблизости от такой же абордажной пробоины Освященных. Мы понятия не имеем, где находятся выжившие из числа команды фрегата, если таковые вообще существуют. Но мы можем следовать за предателями и воздать им по заслугам. Так что спустя несколько секунд после проникновения, мы выгрузились и начали продвижение по коридорам. Мы — багровый клинок, ищущий добычу.
«Мучительная вера» сохранила свой внешний облик, снаружи она была вполне узнаваема. Порушенный, израненный в боях, но всё же боевой корабль Кровавых Ангелов. Здесь, внутри, разрушения, причиненные варпом, стали более очевидными. Каменная отделка коридоров потеряла чёткость. Стены покрывали барельефы. Созданные умелыми руками ремесленников Баала, скульптуры представляли собой вдохновляющие картины великих побед и героического мученичества. Теперь они казались размытыми, смазанными, словно не до конца реальными. По камню бежали вены, вибрировавшие в моём периферийном зрении. Весь корабль стал пористым. Он прогнил. Совсем немного времени уйдет на то, чтобы корабль полностью разрушился, обратился в ничто. Но это не корабль-призрак. Я ходил по палубам такой мерзости, здесь что-то другое. «Мучительная вера» — это труп, которому не дали разложиться. Он опасный, но при этом вызывает жалость. И что же, мне интересно, так мучительно продлевает его существование?
Признаков жизни нет. Не видно даже рабов. Мы видели останки нескольких сервиторов, но они мертвы уже очень давно. Их тела сильно разложились. Это было необычное разложение. Они размылись, как и сам корабль, и вскоре о них не останется даже воспоминаний.
У Освященных был выигрыш во времени, и они им хорошо пользовались. Мы нашли пробитый погрузочный отсек, который был их точкой проникновения, но предатели его давно покинули. Они быстро продвигались по кораблю. Никаких признаков сражения. Вторжению Освященных никто не препятствовал.
Альбинус идёт на шаг позади меня, впереди сержанта Гамигина и остального отряда. Это не стандартное боевое построение, но командовать из тыла я не буду, а Альбинус бился рядом со мной с тех пор как… ну, еще до того, как создание, которым я сейчас являюсь, начало существовать. «Возможно, что на борту никого нет, после всего этого», — говорит Альбинус.
— Тогда кто отправил сообщение? — спрашиваю я.
— Вокс-сервитор, может быть, просто транслировал запись.
Небезосновательная гипотеза. Хотя, тоже неверная. «Мучительная вера» существует, а этого быть не должно», — отвечаю я. — Должна быть причина. И поскольку мы движемся вперед к неизбежности, поджидающей нас, я буду делать это с открытыми глазами и готовым к атаке. Я не могу отвернуться от собственной тайны, не стану отворачиваться и от любых других.
Хотя Освященные не оставляли следов в физическом смысле этого слова, есть и другие способы выследить их. Я могу видеть их порчу, шлейф развращенности остающийся после них. Он проедает вещество, из которого теперь состоит корабль. Я иду по следу разъеденной реальности.
— Они направляются не на мостик, — высказывает наблюдение Гамигин.
Он прав. И не в машинный отсек. Силовые агрегаты фрегата не интересуют противника. Странная тактика. Но в этом есть, между тем, что-то важное. Поклонники Хаоса развращены, вероломны, и их души поражены злокачественной раковой опухолью. Но большинство из них не безумцы, во всяком случае, не в такой степени, как нам хотелось бы, и они не глупцы. Они были бы вдвое менее опасны, если бы обладали этими недостатками. Если их заботит что-то, кроме контроля над кораблем, значит и мне стоит обратить на это своё внимание. Я начинаю понимать, куда ведёт нас след. Есть скрытая логика в цели предателей: «Им нужна часовня». Конечно, нужна. К чему ещё может стремиться отребье из банды Освященных? И где еще мы сможем отыскать того особенного Кровавого Ангела, призвавшего нас сюда?
Ярость от мыслей об осквернении, которое уже, возможно, происходит, полыхнула над отрядом. Я могу видеть злость. Её аура холодная, мерцающе-голубая. Это оттенок секундного оскорбления, хорошо рассчитанной, осторожной жестокости. Это ярость, которая питает войну, но не безумие. Она не несёт опасности для моих боевых братьев.
Хотя это не просто психический цвет. Это также вкус. Я знаю каждый его нюанс. Я питаюсь им. Я не уверен в том, во что это превращает меня самого.
Может это ещё один крючок сомнения, которое я ощущаю? Если так, то пусть это будет отметкой моей преданности, я принял его и использую, чтобы пройти путём чести. Пусть потом оно превратится в мою собственную ярость, которая сокрушит еретиков и предателей.
«Мучительная вера» — небольшой корабль. Из этого, однако, не следует, что его часовня маленькое и скупое помещение. Наше почитание Императора должно быть достойно его. Коридор, ведущий к часовне, постепенно расширяется и становится выше, чтобы в его конце была возможность установить массивные стальные двери, за которыми находится неф. Двери невероятно прочны, спроектированы, чтобы укрыть священное сердце корабля, даже если он взят на абордаж, но против решительной силы ни один барьер на корабле не может сделать большего, чем просто задержать врага. Двери выломаны. Они лежат на палубе, как крышки гигантского саркофага. От гравюр на них, изображавших деяния Сангвиния и Императора, остались смазанные воспоминания. Вспышки дульных огней разрывают приглушённый свет внутри часовни, которая видна за проходом.
Это кощунство не будет продолжаться. Голубой оттенок злости ползёт вниз по спектру к более дикому, опасному, насыщенному красному цвету. Я вынул свой силовой меч. Его имя — «Витарус», он древний, и он пролил целые океаны крови предателей. Тёмно-красные вспышки молний скользят по лезвию. Он голоден, как и мы. «Братья», — взываю я. Я не повышаю голос. Но его хорошо слышно повсюду, здесь в вестибюле и даже в часовне, куда он проникает между вспышками грохота болтерного огня. Я знаю эффект своего голоса. В нём звучит отголосок эха гробницы и холод бесконечной пустоты. Голос Калистария умер вместе с ним самим на Армагеддоне. Я занял его место, и мой голос — это звук тьмы. Пусть Освященные знают — Властелин Смерти пришёл за ними.
И я не один. «Кровью Сангвиния!» — ревёт Гамигин. Остальной отряд повторяет за ним, и стены сотрясаются от боевого клича Кровавых Ангелов.
Мы врываемся в часовню с жаждой мщения в сердцах и кровью в глазах. Я осматриваюсь, едва переступив порог. Внутри девять космодесантников Хаоса. Обезглавленное тело одного из Освященных валяется в нефе. Кровь, толчками вытекающая из обрубка шеи, более материальна, чем пол, который она заливает. Доминирующий красный цвет на доспехах Освященных очень похож на наш собственный, что особо злит нас при виде их в этом святом месте. Их присутствие здесь словно осмеивает нас самих. Я вколочу этот смех им обратно в глотки. У противоположной стены часовни одинокая фигура нашла убежище за алтарем. Точными выстрелами обороняющийся прижал противника. Алтарь, сделанный из цельного куска мрамора, задрапированного багровым, являлся крепостью в этом месте. Воина, укрывшегося за ним, непросто уничтожить. Он ведёт себя вызывающе, призывая проклятия на головы Освященных. Он пользуется витиеватым языком, диким и богатым теологией. Что однозначно выдаёт в нём капеллана. И хотя помехи вокс-динамиков шлема сильно искажают его голос, я всё же узнаю его. Он принадлежит тому, кого мы ожидали здесь найти.
