Татьяна Вагнер - Живыми не брать!
Хищники приближалась к нам неспешным уваренным шагом и брали нас в кольцо. Подбираются все ближе, теснят к бревенчатой стене. Вот самый крупный волк пригнул голову к земле, ощерил крупные желтые зубы, заворчал и бросился вперед, остальные устремились за ним – только один замер в стороне, выжидая. Шерсть на его холке поседела почти до белизны, а глаза прозрачные и холодные, как кусочки льда. От такого взгляда пробирает дрожью.
Где-то на донышке моей памяти мелькает мысль, что волки боятся огня, значит, надо швырнуть в самого матерого головней и попытаться укрыться за деревянными стенами. Но руки у меня бессильно повисли вдоль тела, а горло перехватило – я даже закричать не могу! – только молча наблюдаю, как громадный волчина, вожак стаи, в два прыжка оказывается рядом с Данилой.
Он взлетел над землей, сильные, мускулистые лапы зверя уперлись в его плечи, одним махом он повалил Дана на землю и хотел вцепиться ему в горло. Клочья одежды полетели во все стороны, а жертва только вздрагивала, как безвольная тряпичная кукла. По снегу расползлась алая лужа, вожак поднял вверх забрызганную кровью морду и зарычал, посылая собратьям знак начать атаку. Стая воронов уже кружила в небе, предвкушая скорую поживу.
Выхватив меч, я бросилась к Дану – но яростное неугасимое пламя встало между нами как стена! У меня осталась последняя возможность спасти его: отвлечь эту свору, пока волки не превратили его тело в груду окровавленных костей.
Поворачиваюсь к седому волку и резко выбрасываю вперед руку с мечом – слишком далеко. Еще один прыжок – и я снесу волчище голову!
Но я не успела. Прямо мне на голову уселся ворон – вцепляется в шапку, каркает и больно хлещет черными крыльями – по щекам, по глазам. Ору, трясу головой, стаскиваю шапку и чувствую, как когти птицы царапают кожу на голове – ворон отчаянно пытается удержаться, но шапка летит в снег, и ему приходится взлететь.
Мой меч взлетает в воздух вместе с ним и со свистом опускается: две половинки разрубленной злобной птицы падают к моим ногам. Я вложила в удар слишком много силы – не удержалась на ногах, падаю на колени и утыкаюсь в снег лицом. Сейчас зверь почует мою слабость и кинется на меня. Острые зубы вопьются в мою шею, хрустнут позвонки, в глазах потемнеет, и все закончится…
2
Пошел снег – пушистые хлопья тают на моей голой шее, значит, я все еще жива. Поежившись, осторожно поднимаю голову: седой волк так и не прыгнул!
Он повернулся и пошел прочь. Остальная стая нехотя потянулась за ним.
Я провожала их взглядом, пока отряхивала от снега и натягивала упавшую шапку. Надо подняться и подойти к Дану – я же не знаю, что с ним!
Данила неподвижно лежит на снегу и прижимает ладонь к горлу, кровь сочится сквозь пальцы. Он пытается мне что-то сказать, но вместо слов слышен только хрип. Я склоняюсь над ним, прижимаю пальцы к его губам и чувствую, как на них тают снежинки, шепчу:
– Лучше молчи, не надо ничего говорить! Волки ушли, все будет хорошо…
Ветра почти нет, снежные хлопья плавно опускаются на землю. Сегодня снег наш союзник, он убережет нас от погони по воздуху и заметет наши следы. Я оглядываюсь на бревенчатый домишко – одной мне не втащить Дана вовнутрь, окликаю Никиту:
– Ник? Помоги мне…
Они с Веником так и стоят как вкопанные, только глазами моргают, кажется, в их зрачках продолжают отражаться языки пламени. Пришлось потормошить их:
– Ник, давай передвинем его сюда, на шкуру!
Они движутся нескладно, как механические игрушки. Мне приходится по нескольку раз повторять, что им делать.
– Уложили? Теперь берите шкуру за углы, тащите сюда. – Я распахнула низкую дверь, болтавшуюся на скрипучих петлях, и добавила: – Осторожнее!
Застоявшийся воздух внутри пропах плесенью, через прорубленное в стене оконце сочился тусклый свет. Дана уложили у стены на низкую лавку, его кожа побледнела до голубизны. Глаза закрылись, пальцы разжались, рука соскользнула с шеи – ужас! Я отвернулась: рваные раны настолько глубокие, что, кажется, голова отвалится, если он пошевелится. Кровь продолжают сочиться…
Я не знаю, как быть дальше, просто оглядываю место, где мы оказались. На балке под самой крышей устроился белый филин, вертит головой, вглядывается в полумрак и подслеповато щурится. Хотя смотреть здесь особо не на что – даже печки нет. У дверей стоит большая бочка, наполовину полная затхлой воды, в углу свалены ветки и сухая трава, а на стенах и потолке – следы копоти. Похоже, здесь частенько разжигают костер прямо на земляном полу. Лезу в карман за зажигалкой, но сразу вспоминаю прожорливые языки пламени, за минуту проглотившие сани со всем нашим скарбом. С огнем надо вести себя осмотрительно, если я не хочу, чтобы этот домишко превратился в еще один высоченный костер!
Наверное, голова у меня закружилась: мне показалось, что куча хвороста шевелится, из нее раздаются шепот и стоны. Но собака, которую я пустила в дом, тоже что-то заметила, радостно тявкнула, свернула хвост озорным колечком, подбежала и стала разгребать ветки лапами. Она повизгивала и оглядывалась на меня, как будто искала помощи. Я неуверенным шагом двинулась к ней – пол покачивался под ногами.
Кажется, что я опять стою на льдине, плывущей по темной воде: потеряю равновесие, упаду и утону – пронеслось в голове. Но белый филин под крышей захлопал крыльями и недовольно заклекотал, не дав мне окончательно провалиться в забытье. Пес успел расшвырять сухие ветки по всему полу, и я увидела ржавое кольцо, прикрепленное к широкой, источенной жучком доске. Пес уселся прямо на эту доску и заливисто залаял.
Из-под пола ему ответили скрип и шуршание: филя… филя…
Пес улегся на доски и принялся скрести их лапами. Мне придется помочь новому спутнику: я потянула за ржавое кольцо. Не ожидала, что деревянная крышка такая тяжеленная! Мне пришлось просунуть в щелку ногу, чтобы наконец-то откинуть ее. Пес бесстрашно бросился в подпол. Во мраке что-то стонало и ворочалось.
Я свесилась вниз, щелкнула зажигалкой. Лепесток огня осветил мое лицо:
– Тетя, тетенька развяжите нас… – всхлипывали внизу.
– Не ешьте нас… отпустите…
В сырой яме копошились трое связанных детей!
Не раздумывая, я спрыгнула вниз, разрезала кожаные путы, стягивавшие их запястья и щиколотки, а ноги-то у них босые! Но это не помешало им быстро повыскакивать наверх, мы с собакой едва успели за ними следом. Я пихнула люк ногой и он захлопнулся.
– Ой! – самый маленький мальчик – лет трех-четырех – уткнулся мне в колени и всхлипнул: – Пойдем отсюда, тетенька… Отведи меня домой!
Я взяла малыша на руки и погладила его по белобрысым волосам:
– А где ты живешь, маленький?
– Он со Слободки, – ответил за него мальчик постарше и почесал за ушами довольного пса. – Филя, Филька, в подполе нашел нас, бродяга?
– Нельзя нам здесь, уходить отсюда надобно, – сказал третий паренек, с виду самый высокий и рассудительный. – Скоро Черный Меркит вернется и всех огнем спалит…
– Не могут они уйти, Влас, – перебил его тот, что помладше. – Сам посмотри, замороченные оне!
– Замороченные? Как это? – переспросила я и оглянулась на ребят: сидят кто на полу, кто на лавке точно так же, как я их усадила, и почти не шевелятся, как будто впали в сон. Только глаза у всех открыты и бессмысленно таращатся в пустоту.
– За мороком пути не видят, – объяснил мальчишка. Склонился к Никите, заглянул ему в лицо и уточнил: – Огонь им глаза застит.
– Огонь? – переспросила я и бессильно опустилась на лавку рядом с Данилой.
– Ща. Погоди… – Мальчишка пошлепал к бочке с водой, опустил в нее руку и трижды плеснул на пол, приговаривая:
Сговорился ворон с луной,Ворон огонь распалил,Чужой разум замутил —Моя рука огонь залила,Все пути открыли. Аминь!
Старший мальчик неодобрительно покачал головой:
– Фрол, мать тебя точно взгреет за такое…
– С чего вдруг? – отмахнулся Фрол. – Путникам помогать – благое дело.
Он поочередно брызнул на каждого водой. Никита встрепенулся, как человек, которого внезапно разбудили во сне, Веник испуганно огляделся и даже потрогал бревенчатую стену рукой, чтобы убедиться в реальности происходящего:
– Кошмар… Что это?
– Горелая часовня, – ответил Влас.
– Как мы сюда угодили?
– Черный Меркит вас сюда привел…
– КТО??! – ахнул Веник.
– Шаман здешний. Развернул вам путь, дяденька, – объяснил Фрол. Брызгать водой на Лёшку он не стал, только погладил устроившегося рядом с ним пса:
– Такой сам проснется. Филин ему душу уберег, а Филька-пес – отогреет.
Затем он присел на лавку рядом с Данилой, приложил руку к шее, склонился, что-то пошептал и вздохнул.
– Этого мне не разбудить. Кровь ему остановил, это не шутка. Худо, что душа уже рядом бродит и сама к нему не воротится.
