Ольга Барбанель - Иллюзии
– Прыгай!!! – настаивал голос.
– Да пошел ты! Тут высоко, а я не умею летать!
– Сам пошел! Я не могу сдерживать их вечно. Прыгай!
– Как? Обрыв ведь!
– Прыгай же!
– Нет!
Но я прыгнул.
Дыши!
– Давай, дыши!
– Разряд!
– Еще разок?
– Бесполезно. Прошло уже больше 6 минут. Отмечайте время смерти.
– Жаль. Молодой такой! – сочувственный женский голос.
– Что поделаешь, нам не привыкать, – строгий мужской.
Что за бред?
– Итак, Рудь Артур Борисович, время смерти двенадцать часов сорок семь минут.
– Кто скажет маме?
– Иди ты, я в прошлый раз говорил.
Эй! Я жив! Не пугайте маму! Я попытался сказать этим коновалам, что я вовсе не умер, но почему-то не выходило. Вокруг все еще клубился туман. Но я должен им это сказать, а то маму хватит инфаркт! Я собрал всю волю в кулак и сосредоточился. Так, теперь нужно заставить губы шевелиться. Где у меня губы?
Я запаниковал. Не найти собственный рот?
Попытался поднять руки, но и руки куда-то делись.
Тогда я разозлился и вложил все свои силы в крик.
– Ну вы, молодой человек, и напугали нас, – пожилой врач строго качал головой. – Леночка до сих пор плачет. Всякое у нас бывало, но чтобы вот так – лежит себе труп спокойно, а потом вдруг как заорет!
– Ну простите, что вернулся к жизни, – раздраженно ответил я. Моя нога болталась в полуметре над кроватью, ребра были перебинтованы, одна рука в гипсе. Адская боль, не утихавшая ни на секунду, не добавляла хорошего настроения.
– Это удивительно. Признаться, на моей практике еще не было такого, а работаю я уже тридцать лет! Чтобы через пятнадцать минут после клинической смерти пациент ожил, да не просто ожил, а был вполне дееспособен! Ваш мозг должен был уже претерпеть необратимые изменения, но, очевидно, этого не произошло! Удивительно!
Меня передернуло.
– Давайте оставим эту захватывающую тему, ок? Пропишите мне лучше обезболивающего.
– Пропишу, пропишу, не беспокойтесь. И в следующий раз будьте осторожнее, переходя дорогу!
Доктор наконец ушел, а я состроил жуткую гримасу бабуле на кровати напротив. Та возмущенно нахмурилась и засопела, но перестала наконец ломать о меня глаза.
Белый потолок, белые стены. Тоскливо! И все болит. Но боль хотя бы отвлекает, можно сосредоточиться на ней и забыть о реальности. Нет, я определенно не против боли.
Мам, я в порядке!
– Ты уверен, что не хочешь пожить пока дома?
– Нет, мам, я в порядке.
– Когда нормального человека переезжает грузовик, он не говорит «Нет, мам, я в порядке»!
– Мам, говорю же, я в порядке!
Мы проходили нудную процедуру выписки – распишитесь здесь, поставьте галочку тут, написайте в баночку на прощанье, сдайте кровь еще разок. Сколько литров крови у меня выкачали в этой гребаной больнице? Не врачи, а вампиры. Мама не облегчала ситуацию своим настойчивым желанием сгрести меня в охапку и утащить к себе, где она сможет спокойно и без помех душить свой любовью и контролировать каждый мой шаг. Что поделать, семья, а ее не выбирают.
– Твою конуру даже домом нельзя назвать. Дом давно пора снести, а этот запах! Могу поспорить, что по квартире бегают крысы!
– Люблю грызунов, – рассеянно заметил я, натягивая джинсы. Эта простая процедура стала весьма болезненной после множественных переломов. Хотя, по словам врача, я смог поправиться в рекордно быстрые сроки.
– Милый, ну тебе же нужно набраться сил после этого случая! Разве ты будешь нормально питаться сам? И ты такой рассеянный, что можешь просто забыть принять лекарства!
Я наконец смог натянуть футболку и теперь сражался со свитером.
– Мама, что я сказал, когда ушел из дома после школы?
Мама вздохнула.
– Что ноги моей там не будет, пока Игорь живет с тобой.
– Но ты несправедлив к нему и ко мне, кстати тоже! Неужели я не заслуживаю немного счастья?
– Заслуживаешь, конечно. И я не буду нарушать вашу идиллию.
– Только из-за того, что Игорь тяжело переживал твой подростковый бунт десять лет назад? Это глупо! Ты и правда был невыносим.
Я глубоко вдохнул и досчитал до десяти.
– Мама, давай не будем повторять все по новой. Ты знаешь, чем все кончается – я злюсь, ты плачешь. Я поеду домой, со мной все будет хорошо.
Мама обреченно передернула плечами.
– Я отвезу тебя. А завтра куплю продукты и приготовлю тебе поесть, и ничего не смей говорить!
– Хорошо.
Это был компромисс.
Наконец здание больницы осталось позади, и я с некоторым трудом залез в мамин джип. В одном отчиму не откажешь – он отлично обеспечивал маму. И на этом спасибо.
Меня хотели выписать в понедельник утром, но я, как обычно, сделал все по-своему и выписался в пятницу вечером. Проторчать еще выходные в палате – нет уж, хватит.
Я наблюдал за бурлением жизни за окнами машины. Множество огней в витринах манили, супермаркеты выплевывали толпы людей, дороги заполнил транспорт. Суета пятничного вечера.
– Мам, я выйду тут.
– Артур, ну что ты в самом деле!
– Дорога тут плохая, темная. До моего дома три минуты. Езжай домой, мам.
– Но…
– Мам, ну правда. Я хочу побыть один.
Мама устало вздохнула и погладила меня по голове.
– Почему ты такой, Артур? Я еще помню чудесного жизнерадостного ребенка, каким ты был…
– Мне было пять лет, а сейчас уже двадцать пять.
– В двадцать пять жизнь только начинается! Прошу тебя, возьмись за ум! Ты знаешь, если нужно помочь, я всегда готова.
– Пока, мам. Я позвоню.
– Да, да. Знаю я твое «позвоню».
Мама безнадежно махнула рукой и уехала. Я вздохнул с облегчением – люблю ее, но рядом с ней, образно говоря, всегда не хватает воздуха.
Я прошел по темной дороге, покрытой многочисленными выбоинами, к старому трехэтажному дому. Половина соседей давно съехали, и часть окон была темной, с выбитыми стеклами; жуткие, словно глаза мертвеца. Зато квартиры тут дешевые, дом ведь под снос.
Под ногами на лестнице похрустывали битые бутылки. Ноги мои шагали не слишком уверенно, и я придерживался за старые чугунные перила, сделанные в виде причудливого узора, – розы, ветки, листья сплелись по логике, понятной только автору. Судорожно моргала лампочка на втором этаже – единственная на всю парадную. Она моргала, жужжала и искрила вот уже второй год, но все держалась. Под ней на корточках курило нечто в капюшоне, нечесаные космы падают на лицо, не разберешь, какого пола. Темные глаза внимательно проводили меня из-под капюшона.
Ну вот, наконец, моя «конура».
Я открыл дверь с третьей попытки, подсвечивая себе телефоном. Раздался оглушительный грохот, когда пивные банки, сваленные в коридоре, разлетелись. Я заматерился, включая свет.
Конечно, не хоромы. Маленький коридорчик, кухонька метров 6 да комната. Ногой отшвырнув банки, переступил через гору обуви, мельком глянул в разбитое зеркало, привычным жестом нажал кнопку на блоке питания компьютера в комнате. В квартире был неприятный затхлый запах, отчасти из-за долгого отсутствия, отчасти оттого, что я давненько не прибирался.
Я критическим взглядом оглядел батарею бутылок возле дивана, грязные тарелки, расставленные по комнате в хаотическом беспорядке, журналы и книги, вперемешку наваленные на кресло, джинсы, свисающие со стула, носки на полу.
Помнится, перед аварией я здорово набрался.
Убирать сейчас не было сил, от противной слабости дрожали колени, и поломанная нога противно заныла, но я был в привычной обстановке, и я был один. Мое старенькое компьютерное кресло манило, и я собирался поддаться этому зову. Интернет, как ни странно, еще не отрубили, наверно, мама оплатила счета. Придется искать новую работу, на старом месте давно нашли мне замену.
Противный дребезжащий звонок прервал мои раздумья. Я открыл дверь, уже зная, кто мог пожаловать, – Паша, мой приятель. Пашина семья жила по соседству с мамой, и мы были приятелями лет с трех.
– Мама? – бросил я вместо приветствия, открывая дверь.
Паша чуть пригнулся, проходя в дверь, хотя необходимости в том не было, но привычка брала свое. Он был под два метра ростом и постоянно стучался головой, поэтому привык втягивать ее в плечи с надобностью и без.
Паша перешагнул через банки и брезгливо поморщился.
– Она самая. Позвонила, сказала, ты выписался.
– И попросила тебя проконтролировать.
– Она беспокоится за тебя. Выглядишь, кстати, отвратительно.
– Спасибо.
– Воняет кислятиной, развел тут свинарник.
Паша заглянул в комнату и поцокал языком.
– Где у тебя мусорные пакеты?
– Слушай, я только пришел домой и не успел еще прибраться.
– Я не хочу сидеть в этом хлеву. Хотя нет, назвать это хлевом – значит оскорбить бедных животных.
Я пожал плечами и не стал спорить. Паша комично смотрелся в дорогом костюме, весь такой прилизанный и благоухающий, и с огромным мусорным мешком. Видно, пришел ко мне сразу после работы, а работал он нотариусом. Этот тип умудрился убрать мусор, не поставив ни одного пятна на брюки со стрелочками.
