Леонид Сурженко - Темень
Слава Богу, утро для меня всё ж наступило. Коряжило, правда, порядочно, но это всё чистая фигня, раз болит, – значит, живу и возможно, жить буду, а остальное как-нибудь переживём.
Башка соображала туго, однако я все же допетрил, что оставаться мне в доме покамесь нет никакой необходимости. Не шибко я любил, когда родня моя ненаглядная с расспросами приставала, а расспросы эти после вчерашних приключений будут неминуемы, это факт. Так что прямая дорога мне теперь смыться подалее, чтобы на глаза мамаше не попадаться. Знала, конечно, что я по Зоне шастаю, знала. Однако не пойман – не вор, запросто можно рожу невинную скорчить и на дурня закосить, а вот ежели фактами меня припереть – тогда уж пропал я. Родственники мои на расправу споры, найдут методы воздействия, это уж будь спок.
С такими мрачными мыслями я торопился одеться, пошатываясь и то и дело заваливаясь то на стол, доходящий мне аккурат до задницы, то на кровать, стоявшую неподалече из-за дефицита жилого пространства. Сквозь свои мрачные мысли мне приходилось ещё и прислушиваться к окружающей меня акустике: не крадётся ли где в моём направлении мать… Отец-то ещё не скоро должон явиться, это беда второстепенная – ввиду дальности расстояния. Ещё я лихорадочно соображал, всё ли компрометирующее я вчера припрятал? Кажись, всё, что можно было, выстирал. Куртку в сад повесил, причём в довольно укромном местечке. Что-что, а сад у нас большой, так что такое убежище, пожалуй, будет вполне подходящим. Весь мусор, который с собой припёр, ещё в лесу оставил… Сумку там же закопал. Вроде как правильно всё, вроде как нечего волноваться. Только вот если мамаша начнёт допросы чинить, тут уж мне сегодня не выстоять. Не шибко что-то голова покамесь варит, что придумать в качестве легенды – ума не приложу. Как-никак весь вечер пролазил, это уж никак незамеченным не прошло. И шмотки выстирал почитай все, – что уж тут неясного… Неясно только одно: как мне это убедительно аргументировать.
По этой простой причине я порешил пока не светиться, а тихонько так слиться из дому и заняться пока чем-то безобидным и общественно-полезным. Уж точно знаю: когда ты там добровольно по хозяйству хлопочешь или ещё чем нужным занимаешься – родня прямо на глазах меняется и с расспросами старается не лезть, дабы не вспугнуть нежданный и нечастый энтузиазм.
Воодушевлённый таковыми мыслями, я тихонечко приоткрыл окно и выбрался на свет божий, игнорируя вкусные запахи с кухни. Жрать с утра пока не шибко хотелось, так что ещё пару часиков можно выждать, собраться с мыслями. За это время я вон лучше сена бычкам нарежу, тем более батя давал мне сей наказ ещё перед поездкой. Вон и займусь…
Хотя, в общем, с агрегатом нашим древним заниматься мне никакой особой охоты не было, однако в мать в сечкарню фактически не заявлялась, и это было весьма позитивным моментом, так как в этом случае отмазки мне покамест придумывать было без надобности.
Машина наша чудотворная как-то сразу мне не понравилась: что-то там уж больно громко грохотало, в нутре у неё, а по мне так тише едешь – дальше будешь. И правда: с полчаса только тянул этот агрегат царя Соломона, а опосля начисто отказался пахать – ток жрёт, собака, а вот сено резать никак не собирается. Во чудеса! Да ведь позавчера ещё пахал, как трактор «Кировец», а теперь вот позорить меня взялся. Папаша, ясное дело, на меня беду эту спишет: я, мол, сломал. На кой мне его ломать?! Сегодня тем паче. Сегодня мне отсидеться за работой нужно тихо да мирно, чтобы глаза никому не мозолить. Чтобы родня да товарищи ко мне не лезли… Хотя насчёт товарищей, – это смотря ещё с чем заявятся. Ежели с пивцом или чем-то ещё поприличней – так ладно, стерплю. А то вон внутри у меня, прям как в нужнике…
Станок мой стахановский набирал обороты вовсе не по-детски, грозя развалиться у меня на глазах. Пришлось его вырубить, и как не в лом было ползать по горизонтальной поверхности, однако иного выхода я не видел. Посему, захватив отвёртки и прочие нужные вещи, я полез под агрегат. Позиция номер пять, прям как шлюха вокзальная, - спиной на пол, ноги врозь, - и действуй. А ещё пол холодный да колючий, да грязищи кругом, да ежели ещё масло тебе на рыло потечёт – полный кайф, нечего сказать.
Однако долго чесать репу не приходилось. Другого пути к кишкам этого монстра я не знал, разве что размолотить его кувалдочкой. За что, я думаю, папенька меня заместо этого станка заставит сено зубками грызть. Ладно, покалупаюсь полчасика, глядишь, не так страшен чёрт…
Однако колупаться пришлось не в пример больше. Чем больше я влезал в эту дрянь, тем страшнее становились перспективы. Раз или два я уже порывался долбануть эту колымагу чем-нибудь тяжёлым и смыться отсюда подальше. Переклинившие валы не давали никакой надежды на счастливое будущее, перебирать эту дрянь в смертной тоске, причём в самой немыслимой позе, наполовину вползши в станок сам, было не столько мучением физическим (к таковым я уже привык), как душевным.
Материться я, как все наши, был мастером немалым, однако только тут, под этой адской машинкой, я, наконец, понял истинные глубины своего падения. В глубине души я дивился долготерпению моего Творца, который слушал сие, по всей вероятности, с удивительной кротостью, раз не послал в меня стрелу огненную или не обвалил волей своею полутонный агрегат на мою грешную плоть.
В этом своеобразном упоении я чуть было не пропустил изменение обстановки во дворе. Видеть-то я ничего не видел, а вот слух у меня хороший. И посему слышал я прекрасно, как мать во дворе что-то кому-то втолковывала, причём голос у ней был мягкий и сладкий, что, в общем-то, не характерно при её общении с моими товарищами. Я прислушался. Визитёра отправляли прямо ко мне в сечкарню. Видимо, слух у матери был не хуже моего, и мои матерные молитвы Железному богу достигли если не его, то её уха.
Кого ж там принесло? Неужто ментов? На наши вылазки в Зону они смотрели сквозь пальцы, однако явно их не одобряли. Вроде как никто меня не видел… Друганы мои исключались: мамаша не слишком их жаловала, и скорее бы отправила назад, чем ко мне.
На всякий пожарный я развернул бурную деятельность, подальше зашившись под машину.
Скрип двери дал понять, что в мою камору кто-то пожаловал. Не Вишня, это уж точно. Тот только с ноги дверь открывал. Имевшие несчастье расходится с Вишней в дверном проёме не единожды платили за это разбитой харей: Вишня и трезвый-то не догадался бы быть поосторожнее. Ему и в голову не приходило, что там, за дверью, кто-то тоже может быть. А трезвым Вишню не видел никто, это факт.
Так что не Вишня это был, и даже не Босой. Тот, хоть и не влетал, как метеор, однако и не стал бы пробираться в мой сарай, как кот в кладовку. Кого же там все же принесло?
Но эту проблему я не успел обмозговать как следует, посему как за секунду до того, как меня осенило, кто ж это на деле, знакомый чистый Сашкин голос выдал пришельца:
- Петь, ты здесь?
Я откинулся на пол. Вздох облегчения как-то сам собой устремился к чёрным
потрохам машины. Потому что Сашка был единственным человеком, которого я всегда рад был видеть. Посему я откинул отвёртку в сторону и потихоньку высунулся из-под поддона сечкарни:
- Здесь я, Санёк.
И моя спина через доски половые уловила лёгкий топот Сашкиных сандалий,
пробежавших по этим самым доскам. И, - вслед за этим, - шумный выдох-облегчение:
- Привет!
Санька стоял передо мной, этот лучик света в тёмном царстве, - снизу вверх
вырисовывались его сандалики, белые гольфики, голые коленки – и вот он сам, живой милый Санька улыбается мне своей необычной робкой улыбочкой.
- Привет, Санёк! - ответствовал я, выбираясь из-под мрачных сплетений
металла на свет божий.
На секунду Санька как бы запнулся, набрал побольше воздуху и вдруг разразился потоком слов:
- Пит! Я к тебе вот вчера заходил, только у тебя никого не было. Я думаю: может ты на озере. Только ты знаешь, меня без тебя туда не пускают. Сидел вот дома, потом ещё Димка пришёл, только он недолго побыл, - его мама позвала, а я тогда опять к тебе пошёл, - может быть, думаю, ты уже дома сидишь. А тётя Лариса говорит, что Пети дома нету, что ты опять куда-то делся и куда она не знает. Ну, тогда я думаю – ну точно на Болоте…
Он внезапно замолчал, но по лицу его я видел, – не всё высказал. И после
недолгой душевной борьбы Санька все же выпалил:
- Ты ведь знаешь, Пит, мне без тебя неинтересно.
Я отвернулся. Я не какой-то там слюнтяй, но этот поганец всегда знает, как
меня зацепить. Рука моя сама потянулась к Сашкиному плечику, но остановилась на полпути: его белая «Экспаншин» не станет чище от моей замасленной лапы. Только в глаза его заглянуть успел, - чистые, ясные Санькины глаза и понял, что ничего больше не надо. Поэтому я только вытер руки клоком сена, продрал их ещё для верности сухой тряпкой, и мы направились к выходу.
