Степан Кулик - Витязь. Замок людоеда
— Кто здесь?! — настороженно спросил тот, что покрупнее. Судя по хриплому голосу, именно он упоминал о пытке огнем.
Я молча выжидал, не покажется ли еще кто. Вдруг разбойников в шайке больше, чем у костра? С учетом общей подготовки и приобретенного уже здесь боевого опыта, с тремя противниками я наверняка справлюсь, а вот оказаться одному против десятка или дюжины нет желания.
Разбойники тоже замерли, глядя примерно в мою сторону.
— Зверь… — спустя какое-то время убежденно произнес шепелявый. Невзрачный мужичонка. Один из пары, вооруженной ножами. Свою убежденность он подтвердил тем, что сунул нож за пояс и снова присел рядом с лежащим на земле человеком.
— Что ты мелешь, Карзубый? Где ты видел, чтобы зверь к огню подходил? — не согласился с ним здоровяк.
— Бывает… — заступился за приятеля Филин. — Я слыхал, что медведь, когда у него зубы болят, вообще не разбирает, куда прет. Хоть в огонь, хоть в воду. И рвет всех, кого на пути встретит. Зубы, само собой, от этого у него болят еще больше, и зверь вообще сатанеет.
— Тьфу на тебя, — сплюнул здоровяк. — Успокоил… Не накаркай…
Что ж, спасибо за идею. Недолго раздумывая, я поправил медвежью шкуру, взревел дурным голосом и, горбясь так, чтоб разбойники прежде всего увидели оскалившуюся морду зверя, сунулся к костру. Дубину, правда, держал наизготовку. Получится — хорошо. Нет — внезапность все равно на моей стороне будет.
Сработало…
Промышляющая грабежом троица с такой прытью ломанулась прочь с поляны, что только кусты затрещали. Оставив мне в наследство догорающий огонь и неподвижно замершее рядом с кострищем тело в монашеской рясе.
Одежонка на слуге божьем и в самом деле давно позабыла о лучших днях. Настоящее рубище, на котором заплат гораздо больше, чем первоначальной ткани. Да и сам он, мягко говоря, был раза в три меньше воспетого изобразительным искусством краснощекого толстяка-чревоугодника. Щуплый, невысокий…
Света от костра не хватало, чтоб разглядеть жертву разбойников получше, но навскидку мог бы поспорить, что это скорее подросток, чем взрослый парень.
Я наклонился и легонько потряс монашка за плечо. Теперь уже на ощупь убеждаясь, насколько он худ. Как говорится, кожа да кости.
— Эй, жертва экспроприации, живой?
Тот неожиданно прытко подхватился, что указывало на целостность и невредимость организма. Встал на колени и завертел головою. При этом держа ее напряженно и чуть склонив набок, словно еще и прислушивался, не вполне доверяя собственным глазам.
— Не боись, парень… Кроме нас с тобою, здесь больше никого.
— Спаси вас Господь…
Голос у паренька оказался вполне сформирован. Еще не мужской, но и с девичьим альтом не спутать. Вот и ладушки. А то начитался я в свое время Стивенсона и прочих похожих сюжетов, когда в роли подростка оказывалась юная красотка, сбежавшая из родительского дома, нелюбимого жениха или мужа (нужное подчеркнуть).
В плане разнообразия бытия, общество такого «оборотня», конечно, весьма интригующе. Вот только редко заканчивается так же приятно. А то и вовсе можно на свадебный пир угодить… Совсем не гостем. Что никоим образом не входило в мои ближайшие планы. Для начала с Чичкой бы разобраться… И с уже почти благословившим нас Круглеем.
Черт! Ну вот зачем я о них сейчас вспомнил? И так на душе муторно. А если девчонке хватило мозгов растрепать дяде о свидании… Представляю, что купец обо мне думает и какими словами поминает.
— Ладно, чего уж там… — предоставив парню время привести себя в порядок, присел у костра, который к тому времени почти погас, а я не хотел оставаться без огня. Благо разбойники озаботились хворостом, и вскоре пламя снова весело захрустело сухими ветками.
Все же странно устроен человек. Не было огня, я и не задумывался о нем. А как только костер появился, так уже и представить трудно, как можно без него провести в лесу целую ночь.
— Ух ты…
Беглый осмотр освещенной территории выявил две котомки. Одна завязанная, а в рассупоненной горловине второй виднелась округлая горбушка каравая.
Я вытащил хлеб и уже собирался пошарить внутри, когда подумал, что имущество могло быть отобрано у монашка. И значит, я стану ничем не лучше грабителей.
— Твое? — протянул котомку ему.
— Не хлебом единым… — ответил тот. Котомку принял, но не стал осматривать, а просто ощупал и положил рядом с собой.
Судя по весу, внутри было еще что-то. Но коль хозяин делиться не спешил, я настаивать не стал. Наоборот, разломал уже реквизированный хлеб и меньшую краюху протянул монашку. А чего? По справедливости… Во-первых, я больше. А во-вторых, без моей помощи он и вовсе без ужина остался бы.
— Кличут тебя как, святой брат?
Вообще-то мне было совершенно пофигу, как зовут монашка. Но коль уж судьба послала собеседника, почему не воспользоваться?
— Митрофан…
— Ну, будем знакомы, Митрофан… Держи пять. Меня зови Степаном.
Монашек принял протянутую ладонь обеими руками, секунду помедлил, а потом, вместо ожидаемого пожатия, низко поклонился и поцеловал тыльную сторону запястья.
* * *Вот черт, как неудобно получилось. Хотя глядя непредвзято, меня не прибавится и не убудет, а парень всего лишь доступным способом выказал благодарность за спасение. Помнится, я тоже был весьма рад и счастлив, когда ушел от запекания на углях. Правда, руку Лису не целовал. И чтоб замять неловкость момента, я спросил первое, что пришло в голову, раньше чем сообразил, что опять сморозил явную глупость:
— Сам как вообще? Цел? А то ты вопил, словно тебя уже четвертовали.
Ответ монаха огорошил меня еще больше:
— Да, ваше сиятельство. Я ведь жуткий трус и совершенно не переношу боли. Отец-игумен всегда приговаривал, что наказывать Митроху нет проку. Поскольку до первого удара я ору так, что у настоятеля розги из рук выпадают, а после — теряю сознание. А зачем сечь бесчувственное тело? Так что меня больше молитвенным покаяниям подвергали да посту.
Занятное рассуждение и объяснение почти дистрофической чахлости парня. Откуда взяться плоти, если регулярно голодать? Но меня больше заинтересовал другой вопрос.
— Сиятельство? С чего это ты меня так величаешь?
— Простите, ваша светлость… — немедля повинился тот. — Я с детства слаб глазами. А ночью так и вовсе слепой становлюсь. Не разглядел…
Теперь стало понятно, почему монашек так странно держит голову. Он и в самом деле прислушивался, ориентируясь по звуку.
— Это у тебя куриная слепота.
— Куриная? Почему куриная? — забеспокоился тот.
— Болезнь глаз такая. Как раз от голода и общей слабости организма возникает. Или от старости… Лечится хорошим питанием. В общем, ничего страшного.
— Угу… Особенно, если впотьмах лбом обо что-то приложиться или в яму упасть.
Парнишка, похоже, не был согласен с таким пренебрежительным отношением к его недугу. А поскольку я не был уверен в скоропалительном диагнозе, то с медицинского ликбеза перешел к вопросу, интересовавшему меня гораздо больше:
— Ну, как бы там ни было, а обознался ты, парень. Я не знатен. Так что не стоит величать меня незаслуженными титулами. В иных странах за это можно головой поплатиться.
Монашек дослушал с самым серьезным выражением лица и понятливо кивнул.
— Прошу прощения, ваша милость. Что со слепца взять…
Потом помолчал и, поняв, что я не намерен продолжать эту тему, почти шепотом произнес:
— Один совет позволите?
— Почему нет? — я подтянул к себе вторую котомку. Тоже не очень большую, но набитую туго, под завязку. — Ты же денег за него не просишь. Излагай…
— Если хотите подольше сохранить свое происхождение в тайне, наденьте перчатки. Их можно объяснить ожогами или другими неприглядными шрамами.
— О чем ты говоришь? — я и в самом деле ничего не понял.
Митрофан, еще больше понизив голос, охотно объяснил:
— Вы уж не обессудьте, ваша милость, но кожа у вас на руках гладкая, как у архиерея. Только благовониями не пахнет. Значит, в хозяйстве для каждого дела слуга имеется…
И как сказал он это, с моих глаз будто пелена свалилась. Словно последний, недостающий фрагмент пазла встал на свое место, придав мозаике осмысленную завершенность картины. То-то я все ломал голову, почему и ушлый купец Круглей и опытнейший капитан наемников Франц, по прозвищу Рыжий Лис, да и вообще все вокруг так ко мне расположены? Почему каждое слово воспринимают как откровение? Нет, я не хочу сказать, что молол чепуху — наоборот, старался, как мог. Но ведь в жизни никогда так гладко не бывает. Обязательно отыщется тот, кто станет оспаривать даже самые мудрые приказы. А мои советы и распоряжения исполнялись беспрекословно, без малейших обсуждений и рассуждений.
