Александр Шакилов - Полигон
И точно – как? Я ведь настолько не красавец, что меня испугаться можно. С тех пор как на моем плече прижился скорпион под парашютом, жизнь не упускала случая поставить очередной шрам на мою кожу, обтягивающую почти что семьдесят кэгэ без грамма жира. И сколько б я ни брился, щетина всегда кололась. И прическа у меня не модная – волосы коротко острижены. И одеваюсь я не в костюмы от кутюр, как некоторые: на мне тельник с обрезанными рукавами, армейская куртка с множеством карманов, пятнистые штанишки и старые ботиночки с высокими берцами поверх мозолистых копыт. И роста я вовсе не баскетбольного, и насчет жратвы непривередлив – не раз доводилось завтракать кузнечиками, обедать ящерицами, а ужинать скорпионами и змеями. Да-да, я вовсе не похож на парня из офиса, раскатывающего по бесконечным коридорам на сигвее.
«Зато я пару суток подряд – разве что с перерывами на естественные надобности – могу заниматься постельным фитнесом!» – едва не ляпнул я Эрику. Хорошо, что вовремя язык прикусил. Вряд ли супруга высоко оценила бы мои откровения.
– Говоришь, за стул расплатиться надо? – я задумчиво посмотрел бармену в бесстыжие глаза.
Кадык его дернулся, взгляд он отвел, но все-таки, сволочь, кивнул – и я враз передумал отдавать ему на хранение трофейный мобильник.
С какой вообще стати? Пусть девайс с мультиядерным процом зачтется мне моральной компенсацией. К тому же трубку – почти новая, ни царапинки – можно продать хотя бы за треть цены. Деньги сейчас как никогда не помешают…
– Ну что, Край, идем уже? – Милена процокала каблуками из подсобки.
Розовое форменное платьице любовь моя сменила на маечку и джинсы, подчеркивающие изгибы ее тела. Вот умеет же одеться так, что лучше б голая ходила, – мужики меньше заглядывались бы!
Она повесила на плечо сумочку, сшитую из лиловой кожи молодого дерматина:
– Эрику телефон отдал?
– Да, любимая, – южнокорейский девайс незаметно скользнул мне в карман, поближе к ключам от служебной тачки, которые я в сердцах забыл вернуть бывшему боссу. А бармену, вздумавшему уличить меня во лжи, незаметно для Милены показал кулак, после чего это чудо с челочкой так и застыло с открытым ртом.
– Только после тебя, любимая, – дверь кафешки, притянутая пружиной, сама закрылась у меня за спиной.
Снаружи нас с Миленой ждали вечерний Вавилон и сын в детском саду.
* * *Уши заложило от грохота выстрелов, тяжело дышалось из-за вони пороховых газов и ранения в грудь.
В команде нет салабонов. Точнее – не было. Все прошли огонь, воду и фаллопиевы трубы, как шутят юмористы в штабах и по телеку… Ты на миг закрываешь глаза, чтобы стереть со лба, бровей и ресниц, носа и татуированных щек очередную порцию крови. Впервые в жизни – своей собственной крови. Ты усмирял дуррани[1] в Афгане, зачищал под ноль таджикские кишлаки за Пянджем, потом угодил в Дакоту, где сиу[2] опять решили образовать государство, а закончил службу в Сомали, где было так весело, что до сих пор разбирает нервный смех, когда вспоминаешь. Но нигде ни разу – ни разу! – ты даже не оцарапался, ногу на камешках не подвернул, никакая муха цеце тебя не укусила. А тут, у самой Стены… Получаса не прошло – всего-то полчаса! – а ты уже один.
Ты – последний.
И никак не активировать ярлык вызова – тач-скрин заляпан алым, на дрожащих пальцах тоже налипло, перед глазами плывет все, колышется. Ты должен предупредить всех, ты должен…
В зарослях между поваленных деревьев мелькает тень.
Там что-то есть. Что-то нехорошее. Другого здесь попросту не бывает.
Отбросив телефон, ты хватаешься за РПК, чувствуешь его раскаленную ярость, вот-вот заклинит…
И не успеваешь выстрелить.
Все.
Мгла без начала и конца застилает зрачки непроглядной мутью. Разорванное пополам тело еще сопротивляется смерти, пытается ладошками затолкать в себя выпавшее из брюшной полости, не верит, что старания напрасны. Рядом вибрирует телефон, затем раздается рингтон – классика, «Полет валькирий», композитор, вроде, из фашистов…
И ты уже не видишь, как тяжелая когтистая лапа, перемазанная кровью, наступает на трубку. Раздается хруст, будто сломалась кость.
И становится тихо-тихо.
* * *«Как говорил мой взводный: «Что уж после боя карточки огня рисовать?» – примерно так я собирался начать серьезный разговор с Миленой. Это загадочно, сбивает с толку и просто ни о чем. То, что нужно, когда имеешь дело с красивой женщиной. Верняк, елы!
«Любимая, не стоит сожалеть о былом, зачем расстраиваться? – скажу я заинтригованной супруге, и она, конечно, со мной согласится. И тогда я продолжу: – Мы ведь знаем, что каждое мое увольнение – это всего лишь третье за месяц – ведет нас к новым горизонтам, к лучшей жизни!»
А на случай, если предыдущие тезисы не сыграют, я заготовил совсем уж убийственный аргумент: «К тому же, любимая, ты собиралась сесть на диету. Вот и повод осуществить задуманное, ведь денег на еду у нас…»
– Что-то я проголодалась, – заявила Милена, на ходу оторвав мою ладонь от своей талии. – Край, накорми женщину.
– Да-да, конечно, – без энтузиазма я принялся высматривать фастфуд подешевле на тележках, стоящих вдоль пыльного тротуара.
Финансовое наполнение моих карманов стремительно приближалось к нулю гривен плюс столько же копеек. Евро, тугрики и прочие баксы в моих карманах и не заводились даже.
– Хот-дог с соевой сосиской, любимая? Или тебе вегетарианскую шаурму?
По тому, как она скривилась, стало ясно, что малой кровью мои потери не ограничатся, а ведь сегодняшний вечер только начинался…
Милена потащила меня к французской булочной, где выбрала пару самых крохотных булочек подороже – с телятиной и сыром, ананасами и еще какой-то марципановой хренью. А ведь мы почти что добрались до детского сада, куда каждое утро отводим Патрика! Еще бы чуть – и материнский инстинкт Милены победил бы в сражении с ее голодом!
Над улицей плыли ароматы десятков мангалов с мясом над углями, пахло специями и сдобой, жареными колбасками и чем-то карамельным. Вдалеке стреляли: небо прочерчивали трассеры – значит, не заварушка между группировками, не разборка соседей по лестничной клетке из-за громко включенной музыки, а очередной этнический праздник. Вавилон стал приютом множества народов и культур, и потому праздники у нас каждый день.
Меня и Милену уговаривали купить соленый арахис и жареные семечки. Потом к нам пристал молодой прощелыга, уверяющий, что у него лучшие ножи в городе, чуть ли не из дамасского булата выкованные, и не смотрите, что «Made in China» проштамповано, это всего лишь досадное недоразумение. И если Милена не прочь была прибарахлиться – она всегда не прочь, – то я категорически воспротивился. Тем более, что мы уже подошли к решетчатому забору детсада, опутанному колючей проволокой.
У ворот дежурили четверо автоматчиков в бронежилетах и касках. Эти мужчины не состоят ни в одной из группировок. Район у нас такой – внеблоковый, за что мы его и выбрали для поселения. Милена и я приблизились к охране с поднятыми руками, держа наготове пропуски. Нам пришлось сдать личное оружие: я расстался с «Форт-14», оснащенным тактическим фонарем и глушителем, а Милена лишилась ОЦ-33 «Пернач» с магазином на двадцать семь патронов.
Разоружаясь у ворот детсада, я каждый раз чувствую себя так, будто меня прилюдно раздели. Даже исполняя супружеский долг, не расстаюсь со стволом. Обладать им всегда – это самое личное для мужчины, и ничего нет интимней!
– Проходите, – буркнул дородный усач-охранник, с трудом оторвав взгляд от декольте Милены.
Группа Патрика вышла уже на вечернюю прогулку, воспитательница – широкоплечая дама средних лет, заметный пушок на верхней губе, сросшиеся брови – с нетерпением ждала родителей, чего не скажешь о детках, которые с визгом носились по площадке, отгороженной от внешнего мира мешками с песком.
Наш голубоглазый блондин без малого шести лет от роду – в футболке, штанишках и бейсболке – увлеченно катал машинку в компании одногодков-автолюбителей.
– Здравствуйте, Герда Генриховна. – Милена заискивающе улыбнулась. Супруга робела перед новой воспитательницей, выправке которой позавидовал бы эсесовский фельдфебель. – Как сегодня наш мальчик?
– Вы задержались, – снизошла до ответа фройляйн Герда, удивив меня тем, что не вскинула руку в легионерском салюте и не рявкнула по-немецки непотребное. Неужели не было никого нежней вместо заболевшей вдруг Татьяны Ивановны?..
– Работа, знаете ли, – извинилась Милена.
– Да-да, работа, – поддержал я супругу. – У всех нас есть работа, и это прекрасно, что есть, было бы хуже, если б не было…
Женщины дружно – с подозрением! – уставились на меня.
Настал момент для признания?! Но я не готов!
Выручил Патрик.
– Папочка ты мой любимый! – сын кинулся ко мне на шею, прижался крохотным тельцем, таким беззащитным, что захотелось обернуть его своей железобетонной плотью, привыкшей к ударам судьбы, выстрелам из-за угла и прочим ежесекундным напастям.
