Герман Романов - Империя «попаданца». «Победой прославлено имя твое!»

Впрочем, это мало помогло османам – русские извозили их качественно. Однако во вторую войну все наперекос пошло – британцы, мать их за ногу и до седьмого колена, вмешались, и все надежды прахом пошли. Как было больно и горестно от плодов победы отказываться!

А потому так получилось, что один на один с турками схлестнулись в самый неудобный момент – знали османы, когда войну начать, и реванш попытались взять. Юшку им, конечно, пустили хорошо, вот только пруссаки с австрияками войска к русским границам подвели, да английский флот в Черное море ворвался.

– Шлюхины дети! – Петр выругался, припомнив давнее чувство бессильного унижения и затаенной ярости. Оплеуху он получил знатную, как на Берлинском конгрессе в реальной истории…

Сейчас все пошло совсем по-другому, потому что нужно было как можно скорее кончать с неопределенностью и нетерпимым положением. Когда по одной лишь милости султана зависело, дать или не дать русским кораблям проход через Проливы.

Ситуация сложилась крайне благоприятная – Австрия и Пруссия увязли в войне с французами, да еще с дележом Польши. И теперь просто не могли вмешаться, побряцать на границах оружием, и тем самым связать России руки этой угрозой. Тем паче Венский кабинет насмерть вцепился в Италию и выпускать ее из своих лап очень не хотел.

Британская империя занималась своим любимым и очень увлекательным делом – она прибирала к своим рукам многочисленные французские колонии, давала займы пруссакам и австрийцам и готовилась воевать с Парижем до последнего немецкого солдата.

Давили «просвещенные мореплаватели» и на Петербург, взывая к монаршему единению. Петр был обеими руками «за», вот только русских солдат в Италию не отправил. Ни одного – он не желал повторять ошибки императора Павла в т о й истории.

Любимая жена вот уже два года устраивала по всякому поводу громкие истерики, поминая казненную якобинцами Марию Антуанетту. И для вящей убедительности императорская чета нарочито демонстрировала набожность. А позже дружно хохотала, читая в тишине супружеской спальни перлюстрированные в «Черном кабинете», где работали русские специалисты экстра-класса из 3-го отделения Собственной Его Величества канцелярии, послания и тайные депеши иностранных дипломатов.

Нет, не начнут англичане против России войну сейчас, пока увязли во французских делах – те для них намного опаснее. Однако напакостить в очередной раз смогут, а потому император решил провести неизвестную пока молниеносную войну, «блицкриг», опередив историю на полтора века. И начал к ней готовиться заблаговременно, еще с прошлого лета…

Адрианополь

– Я принимаю командование! – звонко произнес царевич, и все офицеры и солдаты как-то заметно подтянулись. – Один взвод оттяните чуть правее, поручик, тогда можно будет картечью сшибить турок, что на насыпь полезут! Вы, сержант, выполняйте данный вам приказ. Командиру гренадеров сошлитесь на мое распоряжение. Выполнять!

– Есть, ваше высочество! – Молоденького сержанта, лет семнадцати, вчерашнего кадета, словно ветром сдуло.

– Есть, господин полковник, – в глазах поручика промелькнуло нечто, похожее на уважение, – предложение царевича было разумным, и он его сразу оценил.

Именно так Ермолов хотел сам сделать, но решил посмотреть, что предпримет второй сын императора. И тот оправдал надежду – не помчался к генералу Багратиону, в тыл, а остался с артиллеристами на позиции. Ибо в уставе прямо говорится, что офицер Генерального штаба в подобных ситуациях обязан принимать командование на себя со всеми вытекающими отсюда для него последствиями.

– Как вас величать прикажете, поручик?

Константин Петрович испытывал нешуточное облегчение – обращением к нему строго по чину поручик Ермолов признал его безусловное право отдавать команды.

Ведь по титулу к непосредственному командиру на поле боя не обращаются – нет там «сиятельств», «светлостей» и даже «высочеств». Исключение оставлено только для одного императора – к тому всегда и при любых обстоятельствах обращаются «ваше величество».

– Алексей Петрович.

– Значит, мы с вами тезки. – Константин на добрую секунду задумался, лихорадочно перебирая в мозгу множественные хитросплетения дворянских связей и родословных. – Подполковник лейб-гвардии Семеновского полка Николай Николаевич Раевский вам ведь родственником приходится?

– Это так – двоюродным братом, ваше высочество. У вас поразительная память…

– Отцовское наследие, – усмехнулся Константин Петрович и повернулся к хорунжему конвоя: – Немедленно скачите к генералу Багратиону! Предупредите, что в тыл могут выйти янычары, если мы здесь позицию не удержим. Всех солдат и офицеров, кого встретите в дороге, даже обозников, направляйте сюда немедленно. Через полчаса тут такое начнется… Возьмите трех казаков, остальных оставьте со мной.

– Есть, ваше императорское высочество! Только… разрешите, – хорунжий в форме императорского Донского лейб-конвоя был несколько смущен, и Константин Петрович сам решил расставить акценты.

– Что у вас, хорунжий?

– Я останусь при вас, ваше императорское высочество. Не гоните, у меня приказ. Отправлю казаков с урядником – их сиятельство в лицо станичников помнит.

– Хорошо!

Константин Петрович чуть кивнул в ответ, прекрасно поняв казачьего офицера. Он не сомневался, что случись ему самому выкинуть что-то непотребное, и хорунжий имеет на этот счет секретное предписание – связать и увести великого князя! И ответ казак будет держать только перед императором, ни перед кем более.

Но сейчас, посмотрев на моментально посмурневшее и ожесточившееся лицо хорунжего, Константин Петрович понял, что он сделал правильный шаг в сложившейся ситуации и то, что казаки конвоя умрут здесь вместе с ним, ибо жизнь для них будет горше смерти.

И сделал в памяти зарубку на будущее – хорошо отцу, что в свое время сделал правильный выбор и нашел множество верных людей, среди которых и эти преданные, как псы, конвойцы…

Петербург

– Милый друг, я хочу, чтобы вы знали и сообщили своему королю. Мой муж немедленно заключит мир с Оттоманской Портой, как только турки дадут нам сатисфакцию. Мы не настроены вести с ними затяжную войну, как бывало прежде между нашими странами.

Императрица тяжело вздохнула и медленно опустилась в кресло. Посол с любопытством посмотрел на ее осунувшееся и почерневшее лицо, но продолжал соблюдать традиционное британское хладнокровие и полную невозмутимость, ничем – ни жестом, ни взглядом – не выражая своего интереса. Хотя… Внутри презрительно он засмеялся.