Ник Перумов - Череп на рукаве

— Спасибо, — Гилви неожиданно зарделась. — Ну… так я пойду, да?

— Ага, конечно. Телик включи, мне он мешать не будет.

— А я?

— Что «ты»?

— Я тебе мешать не буду?

— С какой стати? — удивился я. — Нет, конечно.

Она выразительно подняла брови, но ничего не сказала. Повернулась, ушла в комнату. Я отхлебнул чаю и раскрыл книгу.

12

…К концу дня 11 июля 1943 года 5-я гвардейская танковая армия сосредоточилась в районе контрудара. Командующий Воронежским фронтом маршал Ватутин усилил армию генерала Ротмистрова 2-м гвардейским танковым Корпусом, 2-м танковым корпусом, 1529-м самоходно-артиллерийским полком, 522-м и 148-м гаубичными артиллерийскими полками, 148-м и 93-м пушечными артиллерийскими полками, а также 16-м и 80-м полками гвардейских миномётов. Вернувшись в штаб, вечером 11 июля генерал Ротмистров передал своим частям приказ Ватутина, гласивший: «На рассвете 12 июля во взаимодействии с войсками 1-й танковой и 5-й гвардейской армий нанести решительный удар с целью разгрома противника юго-западнее Прохоровки и к концу дня выйти на линию Красная Дубрава — Яковлева».

13

Я бы хотел оказаться там. В аду и грохоте столкнувшихся танковых лавин. Пятая гвардейская танковая армия, устремившаяся в самоубийственную атаку, — без малого две пятых машин (тридцать девять процентов, если быть точным) в её боевых порядках составляли лёгкие Т-70, не представлявшие практически никакой угрозы для тяжёлых «тигров», «пантер» и Т-IV — кроме как с дистанции пистолетного выстрела.

14

… Численность танков в танковых корпусах 5-й гвардейской танковой армии на 11 июля:

18-й танковый корпус: «Черчилъ» — 21; Т-34 — 103, Т-60 и Т-70 — 63;

29-й танковый корпус: KB — 1, Т-34 — 130, Т-60 и Т-70 — 85; СУ -76 — 9; СУ-122 — 12…

15

233 «тридцатьчетверки» и 148 лёгких танков, бесполезных даже в ближнем бою…

Там умирали мои предки. На скверных «тридцатьчетверках» с ещё более скверной оптикой — против первоклассных боевых машин Рейха, поражавших русские танки с двух километров — против жалких пятисот метров, с которых пушка Т-34 ещё могла осилить немецкую броню.

Пятая гвардейская потеряла в том бою три четверти своих танков. Но задачу она выполнила. Рейх не прошёл в Прохоровку. И пусть тот же Гланц задним числом теперь уверяет, что танковый корпус СС «и не собирался наступать». Пусть. Я знаю правду.

Чай быстро кончился в кружке. Как хорошо, когда можно просто протянуть руку за чайником и…

— Рус! — негромко окликнула меня Гилви.

Я повернулся. И не то чтобы обомлел — не мальчик, слава богу. Но что изрядно удивился — это точно.

Она стояла в дверном проёме. Как сказал бы какой-нибудь литератор — полуобнажённая. Хотя я сам предпочитаю более простое «полуголая». Во всех обязательных к ношению «подружками» подвязочках, чулочках и прочих деталях женского нижнего туалета, названиями коих я никогда не интересовался. Далька, например, и лифчика-то отродясь не носила.

Очевидно, Гилви, в свою очередь, как и dame гауптманн, следовала каким-нибудь методичкам Академии Военной Психологии.

Наверное, всё это должно очень сильно возбуждать. Не знаю, может быть, я ненормальный — с точки зрения методичек. У меня лично всё это вызывает чувство стыда с поджиманием пальцев в ботинках.

— Красивая? Нравлюсь? — осведомилась она, кокетливо выгибаясь. — Может, всё-таки отложишь книжку и перейдём к несколько более весёлым занятиям?

— Гилви, — осторожно сказал я, не закрывая книгу. — Прости, пожалуйста, зачем тебе это надо? Прошлый раз всё было хорошо. И тебе, и мне. Зачем всё это… представление? Можно подумать, ты от желания умираешь. Господи, Гилви, я же знаю — у тебя тяжёлая, выматывающая работа. Работа, а не удовольствие. Удовольствия от очередного рекрута в твоей постели ты не получаешь. Совсем даже напротив. По-моему, радоваться надо, что мне от тебя ничего не нужно.

— А ты думаешь, мне приятно, что ты на меня как на бревно смотришь? — вспыхнула она. — Что лучше всего меня бы тут совсем не было?

— Прости, Гилви, — я поднялся. — Не хотел тебя обидеть.

Она скорчила гримасу.

— Не хотел, не хотел, я знаю… Просто обидно, что я для тебя вообще не существую. В кои веки зашёл нормальный хороший парень — и на тебе…

— Откуда ты знаешь, что я нормальный? — заметил я. — Нормальный бы, наверное, тебя бы успел уже раза два, а то и три…

— Куда им! — Гилви махнула рукой, засмеялась. — Слабаки. Один гонор, и ничего больше. И каждый требует, чтобы ему сказали, будто бы он — самый лучший и способен за ночь сто девственниц осчастливить. Ты когда-нибудь осчастливливал девственницу, Рус?

— Что-то не припоминаю, — сказал я, и мы оба засмеялись.

С ней отчего-то было легко смеяться. И говорить. И даже господин штабс-вахмистр Клаус-Мария Пферц… в моём изложении получался вовсе не извергом, каким его не без основания считали почти все рекруты, а забавным шутником.

— Клаус-Мария? Вахмистр? — Гилви вдруг наморщила лоб, что-то припоминая. — Как же, как же… подружка про него рассказывала… Вошёл, такой весь из себя бравый, грудь в орденах, морда в шрамах. А потом… — она прыснула, — вдруг ей и говорит: «свяжи, мол, мне руки колготками, раком меня поставь, сама садись сверху и хлещи меня по голой заднице, как только можешь». Представляешь?…

Я не слишком в это поверил, но тоже старательно расхохотался. Наверняка это тоже соответствовало какой-нибудь психологической методичке, рекруты должны смеяться втихую над начальством, чтобы кто-нибудь не разрядил в это самое начальство всю обойму.

Отсмеялись. Выпили ещё чаю.

— Завидую я твоей девчонке, — вдруг сказала Гилви. — Мне бы такого парня… когда с другой — можно, чуть ли не заставляют — он ни-ни… Чего она на тебя взъелась, не скажешь? Я всё равно никому не расскажу. Да и не бываю я в ваших краях — знаю, там имперцев не любят…

— Вот потому и она тоже меня… того, — не выдержал я.

— Из-за того, что ты в армию пошёл? — ахнула Гилви.

— Ну да.

— Ну иду… вот глупая, — успела поправиться Гилви. — Империя, армия — это же хорошо! У нас на планете армию все любят.

— А откуда ты?

— Третья Зета Жука. У нас, покуда Империя не пришла, плохо было. Ой как плохо! Лорды всё под себя подгребли, сословия, цехи, ля-ля, тополя, туда не шагни, здесь не ступи, не суй своё простонародное рыло к благородным, первую ночь — сеньору…