Дмитрий Силлов - Закон клыка

– А тебе все то же самое – зачем? – дернула уголком рта Касси, вновь присаживаясь к костру. – Всё к цели своей стремишься? А не думал о том, что Сорок Пятой ты на фиг не нужен? Ты ж Машу любишь, ту, из прошлой своей жизни. Но Сорок Пятая – это далеко не Маша. Сначала ее изменил Эндрю Мартин, сломав психику напрочь, а потом «фотошоп». После него люди вообще другими становятся. Я, например, свою прошлую жизнь до корректировки этим артефактом помню очень смутно, будто не со мной все это было. Какая-то уродливая лохушка, тьфу. Ни кожи, ни рожи. Всю жизнь спортом занималась – фехтованием, гимнастикой, мастер спорта по обоим видам. А фиг ли толку, если рожа страшная как твоя жизнь, и вместо груди два прыщика, хоть зеленкой их мажь. Не то, что сейчас.

Она сладко потянулась, отчего влажный комбез натянулся на ней, не скрывая, а подчеркивая сногсшибательные формы. Меня аж в сторону повело от увиденного, словно я поллитру спирта в себя влил. Мир стал каким-то вязким, тягучим – но в то же время сладким, будто я аккуратно так, незаметно для себя погрузился в чан с полупрозрачной патокой.

По телу разлилась приятная нега, хотелось расслабиться, и смотреть, смотреть, смотреть, как она поднимается со своего места и неторопливо так обходит костер, на ходу расстегивая пуговицы на груди. При этом она говорила, и ее слова были медленными, тягучими, такими же, как весь этот приторно-сладкий, искусственный мир вокруг:

– Ну признайся, сталкер, ты же хочешь меня… Хочешь с той самой минуты, как увидел… Только вот не пойму, зачем мучить себя?.. Ради придуманной любви к той, которая предпочла тебе другого?…

Ее слова плыли в нереально плотном воздухе, пахнущем ванилью, они были почти видимыми, похожими на золотистые струйки сладкого яда, клубящиеся возле ее губ. Я осознавал, что хочу ей возразить – но язык не слушался. Я никак не мог собрать во внятную фразу разбегающиеся мысли, да и, признаться, думать не особо хотелось. Сейчас все, что было во мне от человека разумного, растворилось в этой сладкой неге, разлившейся вокруг, и остался лишь самец, тупо пялящийся на самку, медленно раздевающуюся перед ним.

А потом все произошло прямо тут, на траве возле костра, сердито потрескивающего мертвыми ветками деревьев-мутантов. Я помню лишь, что мы любили друг друга яростно, рыча и подвывая, словно дикие звери, дорвавшиеся до желанной добычи. Может, это оно и есть, настоящая любовь – на первобытных инстинктах, без мыслей, тормозящих древний процесс, без всей этой цивилизованной шелухи, что осыпалась с нас, словно мертвая листва с осенних деревьев…

И еще я помню, как потом лежал на спине, пустой, словно армейская фляга, из которой выпили всю воду. Лежал, тупо глядя на серое небо, а рядом чей-то чужой женский голос зачем-то шептал непонятное:

– Ты спросил, зачем мне все это? Хорошо, я отвечу. Да, ты прав, на Большой земле я бы давно стала знаменитостью – или певицей, или актрисой, или известной в узких кругах шлюхой, берущей по десять штук баксов за ночь. Прикинь, до корректировки «фотошопом» я мечтала о такой жизни. Вот ведь дура-то была! Но теперь я другая, сталкер, понимаешь, другая! И уж лучше я сдохну в Зоне от клыков мутанта, чем в роскошных апартаментах от героинового передоза. Так честнее. И так лучше. И еще. Пусть я не знаю чужого будущего, зато я знаю свое. После корректировки «фотошопом» обычно живут ярко, красиво, но недолго. И я чувствую, что мне выпало именно недолго… Поэтому то, что мне осталось, я проживу так, как хочу. Ярко, сильно, насыщенно. Здесь, в Зоне. Так что спасибо тебе, сталкер, за то, что спас меня. И за то, что любил меня сладко, по-настоящему, по-звериному – тоже спасибо. И за то, что выслушал – спасибо. И прощай…

Последние слова я слышал словно сквозь плотную серую вату, опустившуюся мне на лицо. А может, это было небо Зоны, внезапно ставшее ближе оттого, что я по какой-то причине вознесся к нему – и растворился в нем весь, без остатка, вместе с голосом, где-то вдалеке шепчущим что-то непонятное, и совершенно точно не нужное мне…

Очнулся я от холода. Или от того, что мой желудок крутили неслабые спазмы. А, скорее, и от того, и от другого вместе. Зверски ломило суставы, казалось, промерзшие насквозь, и при этом казалось, что мои внутренности, словно мокрую тряпку, отжимает деловитая домохозяйка.

Я с невольным стоном перевернулся набок – и тут меня вырвало мерзкой желто-зеленой жижей с привкусом прокисшей ванили.

«Твою мать, – прошелестела в голове такая же, как я сам, полудохлая мысль. – Касси… яд зонной росянки… в воду подлила…»

Зонная росянка – хищное растение-мутант с длиннющими листьями, произрастающее на зараженных болотах Зоны отчуждения. На кончиках этих листьев – шипы с капельками сладко-ванильного наркотического яда, висящими на остриях. Жрет зонная росянка любую органику. Квазимуха ли прилетит на запах смертоносного нектара, болотные черви ли приползут полакомиться мясистыми побегами, ворона ли позарится на неестественно-блестящие капельки – тут их и захлестнут, завернут в себя, проколют шипами хищные листья.

Говорят, где-то на севере Зоны нашли росянку с пятиметровыми листьями, в один из которых была завернута голова сталкера – вернее, то, что от нее осталось. Не иначе, собирал яд сталкерюга, да и не успел увернуться от стремительного удара хищного листа.

Дело в том, что яд зонной росянки – очень дорогой и сильный наркотик, вызывающий эйфорию, временное отупение и неистовое сексуальное желание. Казалось бы, идеальная дурь, но, тем не менее, наркоши ее не жалуют. Уж больно тяжелый от нее отходняк, крутит так, что мама не горюй. А еще нередки случаи передоза. Хапнул чуток больше, буквально на миллиграмм – и всё, транзитом уехал в Край Вечной войны. И меньше дозы употреблять бессмысленно. Не вштырит, но отходняк все равно будет в полном объеме.

В общем, пытаться поймать кайф от этой местной экзотики занятие для экстремалов, кому своя жизнь ни капли не дорога. И, по ходу, сегодня вечером я стал тем самым экстремалом. Расслабился от вида красивой сволочи, когда понял, что стрелять в меня она не собирается, – и получил свое в полном объеме.

И потерял тоже в полном…

Когда мое тело перестало сотрясаться в рвотных спазмах, я поднял чугунную голову и увидел то, что уже ожидал увидеть.

То есть, ничего.

Ни Касси возле потухшего костра, ни своего рюкзака, ни, разумеется, оружия.

Ни-че-го.

«Развела как лоха… и оставила подыхать… вот сволочь…»

Впрочем, чего я ожидал? Весь мир это одна большая Зона отчуждения, где нельзя доверять никому. Ибо доверие – слабость, потому что доверяющий это потенциальная жертва, не ждущая удара в спину. То есть, можно бить, не опасаясь получить ответку. Кто ж в здравом уме откажется так ударить? Правильно, никто. Соответственно, исходя из того, что каждый в этом мире занят лишь обеспечением личного благополучия, то доверять кому-либо все равно, что подставлять шею под топор палача, надеясь, что тот проявит снисхождение и не выполнит свою работу…