Призраки солнечного ветра (СИ) - Александрова Дилара

— Капитан здесь я, и решения принимаю я, — все больше начал выходить из себя Арвэйн, из последних сил стараясь сохранить официальный тон.

— Может, вам напомнить, как вы стали капитаном?

Это был удар ниже пояса. Неожиданный, и в какой-то степени недостойный. Напоминать не имело смысла. Это время и так не мог никто забыть. В условиях тотального дефицита пилотов Арвэйна назначили помощником действующего капитана, много лет управлявшего военным штурмовиком, и имевшего в этом солидный опыт. Будучи военнообязанными, все гражданские пилоты экстренным образом распределялись на все мыслимые и немыслимые космические корабли. Те, что в состоянии были долететь до Марса. К сожалению, научиться тонкостям управления военным судном у своего начальника Арвэйн не успел, так как тот погиб в первые месяцы полета. А вот то, как это произошло, до сих пор снилось ему по ночам.

Там, в тревожном забытье, он видит красные угольки глаз, нависающие сверху. И кровь, стекающую на грудь со жвал густой, еще теплой массой. Не его кровь. Помнит то чувство, когда пытался уползти, но ноги совсем не слушались. Руки скользили по липкому кровавому полу, натыкаясь на останки тел. Видит оторванную голову своего капитана и кричит. Каждую ночь. Обычно на этом моменте мужчина всегда просыпался в поту. Арвэйн мог бы навсегда остаться там, в своем сне, если бы не Эсхекиаль, пришедший вовремя на помощь. Он в последний момент вырвал жертву из когтей хищника, спалив его мощной волной.

— А, может, это вы объясните мне, как вы, лучший из лучших, оказался на каком-то задрипанном кораблишке, а не на огромном лайнере с богачами? — парировал в ответ офицер.

— Пути Господни неисповедимы, — пространно ответил храмовник.

От этой фразы у Анмана окончательно сорвало крышу. Он больше не сдерживал себя. Губы его дрожали от злости. Глаза заблестели нездоровым блеском.

— Немыслимо… И где же он был, когда умирали люди? Женщины, дети? Где он был, когда погибала целая планета?! Где были все ваши доблестные крестоносцы? Что они сделали? Ничего! Ничего уже не вернуть! Грош цена вашей вере и вашим молитвам! Ничего не помогло! А знаете почему? Потому что херня это все. Думаете, что вы умнее других? Вы…Вы… — задохнулся мужчина, не в силах договорить остаток фразы.

— Скажите мне это.

— Гребаный фанатик, — выпалил Анман, освободившись от тяжкого груза, давящего изнутри.

Храмовник вздохнул, почувствовав, как нечто очень массивное вырвалось из груди. Не было ни злости, ни обиды или непонимания. Осталось только облегчение, что более осязаемая боль отвлекла от самого страшного.

— Завтра важный день. Нужно всех подготовить, — после долгой паузы сказал Эсхекиаль.

Затем, не желая продолжать разговор, просто вышел.

— Плейдлинн, оповести всех. Пусть бойцы подготовятся, а гражданские не высовываются, — из-за накатившей вместе с никотином слабости ноги стали ватными.

— А… Насчет Земли… — лишь только заикнулся связист, как его тут же оборвали.

— Ни в коем случае.

— Раз, два, три, четыре… Так, а где же Фидгерт с Анной? — с толикой раздражения спросил бортовой инженер Цефеид, что-то настраивая в открытых капсулах гибернации.

— Не ругайся, Медея приведет их с минуты на минуту, — попыталась успокоить его Симона. — У нас ведь еще есть пара часов.

Суетясь вокруг, она пыталась привести в порядок весь тот хаос, что ворвался вдруг в привычное положение вещей. Тридцать две капсулы из сорока уже получили своих безмолвных обитателей. Погруженных в сон, граничащий со смертью. Это была тонкая, еле уловимая грань, умело поддерживаемая техникой в таком равновесии, чтобы жизнь не переступала черту невозврата. Состав команды, введенный в состояние гибернации, подбирался самым логичным способом: те, кто не мог вести бой и те, в ком не было острой необходимости в обслуживании корабля во время прыжка. То есть детей, стариков и обслуживающего персонала, не относящегося к инженерным профессиям.

— Никого с верхних не будет? — из рук женщины предательски выскользнула колба с концентратом перегноя и звонко шмякнулась об пол. Не разбилась, но расплескала все содержимое. Которое тут же растеклось обширной, дурно пахнущей жижей.

— У них щиты. Если нет стопроцентных гарантий, эти сволочи и носа сюда не сунут, — инженер закончил проверку тридцать третьей капсулы, и принялся за следующую.

— Цефеид, а вдруг не сработает? Я боюсь за детей, — она обеспокоенно повернулась к мужчине, вытирая о штаны запачканные бледные ладони.

— Не волнуйся. Если тогда сработало, то сейчас и подавно.

— Но, ведь двое умерли… — испуганно прошептала Симона.

— Некоторые твари вызвали кое-где замыкание. В системе было слабое место. Я уже давно его устранил, и сейчас как раз все перепроверяю. Волноваться совершенно не о чем, — Цефеид постарался уверить в своей правоте испуганную женщину.

В оранжерею вошла Медея с детьми. На этот раз ботинки надели на Анну. Мальчик шел только в носочках, замотанных вокруг ножек и подогнутых сверху. Никто не рассчитывал на детей в космосе, тем более, на такой долгий период. Приходилось выкручиваться. Когда троица дошла до капсул и обеспокоенной матери, девушка присела на корточки перед Анной и Фидгертом, и крепко-крепко обняла их по очереди.

Медея никогда не любила детей. На Земле они казались ей избалованными, капризными и наглыми. Будучи еще совсем маленькой, ей доводилось сталкиваться с себе подобными. Тогда не возникало никаких иных чувств, кроме недоумения и некой доли отстраненности. Может быть, потому, что сама она росла тихим, замкнутым ребенком и чрезмерная активность других ее пугала. В душе всегда вертелось смутное чувство, что все должно быть не так. Но как именно должно быть, так и осталось непонятным. Все изменилось, когда на истерзанном корабле родились двое прекрасных малышей, никогда не знавших, что значит получать все в избытке. Отсутствием контроля тут и не пахло. Малышня росла в условиях ограниченных ресурсов и строгих требованиях к дисциплине. Только изредка случались поблажки в виде возможности резвиться и почти беспрепятственно передвигаться по кораблю. Мелюзгу все принимали с добротой, и особенно «тетя Медди», которая в свое время переменяла не один десяток пеленок. Дети резко отличались от тех, что она помнила из Земной жизни. Иногда и в голове не укладывалось, как такое вообще возможно. Может, поэтому Медея к ним так привязалась. Хотя, может, еще и потому, что Фидгерт, несмотря на свой юный возраст, чем-то напоминал ей двоюродного дядюшку Ридау. Она не часто виделась с ним на Земле, но все воспоминания, связанные с теми временами, остались в памяти очень теплыми.

— Мамочка, — сидя в открытой капсуле Анна крепко обняла Симону за шею.

Уже без ботиночек, в неумело сшитом платьице. Светлые кудри падали на маленькие плечики, к концу и вовсе превращаясь в сплошные завитки.

— Все будет хорошо. Ты просто заснешь и сразу проснешься, — с нежностью в голосе сказала женщина, поцеловав дочку в маленький лобик.

— А бабаек не будет? — большие голубые глаза с доверием смотрели на мать.

— Бабаек не будет. Мы вас спрячем, и они вас не увидят.

— Я тебя люблю, — девочка снова прижалась к груди, теперь уже крепко-крепко, так, что оторвать ее оказалось совсем не просто.

— Жизнедеятельность при гибернации сведена к нулю. Это не жизнь и не смерть. Они их не учуют, — успокоила Симону Медея, после того, как включилась подготовительная фаза сна.

Бледная ладонь лежала на плече матери, обнимающей холодное стекло своим телом. Несколько крупных слез Симоны упало на прозрачную поверхность, так и не коснувшись бархатной кожи дочери, лежащей по ту сторону.

Эсхекиаль Каэрдевр тяжелой поступью поднимался на второй ярус космического штурмовика. Там находилась обширная площадка с модулями экстренной эвакуации. Их потеснили к правым шлюзам, оставив довольно пространства для того, чтобы иеромонах смог сделать то, что должен. Мужчина всем телом чувствовал не только разбитость, но и слишком затянувшуюся, ставшую хронической усталость. Возраст, только переваливший за пятьдесят, ощущался гораздо большим. Руки уже успели покрыться морщинами. Глаза приобрели свою бесцветность. Слишком много боли хранилось в измученном сердце, всеми силами противившемуся происходящему. Потерянная форма могла сильно сказаться на результате, но в сложившейся ситуации поздно было давать задний ход. Капитан категорически отвергал все просьбы о необходимости немного подождать, чтобы набрать нужную силу. Все разговоры об этом воспринимались в штыки, и рассматривались как попытка оттянуть момент прыжка. Даже если бы Эсхекиаль не согласился, он бы все равно состоялся.