Петр Воробьев - Разбой
Фейнодоксо рассказал Самбору про трёхдневную осаду акомской крепости и про её неприятные последствия. Акомы сопротивлялись чрезвычайно достойно, несмотря на то, что их технология отставала на век, а то и больше. Деревянные пушки и камнемёты защитников крепости нанесли тяжёлые потери гутанскому войску. Племянник Фарнисала лишился ноги, оторванной каменным ядром. Когда отряд наконец ворвался в крепость, военачальник, вместо того, чтобы предложить побеждённым с честью заслуженный ими мир на уважительных условиях, полностью озверел и приказал продать в рабство всех женщин и детей, а каждому мужу, не убитому в бою – отпилить ногу.
«Стондлей» простучал мимо бронзового всадника, тоже недосчитывавшегося левой ноги ниже колена. Её отъяли от истукана акомские шаманы, чтобы аналогично искалечить дух Фарнисала. Конечность висела на цепи где-то над развалинами Хаако, с вырезанными на металлическом сапоге рунами: «Что справедливо, то справедливо».
Сход должен был собираться перед управой на площади Альтгафаурд, в середине переплетения старинных улиц приблизительно в полторы ширины «Стондлея». Машину и оружие (парамерион и Самборову лагунду) пришлось оставить под парусинным навесом на углу Бертакарова Пути и Дороги Мёртвого Вола примерно в двух третях рёсты от управы: все улочки, сколько охватывал взгляд, почему-то были забиты шести– и восьмиколёсными дромо́химами[116], запылёнными, как после дальнего пути. Заплатив старушке в очках, сидевшей под тем же навесом, пол-восьмушки за стоянку и за две палочки с нанизанными на них замороженными диоспи́рами[117], мистагог и схоласт протиснулись между глинобитной стеной и двухаршинными колёсами дромохимы с помятым кузовом, украшенным надписью «Угольный промысел Харкена и Сте…» (часть надписи была почему-то тоже залита красной краской), и отправились к площади пешком, по улице Водоносов. Архитектура в старой части города отличалась трогательным смешением стилей: гутанские остроконечные башенки, сделанные из местного саманного кирпича и крытые жизнерадостно-рыжей черепицей вместо аспидного сланца, круглые плосковерхие дома из того же самана с торчавшими наружу через стены вигами – потолочными балками, с которых пялились пустыми глазницами отбелённые Сунной черепа равнинных туров и мастодонов, и наконец, управа с резными столбами портика в тени вековых платанов, возвышавшихся над башнями и крышами.
– По преданию, платаны посадил сам Бертакар, первый городской голова Айкатты, – указал на деревья Фейнодоксо. – До того, он работал в Йубавейхе палачом, но был изгнан с должности за излишнюю жестокость. Так что с нынешним головой нам относительно везёт.
– Вот повезло… Лучше, чем Фарнисал с Бертакаром! – возвеселился схоласт, едва увёртываясь от столкновения с что-то недовольно ворчавшим себе под нос гутаном, решительно, но не совсем уравновешенно шагавшим в направлении от площади.
Количество приодетых, почтенных, но видимо раздосадованных горожан на улице заметно прибывало по приближении к управе. Причина стала ясна, когда за последним поворотом улицы Водоносов, открылся вид на площадь Альтгафаурд: она была полна битком, некоторые из собравшихся сидели на каменных опорах цепного ограждения, на старинных пушках, стоявших посреди площади для украшения, и даже на ветвях платанов. У прохода в ограждении, стражники спорили с недовольным старцем, судя по висевшей на его груди цепи, цеховым старшиной.
– Больше не можем никого допустить, Аистульф батюшка! – говорил один из охранников. – Давка выйдет!
– А этих зачем пускали? Кто они вообще такие? Я здесь никого не знаю! – возмущался Аистульф.
– Всё больше из цеха угольщиков, и старшины при них, как положено.
– Что ж они, всем цехом пришли? Отроду я такого не видел!
– Поди, ещё и из-за города свезли! – добавил стоявший за старшиной горожанин.
– Имеем право! – с другой стороны цепи возразил кто-то, для угольщика мелковатый и чистоватый, но громкий. – Мы работники непрерывного производства!
Стражник развёл руками:
– Мне велено, как площадь заполнится, никого больше не пускать, батюшка, не в обиду…
– Пропусти, да́уравард[118]. Нам перед сходом говорить, – обратился к стражнику Фейнодоксо, бросив палочку с последним недоеденным диоспиром летучей лисе, вверх ногами висевшей под свесом крытой сланцем крыши.
– Только если вы в списке значитесь, не в обиду! – стражник, заметно смущённый необходимостью не пускать горожан на сход, указал на развёрнутый свиток, висевший поверх цепи.
– Проверяй: Фейнодоксо сын Иоло, и Самбор сын Мествина.
– Ты тот Самбор, что вертолёт из лука сбил? – поставив стилосом галочки против имён в свитке, стражник поклонился и сделал шаг в сторону.
– Проводи нас, сами не протолкаемся! – сказал мистагог.
– Конечно! Провожу, – стражник с выражением облегчения воздел прислонённое к опоре копьё и ввинтился в толпу. – Дорогу, дорогу! Почётные гости! Не в обиду!
Следовало заметить, что значительная часть им теснимых не особо стремилась давать дорогу почётным гостям, да и не выглядела ни на лепту безобидно. Самбор присоединился к даураварду, и вдвоём им кое-как удалось начать движение к портику перед управой, проталкиваясь и протискиваясь между неучтивых, потных, и скверно пахнувших участников собрания.
– Если теперь, чтоб на сход попасть, надо вертолёт из лука сбить, дайте мне лук, и дайте вертолёт! – продолжая бухтеть, Аистульф устремился вслед за Фейнодоксо.
За ним с бо́льшим или меньшим успехом последовало ещё с пару дюжин горожан, чему стража не воспрепятствовала, но у озабоченных выполнением своего гражданского долга вскоре возникли другие трудности.
– Ты мне на ногу наступил! – недовольно рявкнул кто-то.
– А сам ты что толкаешься, как угольщик? – ответил другой голос.
– Ужо я тебя толкану, как угольщик! – вмешался третий.
Когда мистагог, схоласт, и стражник протолкались к своей цели, где охрана со значками в виде глаза в окружении рун «Мы не дремлем» и почему-то с огнестрельным оружием оттесняла народ из тени под козырьком, в западной части площади уже шла изрядная драка с перебранкой. Первую затрудняла крайняя стеснённость участников, но это же обстоятельство способствовало драматическому накалу второй.
Вояки с недремлющими значками пропустили мистагога, схоласта, и их спутника с копьём под портик, где стояли гардавайры – городское начальство, выделявшееся богатством цветов в одежде – чёрный, тёмно-серый, аспидный, вороной, смоляной, и недавно изобретённый и уже приобретший любовь гутанов цвет фулиджин, считавшийся чернее чёрного, поскольку поглощал не только видимый свет, но и соседние длины волн. Два стражника, эти при мечах и в красных с золотом перевязях городской стражи, выкатили из-под портика бронзовую пушчонку с жерлом, задранным почти вверх. До того подпиравший стену в тени клеохронист сделал несколько шагов вперёд и взял фотокитон наизготовку.
– Вон Реккасвинт! – Фейнодоксо кивком головы указал на шедшего за пушечкой толстяка в чёрном, нёсшего пальник с дымившимся фитилём.
Толпа рядом с козырьком раздалась, один стражник поковырял длинной иглой в запальном отверстии, затем оба стража встали на почтительном расстоянии по обе стороны от пушечки, и Реккасвинт поднёс к орудию фитиль. Пушечка звонко тявкнула и выплюнула облачко дыма. Выстрел, обозначавший начало схода, слегка утихомирил толкавшихся и ругавшихся.
Дева в фулиджиновом платье до земли поставила перед Реккасвинтом держатель с микрофоном в паукообразном подвесе на восьми пружинках.
– Порядок на площади! – возгласил городской голова.
Звук был поставлен хорошо – сильно и чисто.
– Да я твою шапку вертел на моём… – не мог угомониться кто-то в задних рядах, но огрёб от соседа оплеуху и заткнулся, так и не уточнив, на чём именно.
– Сограждане, сход открыт, – продолжил Реккасвинт. – На повестке – утверждение пошлин, сборов, и сметы на следующий год. Управа предлагает пошлины и сборы оставить без измене…
– Сло́ва! – крикнул кто-то из-под портика.
Реккасвинт вытащил из-за обшлага платок (чёрный с красной каёмкой), промокнул лоб, и, недовольно глянув на крикнувшего, произнёс в микрофон:
– Признаёт ли сход Ариами́ра, сына Мира, члена совета управы?
Сход заревел с неожиданным, на грани пугающего, пылом. Ариамир, молодой, тощий и бледный, как положено правильному гутану, подошёл к микрофону и с пафосом сказал:
– Лето на исходе! Зима близко! Такой зимы земной круг давно не видел! Уголь нужен! Я предлагаю снизить сбор с углепромышленников вдвое!
Сход снова заревел, рёв и вопли не прекращались довольно долго.
