Евгения Мелемина - Библия улиток
Вместо солнца надо мной теперь болталась лимонно-желтая луна, похожая на пирог с глазурью из свежей цедры. Черные кресты поднимались в ночи, как черные солдаты с арбалетами наперевес. Мне даже показалось, что я различаю лица.
За ними вилась фигурная ограда – это копейщики, восставшие из мертвых, чтобы взять бастион-склеп… А над склепом, раскинув руки, с благостным и приятным лицом вздымается мраморный генерал – с бородой и в хитоне.
Наполнив фляжку третий раз, я бросил рюкзак, и побрел назад, спотыкаясь и сползая вниз по земляным насыпям.
– Э-эй! – Я охрип напрочь.
На каменном плато шаги отдавались гулко, страшно.
– За мной, воинство! – заорал я сорванным голосом. – В атаку! В бой!
Может, именно так опустели могилы на этом кладбище?
– В атаку! Раненых не бросать!
Тут я споткнулся и полетел кувырком.
– Каждого раненого поднимать – воевать некогда будет, – глухо сказал Сантана, выступая из темноты.
– Ну-ну, – устало отозвался я. – Я воду нашел. Пей медленно.
Он пил, запрокинув голову и распластавшись на остывающем камне, а я сидел, привалившись к нему боком, и смотрел на качающиеся вдали тени.
– Это не значит, что я хочу идти с тобой дальше, – сказал я утром, рассматривая квереоны на древних могилах. Почти все они были разбиты или вырваны с корнем. – Доктор Магический Шар всучил тебе набор отмычек для биокороба, и я чувствую себя сейфом, которого взломщик уговаривает прокатиться с ним на лодке и поесть мороженого. Ничего такого, мистер Сейф, просто мороженое… просто хорошая погода. Неужели вы считаете, что я способен на такое? Да, отмычки при мне, но это же не значит, что я преступник.
Сантана рассмеялся.
– Все так серьезно? – спросил он.
Я вытер грязь с экрана последнего квереона, поднялся:
– Очень. Так же серьезно, как приставленный к твоей глотке скальпель.
Сантана пожал плечами.
– Запустим квереон? – спросил он.
– Один. Вот этот вроде работает еще… остальные перебиты. У нас ничего пожрать не осталось?
– Пастила.
– Что?
– Пастила. Мука, перемешанная с вареньем и запеченная по рецепту доктора Миллера.
Около часа я провозился с барахлившим квереоном, а Сантана занимался приготовлением пиршества. Он расстелил перед могилой плед, наполнил фляжки водой и разложил на обрывке карты липкие сиреневые комки с отпечатками газетной буквицы – пастилу доктора Миллера.
– Прекрасная погода для пикника, мистер Сантана. При нашем образе жизни следует иногда отказываться от излишеств. Те острые сосиски, которые вы вчера запивали пивом на углу Пятой авеню, придают вашему лицу землистый оттенок, а я совсем погряз в майонезе…
Сантана хмыкнул.
– Ты часто так играешься?
– Как?
– Ну… в жизнь.
Я призадумался. Пожалуй, часто. В моей голове мешанина образов, полученных из прежних книг и остатков фильмов. Капитан не препятствовал чтению, и в итоге бессистемного получения информации во мне помимо прочего образовалась другая планета, существующая параллельно с этой.
На той планете поезда были заполнены под завязку, и в видеозалах рядом со мной усаживалась дама с фруктовой корзинкой на голове, хрустальным птицам сворачивали головы и добавляли оливку в золотистое питье, я писал открытки и ставил внизу загадочный вензель, а дома меня поджидал белый бульдог, камин и бородатый джентльмен с баками и вечерней газетой с заголовком об очередном громком убийстве.
Отличное это было местечко.
Я вспомнил еще кое-что.
– Бедный капитан. Он совершенно не понимал, о чем фильмы, и смотрел их с нами из вежливости.
– Он предварительно смотрел их один, – поделился Сантана, – боялся, что мы увидим убийство или…
Я повалился на плед.
– Нет, – глядя в прозрачное голубое небо, сказал я. – Он был молодец. Старался. С учетом того, что половину не мог понять, – это подвиг…
– Больше, – задумчиво сказал Сантана, усиленно жуя липкий комок пастилы. – Больше он не понимал, поверь. Его вид и наш вид – небо и земля.
– Небо, – повторил я. – И Земля.
– Когда я получу деньги за «сайлента», – сонно пробормотал Сантана, – я найду себе кусок земли, найму охрану и буду целыми днями есть и пить. В чистом белье.
Я боюсь червей. Конечно, я знаю, какую пользу приносят эти существа и как они безобидны, но я всегда старался держаться подальше, когда их высыпали на возрожденную почву огромными шевелящимися кучами. Если бы я не убирался от этих зрелищ, то, скорее всего, свалился в припадке омерзения и закончился в судорогах.
Что я хочу сказать… Никто не видел, что из себя представлял капитан Белка. Никто не знал, как выглядят разумные представители его вида.
Мы не знаем этого, но можем предполагать: наше воспитание далось капитану нелегко. Он постоянно возился с нами и обустройством нашей жизни, пыхтел и мучился в своем скафандре, и так толком и не выучил наш язык, хотя проводил над книгами и учебниками массу времени.
Его ждали дома, алые кристаллы в отсеке энергонакопителе гасли один за другим – лаборатории жрали уйму энергии, шансов вернуться становилось все меньше, но он упорно рисовал с нами цветочки и смотрел фильмы про животных…
Что-то было в нас такое, от чего его передергивало. Я заметил: он медлил, прежде чем взять кого-то за руку, медлил, прежде чем подсесть ближе, и убирался подальше с явным облегчением. Мне кажется, что мы были для него тем же самым, что для меня – груда шевелящихся червей.
Я даже допускаю, что ему не раз хотелось прикончить нас и выкинуть в космос.
Но тут есть нюанс – капитан принадлежит к тем, кто знает принцип жизни. Вся их раса такая, рассказывал он. Нельзя причинять боль. Нельзя убивать. Нельзя.
Он не отступил от этой идеи даже тогда, когда на границах Края полегло целое поколение. Синдромеры перебили их, как певчих пташек.
Из этого случая Капитан сделал вывод – нужно наложить запрет на выход за пределы Края.
Синдромеры вечно околачивались рядом, объединенные идеей захвата Края. Все они были детищами Командора, от которых он в свое время брезгливо отвернулся и снял с довольствия. Поначалу хватало ресурсов близлежащих городов, потом стало нечего жрать, и они принялись убивать всех, кто попадался под руку, – ради еды, воды и прочих благ. Армия вообще плохо приспособлена к самообслуживанию.
Со временем они объединились в кланы, внутри которых убийства считаются вредоносными, и успели научить плохому кучу народа. В это же время капитан изо всех сил пытался доказать нам – последним детям, – что убивать нехорошо.
На мой взгляд, здесь была заключена роковая ошибка, но он не мог ее понять. Капитан готовил нас к жизни в Крае – он строго-настрого запретил нам покидать его. Ему даже в голову не могло прийти, что мы нарушим запрет.
Мы – вершина эволюции капитана Белки. Сантана не считается, он медик, причинение боли – его профессия, так что по сравнению со мной он глупая обезьяна.
* * *Были краски, длинные ручки кистей, шершавая бумага и строгая белая лампа, торчавшая сбоку.
Луций сидел напротив и рисовал ежика. Старательно вывел брюшко и уши, а потом долго высаживал частокол длинных игл. Рисунок получился аккуратным, а ежик – надежно защищенным. Такого лисе не съесть.
– Хочешь раскрасить?
Я кивнул, взял лист, повернул ежика к себе и взялся за краски. Красил долго, стараясь не выходить за края, а потом увлекся, пририсовал ежику фиолетовые крылья и воздел его над лесом, из которого торчала голова испуганного жирафа.
– Слишком хорошо, – сказал Луций, заглянув мне под руку.
– Что?
– Слишком хороший рисунок.
У меня до сих пор мозги скрипят, когда я пытаюсь понять, что он имел в виду. Он с детства был другим, непонятным.
Тогда я решил, что он смеется надо мной, и обиделся.
– Я правду сказал, – попытался защититься Луций – Хватит! Не трогай его! Это ХОРОШО!
Я опрокинул баночку с краской, и ежик исчез под сплошным зеленым покровом.
Луций скрипнул зубами, прищурился и замахнулся.
Может, он и ударил бы меня тогда, если бы не капитан, который появился бесшумно, сжал его запястье и вывел прочь.
Что-то в нас было не так изначально, и подавить это можно было только постоянным контролем и жестким воспитанием. Кто-то оказался способным учеником, кто-то нет, как и в любой дисциплине. Я принял принцип легко и естественно, Ани тоже, а Луций артачился до последнего, но в конце концов он тоже получил «сайлента» и пропуск в Край.
В нас заключается вся мудрость капитана, и, пожалуй, только мы способны видеть картину мира объективно, потому что долго таращились на него с высоты.
К сожалению, картина такова: в мире уйма безобидных дурашек типа Уолли, которые дрессируют крыс и надевают на них бумажные юбочки; неповзрослевшие морщинистые младенцы, смутно осознающие, что гибель грозит им отовсюду, но слишком добрые, чтобы этому противостоять. Есть и другие: холодные расчетливые убийцы, которые не могут взять в толк, зачем эти морщинистые кретины живут и жрут.
