Григорий Крячко - Суррогат мечты
Тем более менты взяли его след в поселке случайно, заприметив, когда Валерий покупал бутылку водки в ларьке. И значит, засады расставить не успели. Быстрее, еще быстрее! Но проклятые ноги уже не хотят двигаться проворнее, перед глазами плывут круги, во рту давно пересохло, и слюна тягучими, как кисель струями стекает по заросшему щетиной подбородку. Жженый был уже немолод – недавно перевалило за полтинник – и такие марафоны уже легко выбивали его из колеи. Укатали сивку крутые горки. Тем более, что добрых лет двадцать свей жизни вор провел за решеткой, а там не побегаешь и не попрыгаешь, чтобы держать себя в форме.
Колхоз был уже совсем близко. И Валерий вдруг увидел открытый люк, похожий на канализационный. Сам металлический блин лежал рядом, уже почти вросший в землю. Вор моментально протиснул свое тело в дыру, нащупал ногами ступени, поднатужился и потянул на себя люк, закрывая колодец. Проклятый металл выскальзывал из пальцев, не хотел сдвигаться с места, но присутствие опасности придало человеку силы, и Валерий успел накрыть себя люком буквально за минуту до того, как мимо с ревом пронеслись два автомобиля с милицией.
Следующие несколько часов Валерий просидел на дне коллектора, спустившись с шаткой лесенки из вбитых в кирпичную кладку загнутых арматурин, ржавых и ослизлых, и оттого вдвойне ненадежных. Милиция шерстила по колхозу, и Жженый, затаившись буквально у них под носом, слышал их крики, разговоры, пару раз даже выстрелы, рокот моторов.
Потом люди ушли, но вор продолжал сидеть в кромешной тьме, прекрасно зная уловки милиции. Когда он все же пересилил страх и вылез наружу, стояла уже ночь. Валерий быстро обследовал руины колхоза, но не нашел для себя ничего интересного или опасного. Неимоверно хотелось есть и пить, а бутылку водки, ставшую причиной этого марафона, он посеял во время бегства по лесам и полям. У развалившейся теплицы стояла металлическая бадья, на ее дне скопилась дождевая вода, и вор, зачерпывая ее ладонью, напился и умыл лицо и шею. Стало немного легче.
Для ночлега себе Жженый выбрал небольшую комнату в бывшей механической мастерской, прикрыл за собой дверь и сел на доски пола у стены. Он не собирался ложиться, чтобы быть всегда лицом к двери. Достал пистолет, взвел курок и положил оружие рядом. В обойме осталось всего два патрона. Плохо. Надо срочно идти до ближайшей деревни и там искать себе пищу, новую одежду и желательно еще и оружие. Наверняка есть сторож. А значит, и ружье.
Валерий сам не заметил, как задремал. Сказывалось чудовищное перенапряжение разума, навалившееся на беглеца после этого сумасшедшего дня. А проснулся вор от того, что звериным и отточенным чутьем матерого уголовника ощутил рядом чье-то присутствие. Открыл глаза и чуть не заорал от ужаса. Рука сама собой схватила пистолет, но палец, трясущийся, как в лихорадке, не смог найти спусковой крючок.
В комнате было полно людей. Они обступили Жженого, но стояли молча, наклонив к нему свои лица. Самое страшное заключалось в том, что бандит прекрасно знал каждого буквально по имени. Оттого Валерий давился собственным криком, невнятно мыча сквозь прыгающую челюсть и трясущиеся как у припадочного губы.
Девушка, которую он с приятелем изнасиловал тридцать лет назад в парке и задушил, чтобы не оставить свидетелей. Старик – пенсионер, ветеран войны, к которому Жженый, бывший еще тогда мелким домушником, залез через балкон и ударил спящего человека по голове молотком, чтобы не мешал шарить по сервантам и шкафам. Двое молодых людей, мужчина и женщина. Вор попросил их подвезти его до города, после того, как первый раз бежал с зоны и неделю скитался по лесам. Жженому очень нужна была машина, и он завладел потрепанным «Москвичом», зарезав и выбросив на обочину молодую семейную пару, не ведая сам, что сделал сиротами двоих детей. Мальчишка, который опознал беглого бандита, но имел глупость, играя в героя, попытался сам задержать преступника, набросившись на Валерия с перочинным ножиком. Вор свернул мальчишке шею, а тело закопал в снегу возле мусорной кучи. Надзиратель, которого Валерий убил, когда недавно сбежал из тюрьмы, и завладел его автоматом. Трое милиционеров, желавших поймать бандита в Киеве пять лет назад… И еще. И еще. Трупы, трупы, трупы, и все они бесплотными призраками пришли к своему убийце, обступили его. И молчали, что было ужаснее всего. Этот молчаливый суд сводил с ума, выдавливал все человеческое, что еще оставалось в Жженом.
Разум Валерия не принимал ужаса происходящего. В голове словно разорвалась граната, затопив все ярчайшей вспышкой. Не соображая уже ничего, скуля и пуская слюни, Жженый вскинул руку с пистолетом к своей голове и негнущимся пальцем нажал на спуск.
Иван вел Таченко и его солдат по кратчайшему пути. Бойцы спецназа, встретив ходока, заметно ободрились. Раньше они уже по сути смерились с неизбежной мыслью о гибели, только кто-то воспринимал это с равнодушием фаталиста, кто-то впадал в практически неконтролируемую истерику, а кое-кто только крепче сжимал автомат, готовясь продать жизнь как можно дороже. Теперь же шансы на спасение увеличивались многократно. Люди, по крайней мере, хоть знали, куда и за кем идти, а не тыкаться в смертельно опасном месте, подобно слепым котятам.
Иван, неплохо знавший эти места, много раз имел прекрасную возможность просто удрать от бойцов или загнать их по примеру его тезки Сусанина в кольцо непроходимых ловушек, да так и оставить там умирать, но делать этого не стал. Во-первых, еще не до конца забыл понятие чести и совести, а во-вторых, что еще важнее, чувствовал в Таченко настоящего командира, не бросающего слова на ветер, зато и умеющего попросту пристрелить без колебаний любого мешающего ему. Зачем умирать, если можно жить? Ивану проще было вывести спецназ к Периметру и там мирно разойтись, чем подохнуть на этой трижды проклятой земле с пулей в голове.
Анатолий, будто подслушав, о чем думает ходок, с усмешкой осведомился:
-Колеблешься?
-Нет, - соврал Иван – куда дальше то колебаться? Да под стволом сильно-то и не поспоришь.
-Не обижайся, - Таченко усмехнулся – пойми, у нас просто безвыходное положение и жить хочется никак не меньше твоего. Просто у меня там, - кивок головой в сторону предполагаемого периметра – никого и нет, ни семьи, ни родни. А у моих ребят жены, матери, отцы, у кого-то, кажется, и дите уже. Вот их и надо вывести отсюда. Ради тех, кто будет плакать потом только от радости. Понимаешь?
Иван промолчал. Анатолий продолжил:
-А вообще лично мне умирать не страшно. Но хотелось бы еще маленько небо покоптить. Жизнь, как я понял, все-таки хорошая штука…
Проводник молчал, не ввязываясь в этот «разговор за жизнь». Иван был битым судьбой человеком и в таких беседах ни о чем улавливал потаенный смысл. Доводилось иметь дело со следователями, и Ивану прекрасно была знакома эта их манера ненавязчиво втягивать собеседника в пустопорожнюю болтовню, в которой на самом деле таится масса «подводных камней» в виде каверзных вопросов или наблюдений за реакцией подследственного при рассказе о том или ином эпизоде. Психология – наука тончайшая и деликатнейшая, и Иван, не чувствуя в себе уверенности правильно для самого себя вести подобный диалог, просто молчал, дабы не попасться на крючок.
У народов востока не зря бытовало выражение: зарезался собственным языком. Те, кто много говорит, не думая, кому и о чем, долго, как правило, не живут. Проверено временем и практикой. Кто его знает, что Таченко сделает, когда они выйдут к Периметру? Если сдержит обещание и отпустит – хорошо. А ну как снова приставит автомат к голове и скомандует идти дальше, в лапы солдат миротворческого батальона? А потом уютный кабинет со следователем прокуратуры и допрос по всем правилам, в котором непременно будут иметь место и те беседы, которые сейчас пытается вести Анатолий. Иван не верил никому, носящему погоны и как-то отмеченному властью государственной структуры. И правильно делал. Дружба, носящая оттенок стукачества, была хороша только одной, сильной стороне. Слабая при удобном случае или просто по ситуации немедленно шла в расход.
Таченко по пути расспрашивал Ивана о творящемся в Зоне жизненном коловращении, и ходок, чтобы не нарываться на вытягивание истины иными методами, кое-что нехотя рассказывал, впрочем, опуская подробности, намеренно меняя факты, прозвища и опуская подробности. Анатолий, конечно, все это прекрасно понимал, но не «давил», довольствуясь тем, что проводник сообщал добровольно.
Таченко в чем-то восхищался ходоками, хотя пару раз по долгу своей службы стрелял в них на поражение. Военным люто наказали раз и навсегда: в Зоне мирных людей нет. А те, кто там есть, либо мародеры, безусловно заслуживающие расстрела на месте по законам военного времени или чрезвычайного положения, либо формально ни в чем не виноватые отсидевшиеся в подвалах мирные жители «оккупированных» Зоной поселков, но так как они пробыли в этих местах долгое время, то черт их знает, какой заразы успели нахвататься и чем заразить буквально все человечество, и потому также подлежали ликвидации. Конечно, напрямую приказа на расстрел потенциально гражданских лиц никто не давал, и дать не мог, но солдатам, охранявшим Периметр, да и бойцам спецназа было разъяснено кое-что другое. Показаны файлы видеозаписей, протоколы допросов изловленных ходоков, кое-какие научные образцы. Дальше люди поняли сами: при попытке вступить в мирный контакт с выходцами из Зоны какая-нибудь жуть вполне может перекинуться и на них самих. Умирать, понятное дело, не хочется никому, и солдаты приняли между собой соломоново решение. «Жгите всех – бог узнает своих».
