Роман Злотников - Руигат. Рождение
И тут старший лейтенант внезапно почувствовал, что у него отчего-то отчаянно болят губы, а в следующее мгновение до него дошло, что разговор с ученым велся на каком-то незнакомом ему языке. Иван знал десяток-другой фраз на финском, с сотню слов и фраз на немецком и теперь уже с полсотни на румынском. Но этот язык был ему совершенно точно не знаком. Однако он не просто понимал, что ему говорил загадочный Беноль, но и отвечал ему на том же языке… Из-за этого и заболели губы, непривычные к такой артикуляции… Он ошеломленно уставился на ученого и только открыл рот, чтобы задать вопрос, как вдруг в проеме, расположенном слева от Беноля и почти напротив Ивана, шатаясь, появился еще один человек. Сделал шаг, другой и, выйдя из легкого полумрака коридора, предстал взору офицера во всей свой красе. Это был кореец. Ну вроде как. Во всяком случае, он сильно напоминал красноармейца Пака, которого лейтенант Воробьев обучал на снайперских курсах, где прослужил инструктором три месяца в сорок третьем. Ну вылитый Пак — такой же мелкий, кривоногий и тощенький. Корейцу явно было плохо, и Ивану припомнилось, как туго пришлось ему самому, когда он только очнулся на том своем ложе…
— Вот и ответ на твой вопрос, — послышался мягкий, но звучный голос ученого. — Остальные тоже начинают приходить в себя.
Иван стиснул зубы. Так это что же, остальные, про которых говорил Беноль, — не из его роты? А он-то губу раскатал… Ну что ж, значит, надо будет создать смычку с товарищами с Востока. Организовать, сказать, местный Интернационал. А уж потом можно и… Но продолжить планирование ему не удалось, потому что еще из двух проемов, расположенных справа и слева, показались две шатающиеся фигуры. По виду вполне себе европейцы, во всяком случае никаких признаков монголоидной расы — ни узких глаз, ни желтой кожи у них не наблюдалось.
Появившийся из левого проема стриженный под бокс черноволосый мужчина оторвал руку от стены, сделал шаг вперед и едва не упал. Ухватившись за какую-то плоскость, выступающую из пола, он пробормотал:
— Ah, damn it… How much could I drink yesterday, if now I feel so crummy? What a potz I am! And what a shiimazl can tell me, where the hell I am?[13]
Тот, кто вышел одновременно с ним из правого проема, вытаращил на чернявого глаза и ошарашенно — произнес:
— Jude?[14]
Иван почувствовал, как у него рефлекторно стиснулись кулаки. Это слово на немецком он знал. Выходит, всё точно — фрицы! Ну держитесь, суки… Jude! Judische Schwein![15]
— Nazi?[16] — столь же удивленно отозвался чернявый, — а в следующее мгновение, когда он перевел взгляд на корейца, его лицо исказила такая же гримаса отвращения, которая в этот момент полыхала на роже у немца, и он завопил:
— Jap! Yellow assed macaque!!![17] — но в следующее мгновение был сбит с ног мощным хуком немца и покатился по полу.
— Jude!!! — орал фриц, прыгая на упавшего чернявого и хватая его за горло обеими руками.
Этого старший лейтенант уже стерпеть не мог. В Киеве он с офицерами батальона побывал на месте массовых расстрелов эсэсовцами киевлян в Бабьем Яру. Жуткое зрелище. Ряды и ряды полуразложившихся человеческих тел, присыпанные землей. А под ними тоже слой земли — и новые ряды, и еще… Замполит рассказывал, что эсэсовцы организовали там настоящий конвейер. Привозили людей, делили на группы — отдельно женщин, мужчин, детей, выстраивали по размерам одежды и приказывали раздеваться. После чего, уже раздетыми, подгоняли к краю рва и сдирали с голых людей обручальные кольца, перстни, вырывали из ушей серьги, а потом, поставив на колени, убивали выстрелом в затылок. Последним актом был осмотр полостей рта у трупов на предмет золотых зубов. Эсэсовцы сбрасывали тела в ров, ценности оприходовали, заранее разложенную по размерам одежду упаковывали в ящики и, загрузившись в машины, отправлялись за новой партией жертв…
Так вот, как говорил замполит, большинство погибших в этом самом Бабьем Яру были евреями. Фашисты вообще отчего-то шибко ненавидели евреев. Ну, почти как коммунистов… Сам Иван с евреями сталкивался всего несколько раз и зла от них не видел. Евреем был портной, у которого ему к четырнадцатому дню рождения пошили первую в его жизни новую рубаху — до того он всё донашивал за старшими брал ми. Рубаха была пошита добро, грех жаловаться… Евреем был второй секретарь райкома комсомола, под писавший ему характеристику, благодаря коей он попал в Кремлевский полк. Ну и евреем был Яша Нейман, второй номер пулеметного расчета станкового пулемета «Максим» в его роте…
Поэтому Иван зло стиснул зубы и бросился вперед, прыгнув на спину немцу и взяв его шею в удушающий захват. Фашист дернулся, отпустил чернявого и попытался оторвать руки Ивана от своего горла. Но тот держал крепко и технично. Так, как его научили на занятиях по джиу-джитсу… Держал до тех пор, пока слева не послышался крик: «Кий-я!» — и небольшая, но крепкая ступня корейца не обрушилась ему на голову…
У старшего лейтенанта круги пошли перед глазами, он слегка ослабил хватку, так что фриц сумел сильным рывком выдернуть голову из захвата и, жадно хватая воздух широко разинутым ртом, откатился в сторону. Иван тряхнул головой, приходя в себя, шумно выдохнул. Чернявый, уже оклемавшийся, вскочил на ноги и принял боксерскую стойку рядом с ним.
— Поляк? — глухо спросил Иван. Круги перед глазами уже исчезли, но в ухе еще звенело. О том, что в Польше много евреев, ему рассказывал отцов брат, с которым отец во времена НЭПа держал на паях в Рязани постоялый двор. Иван те времена помнил. Тогда у них было пять лошадей, большой клин земли и маслобойка. Отец даже планировал расширить дело и открыть еще один постоялый двор, уже в Москве. Но потом НЭП сошел на нет, в их деревне начали организовывать колхоз, в который отец с братом вступили одними из первых и работали в нем ничуть не хуже, чем в своем хозяйстве, — все стены в избе грамотами да вымпелами были увешены. А нынче, когда мужики из деревни все на фронт ушли, отца вообще в председатели выбрали. Его-то на фронт не взяли по здоровью. В Гражданскую белоказак разрубил ему позвоночник, отец еле выжил и с тех пор все время ходил в корсете. Однако на работу был лют…
— Американец, — отозвался чернявый. Причем не по-русски и, похоже, не на своем английском. Но Иван не успел удивиться тому, что они друг друга поняли, потому что немец с корейцем пошли в атаку.
Удар немца старший лейтенант встретил блоком левой руки и тут же провел ему прямой в челюсть, а взять фрица на удушающий не успел — в этот момент кореец вырубил американца и плавным, скорее даже текучим, движением скользнул к нему. Иван чуть отскочил назад и принял боксерскую стойку. Кореец прыгнул, на лету выбросив вперед левую ногу. Метил он противнику ниже пояса, да тренер в секции джиу-джитсу всегда говорил Ивану, что у него очень хороша реакция, так что офицер успел подставить коленку, на которую и пришелся удар. Ивана чуть развернуло, но прямой в нос правой и хук левой ему удались почти идеально. На тренировках так не получалось, как здесь… Поэтому кореец только хрюкнул и мягко сложился у его ног. Иван шумно выдохнул, отыскивая взглядом фрица, но тот нашелся сам, вынырнув откуда-то слева и впечатав свой крепкий кулак прямо ему в диафрагму. В последний момент старший лейтенант успел напрячь мышцы пресса, что немного скомпенсировало удар, но все равно дыхание перехватило. А немец между тем не терял времени, снова и снова обрушивая на него удары.
— Russische Schwein! Kommunistische Schwein![18] — ревел он, метя по уху, по скуле, в челюсть, в диафрагму, опять по уху.
Иван под градом ударов отступал, уворачиваясь и подставляя под фашистские кулаки то плечо, то локоть, то предплечье…
— Остановитесь! О, Мать Бездны, успокой их безумство! Верни разум этим… этим… тем, кто еще может стать людьми! Остановитесь, заклинаю вас всем святым для вас! — Этот голос Иван слышал краем уха — похоже, кричал тот чудак ученый. Но сейчас это было не важно. Совершенно не важно.
Наконец Иван настолько очухался, что сумел поймать момент и, поднырнув под очередную линию удара фрица, провел захват его предплечья, тут же взяв на болевой. Немец глухо взвыл и попытался достать его другой рукой.
— Остановитесь! Глядя на вас, я уже сам теряю рассудок! Хватит!..
Иван посильнее надавил на согнутое запястье, намереваясь сломать фрицу кисть, чтобы он больше не был таким шустрым, но тут на его многострадальное ухо обрушился еще один удар. Это очухался кореец. Ивана вместе с фрицем повело влево, он рефлекторно надавил — раздался хруст, немец коротко вскрикнул, но не обмяк, а бешено дернулся, пытаясь вырваться из ослабевших рук русского. С той стороны, откуда напал кореец, послышалось шумное «И-эх!» — и сразу после этого довольный возглас еврея-американца:
— Так-то, макака желтожопая!
