Алексей Евтушенко - Отряд-3. Контрольное измерение
— Конечно, — Аня встала и налила ему из термоса.
— После такого рассказа, — почесал в затылке Валерка Стихарь, — лично я бы не кофе, а чего покрепче выпил. Тем более, что и дело к обеду идёт. Всякое мы будущее видали, но такого…
— Есть самогон, — немедленно отозвался Леонид Макарович. — Свекольный. Весьма недурственный, кстати. Нам тут не так давно посчастливилось разжиться сахаром, так что, если хотите, сейчас принесут. Да и я с вами за компанию не откажусь. Ваше неожиданное появление тоже, знаете ли, событие, которое так сразу и не осмыслишь.
Дитц и Велга переглянулись.
— Сегодня, думаю, останемся здесь, — сказал Александр. — О многом ещё узнать надо.
— Я тоже так считаю, — согласился Дитц. — Торопиться нам пока некуда.
Глава одиннадцатая
— Знатный самогон, — выдохнув, сказал Вешняк и потянулся к тарелке с нарезанным луком. — Папаня мой покойный, царство ему небесное, тоже умел делать… да.
— Можно подумать, ты не умеешь, — подмигнул Валерка.
— Умею, а как же. Да только против папаниного мой — чистое пойло. Тут ведь, как и во всяком деле, особый талант нужен. Папаня мастер был. А я — так, погулять вышел.
— Вот интересно, — сказал Малышев, обращаясь к Шнайдеру. — а почему вы, немцы самогон не варите? Или варите?
— А зачем? — удивился Курт. — Всё можно купить. И шнапс, и ром, и коньяк. Да и вино наше не самое плохое в мире. Слыхал про рейнское или, например, мозельвейн? Отменные вина! Хотя где-то, наверное, варят помаленьку для себя, но точно я не знаю…
— Варят, варят, — подтвердил Майер. — Я сам пробовал. Мой дядька двоюродный, он под Гамбургом живёт, ферма у него. Так вот он варит самогон иногда. Но, конечно, с Россией нам в этом деле никогда не сравниться. Да и не нужно, правильно Курт говорит. Пусть лучше она нас догоняет по качеству вина.
— Можно подумать! — фыркнул Валерка. — Да у нас на Дону вина — ваши и рядом не стояли. Взять хоть красное цимлянское игристое. Пил когда-нибудь?
— А как же, — усмехнулся Майер. — Пробовал. Мы однажды в рейде на ваш разбомбленный эшелон наткнулись. Там, среди прочего, был вагон с вином. Как раз с этим твоим цимлянским. Игристым красным. Неплохое винцо, неплохое, признаю. Но до нашего ему далеко. Благородства не хватает. А благородство вина, Валера, штука такая, что столетиями вырабатывается. Так просто его не достичь.
— Зато шнапс ваш, — парировал Валерка, — полное говно. А наша водка лучшая в мире.
— Хватит вам, — вмешалась Аня. — Я давно заметила, что все солдаты — большие дети. Наверное, от того, что не самостоятельны. Всегда над ними есть командир, который за них решает и отдаёт приказы. Но вы же не простые солдаты — разведчики! А ведёте себя иногда…
— Да ладно тебе, Анечка, — улыбнулся Валерка. — При чём здесь солдаты? Все мужики такие. Хлебом нас не корми — дай померяться чем-нибудь. У кого больше. Или крепче. Или дольше. Или…
— Ну, всё. Понёс, балабол, — сказал Малышев. — Тормози, а то больше не нальём.
— Какие все правильные — аж противно, — вздохнул Валерка. — Ладно, задам взрослый вопрос. Можно?
— Давай, — кивнул Велга.
— Леонид Макарович, по вашему сколько на Земле всего людей осталось на сегодняшний день? Я имею в виду вместе с Рабами и Охотниками.
— Трудно сказать, — покачал тот головой. — Даже очень приблизительно — трудно. Вот Илья Андреевич, наш начальник разведки, ему по долгу службы, так сказать, положено знать такие вещи. А, что скажешь, Андреич?
— А что тут можно сказать… — кашлянул начальник разведки. — Мы с вами сейчас находимся на территории Московской области. Вернее, на территории бывшей Московской области. Потому что ни областей, ни государств, ни, соответственно, границ давно не существует. Так вот. До Исхода, здесь проживало около восемнадцати миллионов человек. А то и все двадцать. Теперь же — хорошо, если двадцать тысяч наберётся. Это по самым оптимистичным подсчётам. Лично же я думаю, что тысяч пятнадцать, не больше. Из них десять тысяч — Рабы, тысяча — Охотники, а остальные три-четыре тысячи — мы, Люди. Вот и считайте.
— Ага, — сказал Валерка. — Получается, если очень грубо, что выжил один из тысячи. Или один из полутора тысяч. Значит, если было семь миллиардов, то осталось… э-э…. зараза, всегда с арифметикой у меня…
— Семь миллионов, — подсказал Хейниц. — Это, если один из тысячи. Если же один из полутора тысяч, то около пяти.
— А что, — сказал Валерка, — не так уж и мало.
— Это на всю планету, Валера, — тихо напомнила Аня.
— В России перед Исходом жило сто пятьдесят миллионов человек, — сказал, молчавший до этого отец Пётр. — Дай Бог, чтобы сейчас осталось сто тысяч. Сто тысяч на всю нашу необъятную Россию! Да и то я не уверен, что сто тысяч наберётся. Думаю, что гораздо меньше всё-таки. Но отчаиваться не следует. Господь не велит. Обременённый грехами нашими, послал он нам тяжкое испытание, дабы мы очистились от скверны и блуда и вспомнили о душе. Нет, это не конец света. Это, мнится мне, последнее предупреждение и последний урок. Отважные сердцем и крепкие верой выживут и дадут начало новому человечеству. Но мы должны не просто выжить. Мы должны измениться и воспитать детей наших в истинной любви к Господу и той земле, на которой живем и плодами которой кормимся.
— Эх, отец Пётр, — вздохнул Леонид Макарович и налил всем по второй. — Вашими бы устами… Все правильно вы говорите. Да только где взять учителей и воспитателей для будущего нового человечества, ежели все силы наши только на выживание и уходят? И как развиваться, если все дороги закрыты, и нам оставлена лишь узкая полоска, с которой не вправе мы сделать ни шага в сторону? Помните, как раньше, при товарище Сталине, да и потом тоже конвоиры предупреждали заключённых? — обратился он к Велге. — Шаг в сторону — побег. Прыжок на месте — провокация. И тут же стреляли. Так вот и мы живём. Словно те сталинские зэка. Даже хуже. У них надежда хоть была на освобождение, а у нас и её нет. Тот разум, что управляет машинами, совершенно безжалостен и чужд нашим чаяньям.
— Разум у машин…. — задумчиво сказал Дитц. — не знаю, не знаю…. Скажи, Аня, разве такое возможно? Может, здесь что-то другое, о чём наши друзья не знают?
— Думаю, что возможно, — сказала Аня. — Вообще, я думаю, возможно всё, что человек способен себе вообразить. А уж искусственный разум, который создал человек или, который возник сам по себе, — это как раз то, что люди себе давным-давно вообразили. Задолго до появления первых компьютеров. Да ведь тут, как я понимаю и чувствую не только в искусственном и враждебном разуме дело. Всё может быть глубже. И сложнее.
— Куда уж сложнее, — сказал Валерка. — Ни хрена себе! Даже у андроидов, которых мы не так давно покрошили в капусту, разума, насколько я понимаю, не было. Мозги электронные — да, были, а разума — нет. Они по приказу действовали, по заданной программе. Так?
— Да, так. Но… Попробую объяснить, что я имею в виду. Вот скажи мне, Валера. Как ты относишься к своей… ну, например, финке?
— Финке?
— Да. К своей финке. Той самой, которая нас всех спасла — там, в Замке, помнишь? Когда ни пули, ни гранаты не брали этот чёрный смерч, в который превратился лже-Распорядитель? Ты тогда метнул в него финку и попал. И всё сразу кончилось, — мы победили.
— Ну, метнул, да. Я её и подобрал потом. Хорошая финка, я её перед самой войной сделал. Инструментальная сталь — сносу нет. А что значит, как я к ней отношусь?
— Ты её любишь?
— А как же! Сколько раз она меня выручала — и не сосчитать.
— Замечательно. А она тебя?
— Как это?
— Очень просто. Всё в мире связанно друг с другом, так или иначе. Абсолютно всё. В том числе ты и твоя финка с тобой. Если ты её любишь, ухаживаешь за ней, держишь в сухости, точишь, бережёшь, значит, и она должна относиться к тебе так же. Просто ты никогда не задумывался над этим. А ты подумай. Ты ведь сам сказал, что она неоднократно тебя выручала. А ты уверен, что она бы тебя выручала, не относись ты к ней по иному, не так бережно? Наши далёкие предки, и я в этом с ними совершенно согласна, были уверенны, что в каждой вещи, сработанной человеческими руками, заключена часть души её создателя. И душа эта по мере того, как вещь служит человеку, обретает самостоятельность. И не только самостоятельность, но и определённые черты. У вещи появляется характер. Разве никогда вы не замечали, что какая-то вещь, механизм или машина не хотят вам подчиняться? Ломаются ни с того ни с сего, отказывают, капризничают. Я говорю не о естественных причинах, а о тех случаях, когда всё, вроде, в порядке и должно работать, а не работает. Или работает не так, как надо. Подумайте хорошенько, и наверняка каждый из вас вспомнит пару-тройку подобных случаев из своей жизни.
