Вячеслав Шалыгин - Грозовой фронт
— На здоровье, — Лера грустно улыбнулась. — Там всё спокойно, я пару камер установила и теперь по своему особому каналу картинку получаю.
— Да мне всё равно надо выйти, — Сергей одним прыжком выбрался из бункера.
— Хороший Серёга парень, — Копейкин вздохнул, — только простой, как пулемёт. Ему бы образования чуток да командирской соображалки…
— Если все будут командирами, кто будет пулемётчиком? — Лера покачала головой. — Но я поняла твою мысль. Нам действительно не хватает ещё одного толкового товарища, желательно из офицеров. Но командиром у нас всё равно всегда будет Леший. На то есть множество причин, уж поверь.
— А генералом, условно говоря, всегда будет Механик?
— Условно говоря, да.
— А всё-таки, что ещё он тебе шепнул, когда вы связывались? Ну, хотя б намекни!
— Нет, Ваня, не могу, — Лера вздохнула. — Пока рано.
— Не особенно надеялся, конечно… — Иван почесал в затылке. — Ладно, тогда пойду спать. Можно?
— Иди.
Иван ушёл в дальний угол и улёгся на расстеленном коврике. Минуту спустя в бункер спрыгнул Найдёнов. Он вопросительно взглянул на Леру.
— Чего это Ванёк разлёгся, ему дежурить через полчаса.
— Я подежурю, всё равно не усну, — сказала Лера. — Ты тоже отдыхай.
— Как скажешь, — Сергей взглядом указал на кресло. — Там можно?
— Пожалуйста, — Лера махнула рукой. — Везде можно.
Она едва дождалась, когда Сергей устроится в кресле. Когда оба спутника отворочались, устраиваясь поудобнее, и засопели, Лера обняла себя за плечи и наконец дала волю эмоциям. Плакала она почти беззвучно, но очень горько. Почему-то именно сегодня, спустя семь лет после того, как не стало отца и почти семнадцать после исчезновения мамы, Лера впервые остро осознала, насколько она одинока. Крёстный и Леший, конечно, скрашивали её одиночество, каждый по-своему, но и только. Скрасить — не развеять. Одиночество, как и всякая едкая дрянь, разъедают любую краску. Вот если бы тот же Леший сумел стать тем, о ком Лера всегда мечтала… нет, не то чтобы принцем на белом коне, но…
Лера судорожно вздохнула и шмыгнула носиком. Комплимент Найдёнова, конечно, польстил, но на самом деле Лере давно перевалило за двадцать пять, так что пришла пора избавиться от юношеских заскоков.
«Принца захотелось! — мысленно одёрнула себя Лера. — В Зоне Смерти! Нет, дамочка. Здесь ваш принц это Леший. А то, что вы не сильно его любите, это дело десятое, стерпится. От добра добра не ищут».
Глава 2
Зона, 04 ноября 2058 г.
Осень — это состояние души, а не время года. Время сожаления об упущенных возможностях, о тепле, которого придется ждать полгода, а то и дольше, о планах, которые рухнули, хотя ещё весной казались безупречными. В общем — осень это тоска и уныние. Особенно в таких местах, как Зона. В любой из её пяти локаций. Вечный дождь, слякоть, серость… проще говоря — вечная осень. Впрочем, это повторение всем известных истин. Все и так знают, что в Зоне не бывает ничего, кроме осени. Причём по виду местная «вечная осень» напоминает вечный ноябрь. Ведь никакого природы увяданья и прочих красно-золотых красот здесь не увидишь. Никакой листвы на деревьях в Зоне нет. Здесь и деревьев-то нет. Сплошь жестяные автоны, которые лишь издали напоминают растительность. Так что здесь, как и везде глубокой осенью, сколько угодно бесконечной вязкой грязи и осадков, которые ежедневно сочатся из серых туч. Здесь всегда пахнет сыростью и ржавчиной, какой-то химической дрянью и мазутом, гарью и палёной резиной. Но никогда не пахнет опавшими листьями и мокрой хвоей, как в смешанных лесах на Большой земле. Здешняя осень или весна, неважно, — мёртвый сезон. Ну, а чего ещё ждать от предбанника ада?
Ход мыслей и содержание размышлений показались лейтенанту Павлу Сухову странно знакомыми. Будто бы он уже размышлял о вечной зональной осени, причём слово в слово, но происходило это во сне. Или вообще в «прошлой жизни».
Лейтенант открыл глаза, поднял взгляд к серому небу и невольно зажмурился. Шлем он потерял, поэтому мелкая дождевая пыль мгновенно залила глаза. Вода потекла по скулам и по заросшим щетиной щекам. Офицер провел по лицу ладонью. Щетина отросла несильно, хотя со времени последнего бритья прошло…
Сухов резко сел и почувствовал, как съезжает вниз по скользкому склону воронки. Съехал всего на полметра, но этого оказалось достаточно, чтобы организм встряхнулся после долгой дремотной паузы. Пятки погрузились в грязь, тело чуть подалось назад, и Сухову удалось затормозить. А иначе он мог съехать почти до самой лужи, булькающей серыми пузырьками на дне ямы.
Со времени последнего бритья прошло, судя по длине щетины, дня три, но Сухов почему-то в этом сомневался. Лейтенант ещё раз провёл рукой по лицу. Щетина явно трёхдневная, но прошло вовсе не три дня, а… сколько? Четыре? Пять?
Сухова вдруг обожгло изнутри. Восемь! И не дней, а месяцев! Мысль всплыла откуда-то из глубины сознания и, словно локомотив, потянула за собой целый состав отчетливых, красочных воспоминаний о том, что случилось с Павлом не так давно, не больше суток назад.
Всё началось со странного пробуждения здесь же, на склоне огромной воронки посреди Чернобыля, а закончилось… Сухов замер и медленно опустил взгляд. А закончилось всё очень плохо. Десять пуль из «Страйка» прошили его навылет, превратив тело в дуршлаг. После чего лейтенант Сухов умер.
Павлу стало не по себе. Если умер, то почему снова жив? Что за странные игры? И кто или что играет Суховым, как пластилиновым солдатиком, то дырявя его иголкой, то залепляя раны и возвращая его в строй?
Лейтенант осторожно ощупал грудь, руку, похлопал по карманам, протёр от грязи окошко счётчика боезапаса на корпусе «Шторма» и хмыкнул. Всё повторялось с максимальной точностью. Никаких следов от пулевых ранений, поврежденная в схватке с «домовёнком» рука тоже цела, в кармане «фрич», в ножнах финка, в подсумке завалялась граната с неисправным взрывателем, а на счётчике «Шторма» высвечивалось «12». Для полноты картины Сухов откинул крышечку резервного пульта управления системами лёгкой полевой брони и проверил показатели. Заряда в аккумуляторах боевого костюма почти не осталось, разве что на короткий забег и компенсацию собственного веса брони. И снова не работали ни м-связь, ни навигация, да и вообще вживленный в мозги компьютер «висел» по полной программе. Всё точно как в прошлый раз.
Сухов кое-как взял себя в руки и попытался осмыслить, о каком «прошлом разе» он вспомнил? Что это было? Сон во сне? Или же он попал в какую-то хитрую пространственно-временную петлю-ловушку? В Зоне такие аномалии иногда встречались. Самыми известными считались «Хрустальный мост» и «Лестница в небо».
Когда ходоки попадали в ловушку с романтичным названием «Лестница в небо», они могли довольно долго идти, ничего не подозревая, потому что пейзаж вокруг выглядел вполне нормально. Но вдруг впереди появлялся обрыв, подойдя к краю которого и взглянув вниз, люди вдруг понимали, что видят тропу, по которой только что шли, но видят её с высоты птичьего полёта. А ровно через минуту после этого «открытия» пространственная аномалия исчезала, оставляя людей всё на той же высоте. Понятно, что без парашюта выкрутиться из такой ситуации непросто, а кто таскал по Зоне парашют «на всякий случай»? Никто. Так что большинство попавших на «Лестницу в небо» падали камнем вниз и разбивались в лепёшку. В связи с этим склонные к чёрному юмору сталкеры ещё называли аномалию «Лепёшкой с неба» или «Небесным попадаловом». Но некоторые «попаданты» выживали, если сразу после того, как обнаруживали, что находятся в ловушке, разворачивались и бежали со всех ног и сервоусилителей обратно по тропе. Кто-то успевал добежать до нормального грунта, а кто-то падал, но уже с малой высоты и отделывался ушибами или переломами.
С «Хрустальным мостом» история выходила похожей. Эта мигрирующая аномалия энергетической природы изредка встречалась в Питерской и Московской локациях Зоны. Аномалию никто не видел, не улавливалась она детекторами и даже не ощущалась, если, допустим, пройти сквозь неё. Другое дело, если удавалось встать на начальный, лежащий на земле участок «моста». Вот тогда аномалия на секунду покрывалась мелкими искрами по всей длине и тем самым обнаруживала своё присутствие. Если у ходока хватало смелости и он решался пойти по «мосту», то, добравшись до конца «Хрустального моста» (обычно весь путь укладывался в полторы-две сотни шагов), он оказывался в паре километров от точки старта. Выигрыш очевидный, но путь по «мосту» таил свои сложности. Во-первых, «Хрустальный мост» имел форму коромысла, то есть в верхней его точке ходок оказывался на приличной высоте (как и в случае с «Лестницей в небо»). Во-вторых, серебристое свечение разливалось по «мосту» только в первую секунду, а дальше, хоть топай, хоть танцуй, «мост» оставался коромыслом-невидимкой с шириной пешеходной части около метра, без перил или хотя бы бордюров. Свалиться с такого мостика не составляло никакого труда. Третий нюанс — мигрирующий характер аномалии. Никакой закономерности в появлении и исчезновении энергетических коромысел никто так и не выявил. «Хрустальный мост» мог существовать на одном месте день, неделю, год, а мог и минуту. Причём появлялся и исчезал он безо всяких «предвестников». Так что ходить по нему было опасно, однако, кроме экономии сил, существовал ещё один весомый плюс. Тот, кто ступал на «Хрустальный мост», становился невидим и недосягаем для всех и всего: и для глаз людей, и для сканеров или радаров биомехов, а главное, для лазерных импульсов, а также пуль, осколков и прочих поражающих элементов. Так что в некоторых особо сложных боевых ситуациях всё-таки стоило рискнуть и подняться на «мост».
